- Я знаю, что ты скажешь. Ты скажешь, что я обещал не трогать тебя. Чтобы не навредить ребенку. Чтобы ты привыкла. Видит Светлый, Марика, я долгие месяцы каждый вечер ложился в постель к самой прекрасной женщине в империи и сдерживал себя… изо всех сил, чтобы ты была здорова и спокойна. Да, в нашу первую встречу я был жесток, как… как дикий бемегот и причинил тебе много боли. Так было, и я едва надеюсь на твое прощение. Но с тех пор… Неужели… неужели я до сих пор не доказал тебе, как мне дороги ты и наш сын Хэвейд? Тот самый сын, которого ты отчего-то не желаешь видеть?
Марика привычно молчала, глядя в сторону. Седрик поморщился, все более уверяясь в нужности того, что он собирался сделать.
- Скажи, сколько мне еще ждать твоей благосклонности? – он совладал с собой, гася поднимавшееся и тоже привычное раздражение. - Я… пусть я много говорю, но твое молчание заставляет людей не знать, что подумать! И… я принял решение, - де-принц вновь взялся за ее платье – и поднял его под самую шею, обнажая округлые плотные груди. – Если я по-прежнему буду потакать тебе, ты… так и не привыкнешь к тому, что ты теперь – жена и мать. И будущая королева. А потому… - он положил широкую ладонь на одну из грудей вздрогнувшей от его прикосновения романки. – Мы начнем с малого. Сам Лей благословил наш брак, а мы… его еще ни разу не подтвердили.
Чувствуя приливы усиливающегося желания, Седрик умолк и, решив, что сказал достаточно, торопливо распустил завязки штанов. Марика молчала тоже, бессильно глядя, как он разоблачается. Выслушав речь Седрика, она ничего не возразила своему ненавистному супругу. Глаза юной принцессы были широко раскрытыми, но сухими. Они оставались сухими и тогда, когда муж отбросил свою одежду и так же решительно взялся за ее платье.
Как и ранее, жена ему не препятствовала. Клятва Лея держала ее в повиновении куда вернее насилия.
- Не трогай меня, - морщась, только одними губами неслышно бормотала она, в то время как де-принц, закончив расправляться с одеянием, подтягивал обнаженное тело своей романки ближе к себе. - Проклятие, Седрик… Не трогай меня…
========== - 39 - ==========
Альвах лежал на боку, обнимая себя за плечи и поджав ноги, точно вновь оказавшись в материнской утробе. Мать он едва помнил, и она навсегда осталась в его памяти чем-то нежным и светлым. Рядом с ней было надежно, спокойно и хорошо. Должно быть, в минуты наибольшей душевной уязвимости Альвах подспудно искал защиты у матери. И, не находя ее, все равно стремился к единению с теми давними светом и теплом, которые теперь существовали только в его памяти.
Бьенка была права. Тысячу раз права была дочь кузнеца из последнего людского селения приграничья, что отдала свою жизнь для того, чтобы продлить его мучения здесь, в мире смертных. С тех самых пор, когда сила хаоса перекрутила тело Инквизитора, все, что ему оставалось – это мука. Он страдал от надругательства над своей природой, от надругательства других мужей, от осознания глубокой вины и прозрения о судьбах мира. Последнее терзало его особенно, ибо в его разумении не было ничего хуже, чем знать, и ничего не мочь.
Альвах скучал по Бьенке. Он не думал, что будет так скучать по юной веллийке, которую даже ее однопосельчане считали странной. Роман не мог понять этого тогда, когда сидел, прижавшись к ней, в вонючей камере. И тем более, не мог понять природу своего чувства теперь. Происходило ли оно из того, что Бьенка оказалась единственным человеком, кто мог узнать в измученной романской юнице мужчину, или дело было в другом – Альвах не знал. Единственное, в чем он был уверен - бывшему Инквизитору было плохо без этой искренной и чистой девочки. Пожалуй, единственной из жен, к которой он по-настоящему тянулся душой.
Бьенки у него больше не было. Зато был Седрик.
С тех пор, как Альвах очнулся больной, но невредимый в покоях королевского замка, Седрик оставлял его в покое только глубокой ночью, когда измученная его беспрестанным вниманием романка, наконец, отправлялась спать. После свадебного обряда, воспоминаний о котором в памяти бывшего Инквизитора почти не сохранилось, к длинным дням в обществе де-принца прибавились утомительные ночи. Верный своему слову, Седрик не принуждал отягощенную младенцем жену к соитию. Однако непременно ложился рядом и обнимал полуживую от ненавистного ей запаха романку. Часто полугетт так и засыпал, оставляя Альваха страдать и толкаться под навалившимся на него огромным телом всю ночь.
