— Ты можешь меня вылечить?
Туата перевела на него по-кошачьи прищуренный взгляд.
— Смотря от какой болезни и только за плату, — пожала она плечами. — Дар, полученный просто так, не ценится и работает плохо, но если ты отдашь мне что-то дорогое, то будешь помнить о нём всегда. Тогда мои чары проникнут в твою душу и будут действовать, пока ты не умрёшь.
Предупреждение о смерти очень обнадёживало. Надо знать, на что идёшь, особенно если собираешься прыгать в тёмный омут. Впрочем, ему не привыкать.
Вейас решительно протянул руку:
— Я болен любовью к собственной сестре. Если ты излечишь меня, я отдам всё, что попросишь.
Она придвинулась совсем близко. Обдало сладким цветочным ароматом. Он дурманил и кружил голову настолько, что даже смысл слов доходил с трудом:
— О, это коварная и опасная болезнь. Излечить её можно лишь другой любовью, — туата беззастенчиво забралась к Вейасу на колени и провела ногтем по его шее, оставляя длинную царапину, и приложилась к ней губами.
Сердце замерло, стало жарко несмотря на ночные заморозки. Острая боль пронзила тело, переросла в безумное желание. Туата оплела ногами спину Вейаса и зашептала завораживающим голосом.
— Отныне ты забудешь сестру. Любить будешь одну меня, дышать лишь мной. Моя воля станет твоей, мои желания твоими, мой народ твоим.
«Вейас», — зов Лайсве разрезал пелену наваждения, заставил одуматься. Прозрачной фигурой перед закрытыми глазами возник дорогой сердцу образ, печальные глаза и самая тёплая, самая искренняя улыбка. Он попытался вырваться, но было уже слишком поздно. Туата скрепила их договор поцелуем. Чертила пальцами на его лице колдовские знаки и заклинала:
— Отпусти её. Она уйдёт. Только я буду в твоём сердце, в твоих мыслях и даже в душе.
Он должен отпустить — так будет лучше для всех, особенно для неё. Вейас притянул к себе Эйтайни и поцеловал с неистовством клокотавшей в крови страсти. Но видел лишь, как светлый образ развеялся по ветру, истёрся без следа. Стало пьяняще легко и раздольно. Они упали на землю и любили друг друга до первых лучей солнца.
***
Я проснулась поздно. Давненько вот так не проваливалась в тёмный омут без тревожных сновидений. Даже не ворочалась с боку на бок и не просыпалась от лесных шорохов через каждые несколько часов. Крепкий сон освежил и прибавил сил. Я сладко потянулась и встала. Брата рядом не было. Припомнились вчерашние события, и сделалось не по себе.
Вейас нашёлся у затухшего костра. Дрых в обнимку с демонической мерзавкой, укутавшись плащом. Пахло от них лихорадочно-пьяными эмоциями, неправдоподобно счастливыми и удовлетворёнными. Если до этого и были сомнения насчёт того, зачем меня так грубо заставили уснуть, то сейчас они развеялись. Хотелось пнуть обоих ногой, но я не стала. Глупо это. Они только посмеются.
Стараясь не шуметь, я подобрала с земли котелок и направилась к ручью, что стекал с гор неподалёку. Пожухлые листья и трава, еловые и сосновые лапки — всё покрылось мохнатой бахромой изморози. Воду стянуло тонкой коркой льда. Утреннее солнце ещё не успело её растопить, пришлось сбивать палкой и ждать, пока поднявшаяся со дна муть осядет. Я вымыла котелок и набрала воды почище. Идти обратно не хотелось. Не зная зачем, я принялась ковырять мёрзлую землю и срезать жёсткие заскорузлые корешки, тщательно мыла их в ручье, пока руки не свело от холода.
Когда я вернулась, брат с туатой ещё спали. Пришлось самой колоть дрова и разводить огонь, но я справилась. Ветер легко ухватил тлеющее в хворосте пламя и довершил дело. Я покромсала коренья в котёл и долго ждала, пока они размякнут и пустят соки, окрасив воду в мутный желтовато-коричневый цвет. Вылила терпкое маслянистое варево в самую большую миску и ещё раз сходила к ручью за новой порцией воды, на которой готовила обычную человеческую пищу — жидкую похлёбку из остатков овса с чечевицей.
