В сущности, если смотреть с умом и талантом, в любом городе ночью можно обнаружить толпы престранных теней.
Хватит на тысячи мрачных баллад.
Возле цирка Мэлис, похоже, утратила след. Фыркнула, шмыгнула носом и двинулась вокруг шапито. Шаркая по брусчатке мостовой, колдун мрачно размышлял: не принять ли прямое участие в розыске? Нет, слишком обременительно. Если бы Фортунат Цвях сейчас творил какие-нибудь чары, можно было бы, поднявшись в Вышние Эмпиреи, отследить колебания маны. Но возноситься духом посреди площади, рядом с балаганом «Цирка Уродов»… Да и чар Фортунат вполне мог не творить. Даже, скорее всего, не творил. А считать мана-фактуру, как это сделал Мускулюс в свой первый визит к ведьме, получалось лишь в пределах прямой видимости. Какая тут, к Нижней Маме, видимость! — прямая, кривая…
— Потеряли, сударыня?
Отчего-то «сударыня» прозвучало как «гусыня».
— Сейчас, сейчас…
С тыльной стороны шапито, ближе к 3-й Добропорядочной, где жили звонари, большей частью глухие, циркачи обустроили целый походный городок. Снять гостиницу им было не по карману. Любой хозяин гостиницы лишится чувств, явись к нему на постой разношерстная толпа фигляров во главе с игривым китоврасом. В «Жене коннетабля» или, допустим, «Гептамероне», пансионе с бесплатными булочками по утрам, проживали хозяин цирка с казначеем. Подсчитывать прибыль-убытки и расписывать жалованье «по головам» лучше без лишних свидетелей, во избежание. Артисты, гвозди программы и мелкая «тырса», довольствовались шатрами, кибитками и фургонами. На худой конец, сойдет теплое одеяло возле костра. Треск дров в огне, бульканье котлов с ужином, хохот, вопли и брань, ржание, кто-то ухает филином, кто-то щелкает шамбарьером, знакомый бас исполняет а-капелла:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит,
В той степи бегом
Китоврас бежит…
Мускулюс искренне надеялся, что ведьма не сунется в это столпотворение. К счастью, принюхавшись, Мэлис решительно свернула прочь, к «Хромому Мельнику».
Аустерия куда больше нравилась колдуну.
Еще бы найти там Фортуната…
У входа дремал деревянный мельник. Постный день уморил статую: нога-протез торчала собачьим хвостом, на сутане обвисли рюши, кружка вызывала отвращение. Складывалось впечатление, что исполин не пьет, а совсем наоборот. Над мельником, по-видимому смеха ради, кто-то вывесил дерюжный штандарт: «В движенье мельник жизнь ведет, в движенье!»
Применительно к статуе получилось оригинально.
— Плохой тот мельник должен быть, кто век свой дома хочет жить! — мурлыча известный романс и ощущая родство с бедолагой-мукомолом, Андреа ввалился в холл аустерии. Тишина, покой. Гардероб пустует: ни одежды завсегдатаев, ни толстухи-гардеробщицы. Колдун наскоро пригладил волосы перед одним из зеркал. Перед каким именно, он не запомнил. В блестящей, чуть голубоватой амальгаме снова мелькнула крошечная тень, — чтобы исчезнуть, едва малефик рискнул скосить в ее сторону дурной глаз.
С портрета ехидно ухмылялся Пипин Саженный. «Что, братец, купол едет? — блестело во взгляде императора, прославившегося битвой при Шпреккольде и умением скручивать сразу пять кукишей. — Спать ночью надо или вино хлестать, а не в поисках рыскать! Маги-шмаги…»
Ведьма тянула Андреа в первый, «народный» зал. Пустой, как ссора зятя с тещей, зал выглядел нелепой фантасмагорией. Зато из «чистого» зала слабо, но отчетливо доносились обрывки разговора. Придержав рыжую за плечо, Мускулюс навострил уши. Ведьма рвалась в бой, но последователи школы Нихона Седовласца отличались крепостью телесной.
Смирись, сударыня. Не вырвешься.
— … с вашим талантом Реттия падет в три дня! Поверьте, я знаю толк в изящных искусствах!..
