…пожалуйста…
Из памяти пробились слова Милакара: «Я не сказал, что их убили. Я сказал, что вернулись только головы. Живые, с кочерыжкой дюймов в семь вместо шеи».
В глазах женщины набухли и скатились по щекам, оставляя грязный след, две слезинки.
Рингил огляделся. Повсюду одно и то же: торчащие из болотной жижи головы на деревянных обрубках. Повернутые лицом к загону, они образовывали жуткий полукруг.
За годы войны Рингилу довелось повидать всякое — драконий огонь, обугленные детские тельца на вертеле, — и он думал, что хуже этого и быть не может и что его уже ничто не тронет.
Ошибался.
— Что за мерзость, Ситлоу?
Двенда был занят калиткой — положив руки на цепочку, негромко бормотал что-то — и в ответ лишь рассеянно повернул голову.
— Что? — Он проследил за взглядом Рингила. — А, это беглецы. Надо признать, вы, люди, упрямые создания. Мы объяснили им, куда они попали, предупредили, что путь через болота нелегкий, что бежать опасно. Объяснили, что здесь с ними будут хорошо обращаться, кормить. Они все равно не унимались. Пришлось преподать наглядный урок. Теперь попыток бегства намного меньше. Большинство предпочитают держаться подальше от забора.
Рингил скользнул взглядом по загону.
— Там у вас рабы? Те, в чьих жилах течет кровь Болотных племен?
— Да. — Ситлоу снял раскрывшуюся вдруг цепь, отворил калитку и лишь тогда заметил, что с Рингилом что-то не так. — А в чем дело?
— Ты… — Горло перехватило. — Ты сделал это в назидание остальным?
— Да. Я же сказал, наглядный урок.
— И долго они проживут?
— Ну… — Ситлоу нахмурился. — Если подавать воду к корням, бесконечно. А что?
— Вы… твари… — Его трясло. — Какие же вы мерзавцы. И ты… ты тварь. Значит, не видишь причин, почему люди и двенды не могут жить вместе? А это что такое? Это ты называешь «жить вместе»?!
Ситлоу остановился и посмотрел на него долгим пристальным взглядом.
— А разве это хуже, чем клетки у Восточных ворот в Трилейне, где нарушители ваших законов висят на пиках, выставленные для всеобщего обозрения? Здесь, по крайней мере, им не больно.
Память о боли, которой Рингил не испытал, была еще свежа.
— Значит, не больно? А для себя ты бы хотел такого?
— Нет, конечно. — Вопрос, похоже, застал двенду врасплох. — Их путь — не мой путь. Я бы никогда для себя такой не выбрал. Да и вообще, Рингил, ты слишком беспокоишься из-за мелочей.
В этот миг Рингил, наверное, отдал бы душу за свой меч или хотя бы тот кинжал из драконьего клыка. Но отдавать было не за что, и он лишь сглотнул с натугой, проглотил ненависть и злость и отвел глаза от измазанного грязью женского лица над болотной жижей.
— Зачем… зачем ты привел меня сюда? Чего ради?
Ситлоу ответил не сразу.
— Не уверен, что ты поймешь.
— А ты попробуй, — оскалился Рингил.
— Хорошо. Они все удостоятся великой чести.
— Вот как? Приятно слышать. Все лучше, чем очистительная любовь Откровения.
— Я уже сказал, ты сейчас не в том состоянии, чтобы понять. Люди, обитающие на болотах Наомской равнины, ближайшие из тех, кого мы можем назвать родственниками в этом мире. Тысячи лет назад их кланы служили двендам, которые даже смешивали с ними свою кровь. Их потомки — в какой-то степени наши наследники.
— Сказки, — фыркнул Рингил. — Вранье. Они плетут эту чушь, чтобы содрать побольше за свои дурацкие предсказания. Только не говори, что ты поддался на этот треп. Три года заниматься политикой в Трилейне, знаться с самыми отъявленными лгунами и ворами в лиге и не научиться видеть обычное уличное дерьмо?
Ситлоу улыбнулся.
— Ты ошибаешься. Этот миф, как и большинство ему подобных, основан на правде. Или, по крайней мере, на одном из пониманий правды. Мы можем это подтвердить. У разных Болотных кланов наследие олдраинов проявляется по-разному, причем отличия бывают весьма значительные. Самые крепкие узы крови обнаруживаются у ребенка женского пола, не способного к зачатию. У мальчиков это определить труднее, но к ним данное правило тоже применимо.