Лошади выели полянку, на которой мы навязали их пастись вчера, под корень и подзывали меня нетерпеливым ржанием. Я напоила их и перевела на новое место.
Близился залитый тусклым умирающим солнцем полдень. Зимнее светлое время пролетало быстро, почти незаметно — чуть перевалило за середину, и уже сумерки.
Я растолкала лежебок и вручила им по миске с едой.
— А ты молодец! — улыбнулась Эйтайни, с аппетитом принюхиваясь к крепкому запаху варева. — Неужто в кухари к нам набиваешься?
Захотелось отобрать миску и надеть паршивке на голову. Может, тогда её волосы перестанут быть такими пышными и блестящими, а наглые фиалковые глаза презрительно щуриться в мою сторону. Я надеялась, что брат заступится, но он вместо этого одной рукой поглаживал увитые татуировками изящные пальцы туаты, а второй черпал похлёбку, вооружившись деревянной ложкой. Ни взгляда — даже мимолётного, безразличного, как будто я пустое место. Закашлялась, чтобы привлечь его внимание, но всё оказалось тщетно. Он смотрел лишь на туату, а она на меня. От этого я даже самой себе казалась жалкой. Махнула на них рукой и, забившись в угол под навесом, завтракала в одиночестве.
Вскоре мы собрались, поседлались и выдвинулись в путь. Вейас ехал впереди с Эйтайни за спиной, которая слишком крепко обнимала его за талию. Туата что-то шептала брату на ухо, он смеялся. Сзади я ничего не слышала, а подъезжать сбоку и видеть, как меня игнорируют, не хотелось. Я понуро перебирала тёмные пряди густой лошадиной гривы.
Наступала зима. Небо разжижалось и нависало над самой головой. Давило на плечи. Ледяной ветер пронизывал до костей. Посерела трава на гулкой, промёрзлой до основания земле. Зябко скрючились голые сучья деревьев, ощетинились ежовыми иглами кусты с похожими на капли крови подмороженными ягодами. Я не удержалась и сорвала парочку. Покрутила в руке и спрятала за пазуху.
Вскоре багряными стали не только ягоды, весь мир тонул в лучах заходящего солнца. Кровавые сумерки стремительно сменились ночной мглой. Лишь луна и звёзды освещали путь. На севере они выглядели ярче, чем у нас дома, особенно наконечник стрелы Охотника, Северная звезда. Она мерцала и переливалась впереди. Звала.
Эйтайни уговорила нас не останавливаться на ночь, чтобы снова не попасться под копыта неннирам или другим демонам. Спасительные перелески, где мы могли бы укрыться от ветра и развести костёр, остались далеко позади. Впереди раскинулась голая пустошь с пологими склонами холмов. Кони оскальзывались и спотыкались на ставшей комьями инистой почве. Приходилось одёргивать поводья на себя, чтобы удержать животных от падения. Время ползло полудохлой черепахой, и мы ползли примерно с той же скоростью. Прошла целая вечность, прежде чем сбоку забрезжила тонкая ржаво-зелёная полоса рассвета и сумрак начал рассеиваться, облекая мир в зыбкую дымку.
Из тумана прямо у лошадиных ног показались покосившиеся, изборождённые трещинами каменные плиты, тонкие, поставленные стоймя, обтёсанные сверху в форме полукруглой арки. Я свесилась набок, чтобы рассмотреть выбитые на них рисунки: растительный орнамент и таинственные надписи на древнеманушском. Верёвочкой вьются с петельками — ни одного знака не отличить. Дарованная Безликим рунница куда проще. Хотя, говорят, книжники в Эскендерии новую письменность придумали, совсем лёгкую. Кажется, она буквицей называется. Вейас про это лучше знать должен. Он же «случайно» читал отцовские книги.
— Вей, смотри, по-моему, это древнее манушское кладбище!
— Ага, — безразлично бросил брат и, милуясь с Эйтайни, поехал дальше.
Как же так? Ничего кроме своей туаты знать не хочет! Вейас и раньше увлекался девушками, но чтобы вот так обо всём остальном забыть… Его как будто подменили.