— Вы меня смущаете, сударь! На столичный ангажемент нужна лицензия Департамента Просвещения. А труппа Ухаря Мозеса наверняка станет чинить препоны. Они пользуются покровительством герцогини Клотильды: ее великовозрастный сын обожает цирк! Мозес давно втерся в доверие к герцогине, очерняя коллег…
— Пустяки! По средам в загородном имении Прельи устраиваются салоны тонких импровизаций. Я непременно возьму вас с собой…
— Вместе с Гриней!
— Разумеется! Надеюсь, вы гарантируете благопристойное поведение китовраса? Одно приватное выступление перед герцогиней и гостями плюс моя рекомендация, и лицензия у нас в кармане! Ухарь с досады изжует себе все локти!..
— Не знаю, как и благодарить вас, сударь!..
«Изменщик!» — шепот ведьмы, в пылу ревности забывшей привитые ей манеры, шуршал сталью. Меч полз из ножен: разить. Мускулюс усилил хватку: иначе вырвалась бы.
Поднес палец к губам: молчите, глупая женщина! Ревнивица могла обознаться, но колдун отчетливо слышал: Фортунат разговаривал с лилипуткой Трабунец. Это не могло быть случайным совпадением. А в любовную страсть малефик и вовсе не верил. Хотя сплетничали, будто дамы-недоросли страстны чрезвычайно, одаривая счастливцев сверх меры. Овал Небес, что задумал охотник на демонов, ведя светскую беседу с очарованной циркачкой?!
Слабый расход маны трепетал в воздухе, отдавая лавандой.
Фирменный запах работы Цвяха?!
Исследовать легчайшие чары, творимые напарничком, Андреа поостерегся. Маг высшей квалификации уловит посторонний надзор, не прекращая болтовни и собственно волшебства. Обижать же Фортуната слежкой, а тем паче недоверием, было глупо.
Колдун понизил голос:
— Мэлис, дайте слово, что будете вести себя прилично!
— Ах он подлец!..
— Сударыня ведьма! Если вы не возьмете себя в руки, мы разворачиваемся и уходим! Или я запечатаю вам уста «Печатью Буффонида»! И при каждом бранном слове вы станете плеваться чернорубцовыми жабами!
— Это у которых роговые шипы сидят на бородавках? — деловито осведомилась ведьма. — А брюшко пятнистое?
— Да. И горлышко становится желтым в брачный период.
— Вы очень злой человек, сударь Андреа. Вас, наверное, много обижали в детстве.
— Клянетесь быть выше подозрений?
— Клянусь, типун вам на язык…
— Эй, заговорщики! — Фортунат Цвях, венатор и кавалер, высунулся из «чистого» зала в «народный». — Вас в Чурихе слышно. Мастер Андреа, вы же разумный человек! Спорить с ведьмой? С этой чудесной, но крайне подозрительной особой? Зизифельда, звездочка арены, позвольте представить вам моих друзей. Уверен, не пройдет и получаса, как вы с Мэлис станете близкими подругами. А господин консультант лейб-малефициума составит вам протекцию в столице не хуже моего…
Лицо мага сияло добродушным румянцем. Во взгляде бурлило озорство, несвойственное его возрасту и положению. Хотя какое там положение? — беглец, лжеоборотень, без пяти минут государственный преступник…
— В самое яблочко! — расхохотался Фортунат, с легкостью прочитав мысли колдуна. — Вы только забыли довести рассуждение до конца, друг мой. Какие наши лета? Закрутим усы винтом…
Он подался вперед и шепнул, скорее для Мэлис:
— И все бабы — наши!
* * *
В дальнейшей беседе Андреа участия не принимал.
Можно сказать, в этом он уподобился троице Веселых Братьев, сосредоточенно пьянствовавших в углу за счет казны, в обнимку с мировой скорбью. Братьев обязывали сан и данные обеты, колдуна же ничего не обязывало. Уткнув нос в кубок дымящегося гипокраса, отдающего корицей, он смотрел вполглаза и слушал вполуха. Помнится, случайно оказываясь в салоне, где заезжий бард-экспромтер исполнял увлекательные chansons de geste, аккомпанируя себе на кобзе, Мускулюс искренне ненавидел таких героев повествования, которые поперек фабулы вдруг усаживались есть-пить и философствовать. Мерзавцы вызывали нервную зевоту.