Днем от него тоже не было покоя. Иногда Седрик до того докучал своей жене, что Альвах разговаривал с ним нарочито грубо, проверяя пределы дозволенного ему поведения. Де-принц сносил большинство выпадов романки безропотно, хотя это дорого обходилось его горячей натуре. Альвах же в свою очередь понимал, что мог жить безопасно только под защитой королевской семьи. Бывшие соратники по ремеслу наверняка неусыпно бдили за упущенной ими ведьмой и дожидались только часа, когда расположение Седрика к жене ослабеет. Поэтому волей-неволей, «принцессе Марике» приходилось сдерживать рвущиеся из груди досаду и непринятие. Как бы ни было ему плохо рядом с Седриком, возвращаться на костер Альвах не хотел.
Однако даже случившееся превращение, насилие, пытки, извращение свадебного обряда, невыносимо омерзительное деторождение и невозможность побыть наедине с собой, были терпимы. Все было терпимо до того мига, когда де-принц потребовал от своей жены исполнения супружеских обязательств.
… Альвах, не глядя, протянул руку. Нащупав одеяло, он натянул его на себя. Широкое ложе младшей четы Дагеддидов было наполовину пустым. Седрик, который три дня обхаживал отпрыска самого императора и, как мог, отговаривался от его знакомства с принцессой Марикой, наконец, сумел увезти не в меру любопытного гостя на охоту. Но, несмотря на сильную занятость днем, все ночи де-принц проводил со своей женой. Холодность романки и ее мучительные гримасы больше его не смущали. Влюбленный великан был ласков и груб, неопытен и настойчив, но неизменно напорист. Более знающий в подобных делах Альвах всегда сдерживался, даже имея дело со шлюхами. Седрику же это было ни к чему, и его романская жена с ужасом ждала, что вскоре сможет обрадовать супруга новой беременностью. Происходящее было сродни тому, что довелось пережить при деторождении, когда выталкивавшая из себя дитя принцесса едва не лишилась разума. И теперь Альвах, который никогда ранее в жизни не мог представить себя в объятиях мужчины, словно терял рассудок всякий раз, когда Дагеддид касался его тела. То, что тело это было женским, а де-принц пребывал в уверенности, что спит с женой, не облегчало участи романа. С Седриком он не чувствовал ничего, кроме тупой, тянущей боли, отчаянного нежелания и жгучего стыда. Альвах не был уверен, отчего вместо стонов вожделения, которые он слышал у женщин, ему хотелось скрежетать зубами. Однако он много об этом и не размышлял. Все, о чем думалось – это проклятая женская плоть, внутри которой был потерян бывший Инквизитор, и от которой страстно желал отделаться. Отделаться – и напрочь забыть все, что происходило с ним за последний год.
Последняя ночь с де-принцем была особенно омерзительна. Охота с наследником императора Вечного Рома должна была продлиться несколько дней. Потому Седрик, впервые оставляя жену так надолго, не давал ей забыться сном далеко заполночь. Геттский выродок был неутомим, и утро Альвах встретил разбитым телесно и едва способным действовать сообразно разуму. Долгое время после того, как де-принц покинул спальню, роману не хотелось даже вставать из постели. По счастью, все в замке были уже приучены к затворничеству второй принцессы Веллии, и отделавшись от слуг, Альвах пролежал под одеялом до самых сумерек. В голове его мешалось множество мыслей. И, одновременно, было глухо и пусто. Тело же никак не могло согреться. С тех пор, как Седрик нарушил собственный запрет на соитие с женой, Альвах не мог согреться никогда. Немыслимым образом он мерз, даже пребывая в объятиях де-принца, которые казались горячими и жаркими, словно пески асских пустынь. Словно стывшая в жилах кровь больше не желала согревать несчастного романа.
Не в силах больше вспоминать то, что было совсем недавно, Альвах поднялся. Едва владея собой, он спустил ноги на лежавший здесь мягкий ковер. Нащупав туфли, подобрал валявшийся тут же, у ложа, халат и, облачаясь на ходу, направился к двери.
