– Брось врать! – снова озлился Магнус. – Ты зырь, зырь, как они от тебя шарахаются!
– Зырю… – Вит понуро шмыгнул носом. – Может, мне теперь тово… повиниться? Угощение выставить?
Рука сама нащупала увесистый кошель на поясе.
– Дело говоришь, – разлепил губы молчун Юлих. – Ну…
И опять онемел.
– Подь сюда! – кликнул Вит Крысака: вражина подслушивал из-за бочки. – Да не бойся! Возьми еще кого с собой и мотайте в харчевню. Вина спросите, баранины, капусты кислой… хлебца не забудь. Вот звон: держи…
Когда в сумерках вернулась совершенно измученная Матильда – ее вызвали к братьям Втыкам сразу после ухода Вита, – девку поначалу никто не заметил. Даже Юлих с Магнусом в первый момент проморгали. За столом текла ленивая, умиротворенная и не вполне трезвая беседа. Бацарь выставил «отступное», значит, верный честняк. Вина заглажена; «Донное круженье» прошло с блеском. Есть чего вспомнить!
– Ойфово ты мне вломил! – восхищался Гейнц. – Волчара ты лютый!
– А мне! – обижался Крысак, выставляя напоказ темно-лиловый кровоподтек под глазом.
На краю лавки ухмылялся давешний скоморох, изображавший на площади «рыцаря». В гости зашел. Звать Вита в фигляры. Обещал колпак с ушами: даром. Вит уже почти согласился, но вовремя вспомнил о Глазунье – вдруг воспротивится?! – и важно пообещал подумать. Дублон, мостясь сбоку, одобрительно цыкнул. «Секи, Бацарь! Втыки на тебя крышу ладят! – шепнул на ухо, улучив момент. – Глядишь, к серьезной миске приставят. А скоморошить, гнилой звон с зырял сбивать…»
Подмигнул со значением. Вит в ответ кивнул: ага.
Хотя чего там «ага», и сам не понял.
Короче, явление Глазуньи засек только кобель Жор: взвизгнул, попятился, норовя забиться под стол вместе с недогрызенной костью. Матильда не села – рухнула на лавку. Жадно схватила оловянный кубок с вином, осушила залпом. Замерла молча. Только губы дрожат: мелко-мелко. Синяки под глазами, волосы растрепаны, гугель набок сбился.
– Матильда! Что с тобой…
Возникший следом Крючок перехватил Вита. Увлек в сторонку, жарко зашептал:
– Не трожь! Пророчить ее звали: по-настоящему. Эх, выпили девку до донышка!.. Ты, главное, не лезь…
Словно в ответ, скрипнула калитка, пропуская во двор нового гостя.
– А он… Он здесь откуда?! Неужто святой отец тоже…
В полном обалдении Вит глядел, как фратер Августин, памятный мальчишке еще по Хенингской Окружной, медленно идет к столу.
– Сам ты – «тоже»! К Глазунье он. Раз в месяц непременно заходит. Третий год подряд. Она ему… как дочь, в общем.
«Дочь? – изумился Вит. – У монаха – дочь?..»
– Вовремя вы, святой отец! – Бывший писец заспешил навстречу квестарю. – Будто учуяли…
Однако фратер Августин смотрел мимо Глазуньи. А Крючком так и вовсе пренебрег. Строгий взгляд отца-квестаря был устремлен на Вита.
– Ну, благословен будь… – разлепились узкие губы. – Melius est praevenire quam praeveniri! Не ожидал, право слово…
– Здравы будьте, отче, – промямлил мальчишка, мечтая стать невидимкой.
– Хитер, блудный сын! Я, понимаешь, к пекарю Латрану: мол, как там младой странник? А он: странник? Знать не знаю, не ведаю! Грешно старшим лгать, сын мой, а облеченным духовным саном – вдвое грешнее…
Вит побагровел от стыда:
– Я… я не лгал! Я взаправду, только… Тут лучше, святой отец!
– Бог тебе судья, – вздохнул фратер Августин. – Живи как знаешь.
И быстро направился к Матильде. Остановился рядом, вгляделся в каменное лицо.