Кто ж мог знать, что однажды…
Мэлис, мигом найдя общий язык с крошкой-акробаткой, единым фронтом выступила против насмешника Фортуната. Зизи при этом искренне полагала, будто говорит венатору чистые как слеза комплименты. Сдерживая улыбку, колдун дивился чудному раскладу. Вот сидит за столом лилипутка, бывшая шмага, наивная гуттаперчинка. А в Филькином бору ходит-бродит ее копия, по всем приметам демон в свободном состоянии. Гуляет, значит, и тайными путями творит добро. Ключевые слова: «демон», «свободный» и «добро».
Нет, ваша честь, я не тронулся. Я под присягой.
Детишек, добрая душа, спасает, пьяниц бережет. При пособничестве нахального отрока Яноша Кручека (да, ваша честь! Тоже шмаг, но беглый, из хорошей семьи!..), нашедшего приют у кожевника Леонарда. Который в юности отринул шмагию, дабы вернуться в лоно слома на старости лет. А венатор-профессионал раскладывается карточной гармошкой, ставит на демона-одуванчика «флажки» и зовет лилипутку в столицу. Заодно прощупывая ее исподтишка.
Не ощупывая, ваша честь, а прощупывая. Понимать надо!
А влюбленная ведьма старше средних лет ревнует. А малефик-вредитель в ожидании линьки все больше запутывается в этом кошмаре, словно муха в паутине. А местное население полагает вредителя-малефика спасителем и благодетелем, готово ноги мыть и воду пить. Демон творит добро, малефик творит добро, кожевник творит добро. Остальные, по-видимому, также творят добро и ничего кроме…
Если у судьбы есть чувство юмора, так это оно самое, ваша честь.
— Коллега, не кажется ли вам, что наши дамы утомились?
Намек был прозрачен, словно обман ребенка. Для убедительности Андреа подмигнул охотнику «вороньим баньши»: разумный поймет.
— Сусунов день близится к логичному завершению. Скоро в аустерии будет не продохнуть от голодающих Ятрицы… Или вы намерены разговляться в кругу обывателей?!
Ведьма поддержала тему, нелестно отозвавшись о манере обывателей разговляться. Лилипутка живо вспомнила, что у нее утренняя репетиция, а значит, надо хорошенько выспаться. Фортунат умело подхватил обеих дам под локоток: провожать. Учитывая разницу в росте, охотник был великолепен.
Когда они уходили, приор-дьякон Веселых Братьев мрачно допил початый малефиком кубок, осенив мирян благословением.
Дурная, говорят, примета.
Факельщик, честный малый, ждал у входа. Отослав парня домой и понимая, что домой тот никак не пойдет, присоединившись к согражданам, ожидающим ночного шумства, Мускулюс побрел вослед спутникам. Походный городок циркачей надвигался гомоном и огнями. Пожалуй, так близится ад к грешнику. Запах паленых листьев несся над площадью. В кострах обильно жгли осень — не ради тепла, ради забавы. Прогулка напоминала сон: цветом, запахом, зыбкостью.
«Если во сне вы видите груженный овощами фургон, — ни к селу, ни к городу вспомнил колдун „Толковник сновидений“ Этьена Скопы, огибая фургон с дерюжным горбом крыши, — то наяву сможете обеспечить своей семье достойную жизнь. Сон о закрытом фургоне, подле которого вы сгораете от любопытства, говорит, что в жизни вы редко интересуетесь событиями, не входящими в круг профессиональных обязанностей…» Редко, значит… ох, мэтр Этьен, вашими бы устами…
Лавируя между кибитками, кивая в ответ на приветствия фигляров, сидевших у кострищ, Андреа старался держаться позади, строго за акробаткой. Странное чутье подсказывало: так надо. Надо творить добро. Почему именно этот фарватер добрее прочих, колдун не знал, доверясь чутью. Во сне иначе нельзя.