Идти пришлось недолго. Уже хорошо изучивший внутренности замка роман, спустя совсем короткое время миновав множество расставленных в коридорах охранников, толкнул дверь детского покоя.
Детская, где уже второй месяц кряду обретался наследный принц Хэвейд Дагеддид, была просторной, убранной в светлые тона комнатой с большими высокими окнами. Двери охраняли не двое, а четверо стражников. Король Хэвейд в странной подозрительности чрезмерно заботился о безопасности внука. Альвах знал – под окнами этой комнаты дежурил еще целый десяток воинов.
В комнате помимо колыбели стояли небольшая кровать для кормилицы и несколько кресел. В одном из кресел сидела полнотелая румяная молодая женщина. Это и была кормилица ребенка. Другая – постарше, поправляла перинку в колыбели. Сам Хэвейд обнаружился на руках у принцессы Ираики. Придерживая головку младенца, принцесса тихо напевала, покачивая его у себя на руках.
При появлении матери наследника, обе женщины поднялись. Перестилавшая постель нянька поспешно отошла назад. Кормилица отвесила неуклюжий поклон.
- Марика! – казалось, принцесса Ираика была удивлена и застигнута врасплох. – Ты… ты что-то хотела?
Альвах заставил себя улыбнуться, подходя к «сестре». Вид детского тельца, завернутого в пеленки, на несколько мгновений вызвал у него отторжение. Он припомнил долгую, словно кошмарный сон, ночь, жуткую, рвущую внутренности боль, такую, какую редко могли доставить даже палачи Инквизиции. И что-то неотвратимое, огромное, что лезло из него наружу, заставляя напрягать последние силы и кричать, кричать, корчась в муке, презрев достоинство и гордость…
- Да, - ему удалось совладать с лицом и здесь. – Седрик… пеняет мне, что я провожу мало времени с сыном. Х… Хэвейд отвык. Хочу забрать его к себе… в постель. Пусть эту ночь проведет у меня.
Нянька и кормилица переглянулись. Ираика встревоженно сдвинула брови.
- Это… это замечательно, что тебе уже так лучше, что ты сможешь заботиться о нем, - теперь уже веллийка говорила с натугой, точно выдавливая из себя слова и с трудом сохраняя приветливость на лице. – Но ведь ты… ты не совсем умеешь… Я хочу сказать, что если ему что-то понадобится? Молоко, или… если он испортит пеленки? Или будет плакать? Или…
- Я обязательно кого-то позову.
Ираика беспомощно оглянулась на няньку. Доводы против нежданно проснувшегося материнского чувства «сестры» у нее вышли все. Словно преодолевая какое-то внутреннее противление, она приблизилась к Марике и передала племянника с рук на руки.
- Вот, конечно, бери. Ведь это твой ребенок.
Слово «твой» она выделила особо. Голос ее на мгновение дрогнул. Юная романка кивнула, прижимая драгоценный сверток к груди.
- Ты ведь знаешь, Генрих уехал вместе с Седриком и его императорским высочеством на охоту. Наша спальня находится совсем рядом от вашей. Я там буду одна. Если что-то понадобится – буди меня в любое время, слышишь?
Принцесса Марика вскинула зеленые глаза.
- Тебе не нужно беспокоиться, - коротко проронила она.
Несмотря на то, что это был первый вечер за целый месяц, который она не проводила подле младенца, и можно было отдохнуть, принцесса Ириака не находила себе места от волнения. Маленький беззащитный комок в руках безалаберной, неумелой матери, занимал все ее мысли. Наконец, Ираика не выдержала. Она зажгла свечу и вместе со свечой покинула спальню. Вид бдившей на каждом углу стражи немного ее успокоил. Все же она прошла до конца коридора. На противоположном его краю находилась дверь в комнату младшего сына короля и его супруги.
Некоторое время помявшись перед глядевшими перед собой стражниками, принцесса Ираика, наконец, решилась и толкнула дверь.
Марика еще не спала. Она лежала на широком супружеском ложе на боку, опираясь на локоть и подперев голову ладонью. Рядом с ней на постели сучил ножками и ручками маленький Хэвейд. Хотя его тело все время пребывало в движении, младенец не казался взволнованным. Серьезно и спокойно он отвечал на взгляд матери, глядя такими же, как у нее, зелеными глазами.
Эта картина умилила Ираику, сразу снимая все ее волнение. Не сдержавшись, она подошла к кровати и присела рядом с посмотревшей на нее Марикой и ее сыном.