— Не останавливайся здесь! — окликнула меня Эйтайни. — Кто знает, какое зло могло поселиться на заброшенном погосте?
Я покорно тронула лошадь пятками. Повеяло чем-то тленным.
«Приди ко мне. Я расскажу тебе дивную сказку. Такую больше нигде не услышишь, — вкрадчиво зашептал таинственный голос. — Там будет и свободолюбивая дева, и всемогущий повелитель ночи, и благородный воитель, и Мёртвый ветер, который губит всё на своём пути».
Я до хруста вжала ноги в конские бока. Лошадь припустила тяжёлым галопом, пока не поравнялась с Вейасом и туатой. Вправду, лучше не отставать.
Тёплые огоньки обрисовали окраину большого города, следом показались мощные деревянные дома на высоких фундаментах с сиротливо-голыми садами вокруг. Я хотела завернуть туда, но Вейас с Эйтайни направились в сторону.
— Остановимся в подземном дворце туатов. Он прячется под холмами на противоположной окраине города, — соизволил объяснить Вей, когда я заглянула ему в глаза. — Там будет гораздо удобней, чем на занюханном постоялом дворе. Да и устал я от общества неотёсанных деревенщин.
Уж лучше деревенщины, чем вшивые демоны! Но я промолчала. Что толку спорить, всё равно не послушает.
Прошло не менее получаса, когда мы добрались до пресловутых холмов. Стало совсем светло, только заморозки отступать не спешили. Вейас спешился и, подхватив туату за талию, бережно снял с лошади. Я спрыгнула сама, ударившись ступнями о мёрзлую землю. Болезненный вздох потонул в возмущении: Вейас с Эйтайни целовались, совершенно не стесняясь меня и забыв, кажется, обо всём на свете.
Стараясь не поднимать на них глаза, я осмотрелась вокруг. Обычные, ничем не примечательные холмы с пожухлой травой, щедро объеденной седой изморозью, как и всё вокруг.
— Где обещанный дворец? — не вытерпела я их бесконечных обжиманий.
Туата оторвалась от моего брата и, расставив руки в стороны, закружилась по самому большому холму, что-то напевая. У наших ног разверзлась земля. Зияла чёрным провалом, с краёв которого осыпались мелкие комья.
— Не бойтесь, детишки, ступайте за мной, — поманила туата и первая шагнула в провал.
Вейас, не раздумывая, пошёл за ней. Я осталась в одиночестве посреди холмов. До боли всматривалась в поспешающее к зениту опасливое зимнее солнце. Всё же Вей — мой брат, я не могу его бросить. Набрав полную грудь воздуха, я ступила навстречу неизвестности.
Дохнуло пещерной затхлостью, воздух стал спёртым и тяжёлым. Вокруг кромешная тьма — ни зги не видно. Один неосторожный шаг, и я снова уткнулась брату в спину. Знала, что это он по исходившему от него странному, ничем не омрачённому счастью. Что-то туата с ним сделала, пока я спала. Сомневаюсь, что это были безобидные успокаивающие чары.
Эйтайни хлопнула в ладоши, и вспыхнули росшие из каменных стен кристаллы. Все вокруг окутал колдовской зеленоватый свет, от которого искажались очертания лиц и предметов, приобретая зловещий вид.
— Кто здесь? — разнёсся эхом хриплый мужской голос.
Даже в зеленоватых сумерках было заметно, как туата поморщилась.
— Эйтайни! Хвала всеблагой Хозяйке лесов, ты вернулась! — из-за поворота показался крепкий молодой туат.
По одежде, похоже, стражник. Поверх светлой туники короткая зелёная накидка с вышивкой на груди и спине в виде цветущего вереска, в обёрнутой перчаткой руке — внушительная алебарда. Сам едва ли выше меня, тёмные волосы колосом заплетены в тугую косицу до середины лопаток. Глаза темнее, чем у Эйтайни, фиолетовые, и прищур скорее как у хищника, у рыси. Красив, подтянут, но всё равно не нравится. Не люди они. А может дело в зелёном свете, от которого лица кажутся надменным и полными презрения.