– Опять грядущее прозревала? – осведомился монах с тайной болью. – Тяжкое дело, дочь моя. Говорил же: берегись, не насилуй душу сверх меры…
Продолжая бормотать укоризну, фратер Августин скинул на лавку суму. Нашарил внутри малый пузырек, выплеснул из кубка остатки вина. Темная пахучая жидкость закапала на дно.
– Выпей, дочь моя. Легче станет. Выпей… – Монах уговаривал девушку, как ребенка. За столом уже с минуту царила тишина: все следили за действиями святого отца. Похоже, его тут хорошо знали, и приход монаха не удивил никого, кроме новичка Вита.
Край кубка ткнулся в плотно сжатые губы Матильды.
– Прочь! Прочь, отравитель!.. Яд! Всюду яд! Отрава!.. Прочь! Не хочу!..
Матильда вскочила, толкнув цистерцианца. Кубок покатился по земле, снадобье расплескалось. Взгляд пророчицы налился безумием. Или просто отразил пламя костра?
– Яд!.. дрова горят… огонь, дым! – отрава… дышать, хочу дышать!.. Убийца!!!
На фратера Августина было страшно смотреть. Он отшатнулся от девушки, словно внезапно увидел призрак. Обычно бледное, сейчас лицо монаха в отсветах костра казалось черным, обугленным. Тьма преисподней – и языки пламени жадно облизывают багровый мрак.
Адская мука – при жизни.
Здесь и сейчас.
– Отрава!.. прочь… не дам!.. – Матильда всплеснула руками. Вечер вокруг нее заструился, поплыл, замерцал звездной паутиной.
– Не позволю!
Огромный штабель бочек в углу двора начал с грохотом разваливаться. Два бочонка поменьше – Вит язык прикусил от изумленья! – взлетели в воздух, на миг зависли, колеблясь, и вдруг хищно ринулись к костру. Треск, искры… Со стола сорвались кувшин, блюдо, кружки с вином (одна сильно ударила девушку в плечо, но Глазунья только отмахнулась), тоже устремясь в костер.
– Яд!.. прочь!..
Над костром взвился огненный вихрь. Рассыпался искрами по всему двору. Остервенело завертелись флюгера, встречая бурю. А Матильда с искаженным лицом продолжала выкрикивать невнятицу: брань? заклинания?! бред помутившегося рассудка?! Вечер ходил ходуном, делаясь то ночью, то сполохами восхода. Двор качался, в небо летели доски от бочонков, черепица с крыш, камни, одежда, сохнувшая на веревке; стаей очумелых ворон взвилась целая поленница дров. Кобель Жор со всех лап кинулся бежать, подняв отчаянный скулеж и впервые в жизни бросив заветную кость.
– Изыди! Злобный бес, покинь сию душу!.. Apage, satanas!..
Цистерцианец бросился к Матильде, но темный ветер ухватил его за плащ, вертя волчком.
По двору гулял смерч, всасывая в себя все подряд; огненный дождь сыпался с неба, грозя Судным днем. Глазунья стояла гвоздем, забитым в основу буйства стихий, тлеющие огрызки сыпались на девушку, но дочь Гаммельнской Пророчицы и Пестрого Флейтиста держалась, пока град досок не ударил в спину, швырнув на колени.
Вит очнулся. Сейчас полоумную деваху раздавит! сломает, сожжет!.. Знакомая букашка зашевелилась под листиком души. Дернулась, расправила жесткие крылья; скребя лапками, выглянула наружу. Вакханалия разрушения замерзла, подернулась льдом медлительности, будто во сне, летящие обломки вязли в киселе воздуха – и кузнечик прыгнул.
На свободу.
Тело жило само, легко следуя единственно верной ниточке меж камней и досок. Вот Матильда: падает. Падает, падает… Тенета вокруг провидицы стали липкими, коснулись, обволокли, пытаясь задержать. Острые углы локтей и коленей рванули паутину: сгинь! Грузное тело пушинкой легло на подставленное плечо.