— Значит, вы, так сказать, снимаете в Эттеркале пенку, отбираете женщин и свозите их сюда. Ваших как бы кузин в сотом поколении. И что дальше? Какой высокой чести вы их удостаиваете? Что это значит на самом деле?
Рингил видел, как смотрит на него Ситлоу, и понимал, что это еще одно испытание, как то, у олдраинского моста, и что он снова проваливает его, но ничего не мог с собой поделать. Не мог даже стереть словно приклеившуюся к лицу дикую ухмылку.
— Думаю, ты знаешь, что это значит, — негромко ответил двенда.
Из горла вырвался звук, отдаленно напоминающий глумливый хохоток.
— Вы приносите их в жертву.
— Если тебе так больше нравится. — Ситлоу пожал плечами. — Да.
— Отлично. Я, конечно, лишь человечишка, и за спиной у меня всего три десятка лет, но даже мне известно, что нет богов, которые были бы достойны этой жертвы. Так для чего вам так нужен кровавый ритуал? Какая вам от него польза?
Двенда страдальчески вздохнул.
— Ты действительно ждешь ответа?
— А разве у нас с тобой не дружеская беседа?
Ситлоу пожал плечами.
— Что ж, слушай. Дело тут не столько в богах, сколько в некоем механизме. Если хочешь, в самом ритуале. Точно так же можно спросить, почему люди хоронят своих мертвецов, когда разумнее их съедать. Существуют силы, группы или организации, которые решают такого рода вопросы, хотя олдраины и не считают себя обязанными подчиняться их решениям. Но есть также некий этикет, требующий соблюдения определенных правил, освященных традицией, и в нем кровь всегда рассматривалась как своего рода канал, средство передачи. Что-то вроде подписи на договорах, которые твой народ заключает с другими, — только в отличие от вас мы свои соглашения чтим. Раз уж требуется кровь, пусть будет кровь. Кровь рождения, кровь смерти, кровь животных, если необходимо незначительное изменение судьбы, наша собственная кровь, если речь идет о чем-то важном, великом. У нас заведено, что избранные для столь великой чести идут на смерть добровольно, как воины, отправляющиеся на битву и знающие, какова цена их жертвы.
— Не думаю, что это относится к собранным здесь вашим далеким сестрам.
— Нет, — согласился Ситлоу. — Данное решение далеко не идеально. Но оно послужит достижению цели. В конце концов, достаточно уже того, что мы готовы пролить родную кровь. Думаю, это достойная жертва.
— Отлично. Рад, что вы так здорово все устроили.
Двенда опять вздохнул.
— Знаешь, Гил, я думал, уж ты-то сможешь нас понять. Из того, что я о тебе знаю…
— Ты ничего обо мне не знаешь, — процедил он сквозь зубы. — Ничего. Ты поимел меня, да. Ладно, милый, не ты один. И не забывай, мы, люди, — всего лишь кучка лжецов. Нам верить нельзя, даже если нас имеешь.
— Ошибаешься, Гил, я знаю тебя лучше, чем ты сам.
— Чушь!
— Я видел тебя в разных ситуациях и знаю, как ты держался. — Ситлоу схватил его за плечи. — Я знаю, что видел акийя. Знаю, кем ты можешь стать, если только захочешь.
Мастерство не ржавеет — Гил сбросил его руки одним резким движением. Им овладело вдруг странное спокойствие.
— Все, что следовало, я в своей жизни уже сделал. И к чему это ведет, знаю. Ты обещал мне кое-что. Сдержишь слово? Или вернешь меч, и мы покончим с этим, как и начали?
Некоторое время они смотрели друг на друга, и у Рингила было чувство, что он как будто проваливается в бездонные глаза двенды. Он не отвел взгляд.
— Так что?
— Я выполню обещание.
— Хорошо. Тогда не будем тянуть.
Он повернулся и, отодвинув двенду плечом, зашагал к загону. Ситлоу долго смотрел Рингилу в спину, потом последовал за ним.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Шерин не узнала его.
Да и кто бы стал ее винить. Времени прошло много, он мало чем напоминал того мальчика, что упорно отказывался играть с ней в саду в Ланатрее. И конечно, в сидевшей перед ним женщине не осталось ничего от той хрупкой девочки, какой он помнил ее. Встретив Шерин в Глейдсе, Рингил, несомненно, прошел бы мимо, сейчас же помогло только то, что последние пару недель перед глазами почти постоянно был ее портрет. Впрочем, и от портрета толку было мало — за время лишений она сильно исхудала, осунулась, глаза провалились, а лицо несло отпечаток еще не прожитых лет. В волосах уже проступала седина, в уголках глаз и рта залегли морщинки, которые скорее подошли бы портовой шлюхе старшего возраста.
Интересно, подумал он, глядя на нее, а какие следы оставило на нем время, проведенное с двендой? В последний раз Рингил смотрелся в зеркало еще в Эттеркале, и теперь мысль о том, чтобы увидеть собственное отражение, отозвалась беспокойством.
— Шерин? — тихонько сказал он, опускаясь на колени. — Это я, твой кузен, Рингил. Я пришел, чтобы забрать тебя домой.
Она даже не смотрела на него. Взгляд Шерин был прикован к стоящему у него за спиной Ситлоу, и она вжалась в стену так, словно та могла принять ее в себя. Когда Рингил протянул руку, Шерин резко отпрянула, а руки сами собой метнулись вверх, прикрывая шею. Забившись в угол, она раскачивалась взад-вперед, издавая монотонный скулящий звук, настолько не похожий на человеческий, что Рингил не сразу понял, откуда он исходит.
Он повернулся к Ситлоу, с бледным бесстрастным лицом стоявшему у него за спиной.
— Прогуляться не хочешь? Дай мне побыть с ней минутку наедине.
Двенда посмотрел на Шерин, потом снова на Рингила, едва заметно шевельнул плечами, повернулся и бесшумно и плавно, как струйка дыма, выскользнул за дверь.
— Послушай, Шерин, он тебя не тронет. Он… — Рингил на мгновение замялся, — он друг. И разрешил мне забрать тебя домой. Правда. Никакого колдовства тут нет. Я действительно твой двоюродный брат. А найти тебя попросила моя мать, Ишил. Я уже давненько тебя ищу. Помнишь меня? Помнишь Ланатрею? Я всегда отказывался играть с тобой в саду, даже когда Ишил заставляла.
Сработало. Шерин медленно повернулась. Перестала выть, судорожно вздохнула и притихла, словно впитав страшный звук, как иссушенная земля воду. Посмотрела на него искоса, одним глазом, задрожала. И, все еще закрывая руками шею, прохрипела:
— Ри… Рингил?
Он выжал из себя подобие улыбки.
— Да.
— Это правда ты?
— Я. Меня прислала Ишил. — Он снова попытался улыбнуться. — Ты ведь ее знаешь. От нее так просто не отделаешься.
— Рингил. Рингил.
И тут Шерин бросилась на него, обхватила за шею, плача, дрожа, крича, как будто сидевшие в ней тысяча демонов решили, что все, хватит, пора им уходить. Он держал ее в объятиях, осторожно поглаживая спутанные волосы, нашептывая обычные банальности. Вопли сменились рыданиями, слезами. Наконец она стихла и унялась. Рукавом рубашки Рингил вытер, как мог, слезы, поднял Шерин на руки и понес к выходу, роняя прилепившиеся к сорочке клочья соломы.
Ну, мама, теперь ты довольна? Я все сделал?
По небу бежали, клубясь и толкаясь, темные тучи. Свет как будто сгустился с наступлением сумерек, и в воздухе пахло приближающейся бурей. В загоне было тихо; если другие его обитательницы и заметили что-то, то страх или апатия заставили их молчать, чему Рингил был только рад — так легче делать вид, что никаких других пленниц в загоне нет.
Ситлоу стоял спиной к стене, сложив руки на груди и глядя в пустоту. Рингил прошел мимо, не проронив ни слова, и лишь затем остановился, все еще держа Шерин на руках. Она прижалась лицом к его груди и тихонько стонала.
— Итак, — сказал ему в спину двенда, — ты доволен? Получил все, что хотел?
Рингил не обернулся.
— Ты посадишь нас на хорошего коня, укажешь дорогу к Трилейну и дашь день, чтобы я убрался подальше от этой дыры. Потом, может быть, мы сможем поговорить о других обещаниях.