– Яд!.. я…
Вит сам себе удивился. Вроде как душа из тела вынырнула, отошла и смотрит: чем это таким родное тело без меня занимается?! Ступеньки лестницы россыпью упали под ноги, чудно вскрикивая – с опозданием, уже где-то позади. Сердце в груди дремало, скучно постукивая. Не частило, не пыталось выпрыгнуть, опережая хозяина. Странное спокойствие снизошло на мальчишку. Он спасет Матильду, он обязательно ее спасет, по-другому просто и быть не может… шпильманы сложат балладу…
Позади бессильно завывал, издыхая, смерч. Грохотали обломки, что-то кричали оставшиеся во дворе люди: Вит не слушал. Пинком распахнул дверь мансарды. Осторожно уложил Глазунью на собственную кровать, приложил ухо к груди. Мягко… Покраснев от стыда, все-таки дождался глухого удара, другого, третьего. Девушка глубоко вздохнула, черты ее лица разгладились, теряя жесткость; закостенелые руки обмякли, плетьми упав вдоль тела.
Кажется, пронесло. Жива.
Пусть спит.
Судя по воплям, во дворе творилось неладное, и Вит поспешил обратно.
Смерч унялся. В воздухе больше ничего не летало, но миновать беды не удалось: вовсю полыхал развалившийся штабель бочек. От него занялся дощатый забор, огонь грозил перекинуться на дома. Во двор высыпали «подонки», фратер Августин строил цепочку от колодца: с ведрами, мисками, кувшинами. Ох, Глазунья!.. натворила девка дел! И что на нее нашло?
Однако долго размышлять было недосуг. Схватив пустую лохань, Вит побежал к колодцу. Отметив по дороге: все вокруг опять заползали сонными мухами. Перепились, что ли? Глаза слезились, под веками началась резь. Приближался «курий слепень»: штука редкая, но гнусная, когда мальчишка надолго терял зрение.
Надо спешить.
XXXI
Церковь Фомы-и-Андрея на площади Трех Гульденов – застывший полет сокола. С руки, благоразумно одетой в перчатку булыжника, – в небо. Золоченое кольцо на куполе – птичий глаз ищет добычу. Серая, увенчанная шпилем громада ратуши напротив выгодно оттеняла райскую красоту церкви: тело и душа, земное и вышнее. Бренное «здесь» и вечное «там». Это отмечали все гости Хенинга, посетив знаменитую площадь, где однажды сам Альбрехт Кроткий ударил о брусчатку тремя золотыми, завершая согласно традиции открытие новой ратуши.
У церковной ограды толпился всякий сброд.
Нищие пахли грязью и застарелой тоской.
– Ты все запомнил? – в сотый раз спросил Слепой Герольд. Искренне надеясь, что его запах – иной. Сегодня это понадобится. Утром он долго плескался у лохани с ледяной водой, втайне радуясь холоду: это очищало голову от страха. Вонь нищеты, пропитав насквозь жалкое существованье слепца, должна уйти. Хоть на день. Хоть на час. Можно стоять у ограды, можно даже торчать на паперти (оттуда Ламберту хорошо видны подъезды к ратуше), но нельзя клянчить грошик. Нынешний день – не для просьб. Не для жалоб. Нынешний день – для судьбы. Конечно, лучше ждать прямо у ратуши – но там стража, готовясь к встрече Рейвишского юстициария, прогнала бы сразу.
Губы высохли. Надо перестать их облизывать. Это стыдно.
Надо, но не получается.
– Я запомнил, учитель, – тихо ответил Ламберт. Волнение слепца передалось юноше: голос поводыря, обычно ровный, слегка дрожал. Слепой Герольд не стал посвящать юношу в свой замысел, надеясь, что в случае провала головорезы братьев Втыков пощадят Ламберта, но чуткий к настроению учителя поводырь ощущал: творится необычное. Юноша никак не мог избавиться от иллюзии, что под черной повязкой слепца объявились глаза. Которые все видят. Вот и сейчас: учитель привстал на цыпочки, повернул странное, молодое, живое лицо к ратуше…
Словно бросал тьму незрячести через площадь с приказом любой ценой принести ответ.
– Повтори!
– Да, учитель. Я должен подойти к Рейвишскому юстициарию, рыцарю Эгмонту Дегю, и сказать…
Слепец перестал слушать. Конечно, мальчик все прекрасно запомнил. С его-то памятью! Главное в другом: он должен говорить быстро, чтобы не успели перебить, прогнать, но при этом сохранять достоинство, чтобы его попросту не отшвырнули пинком. Успеть сказать, чтобы услышали, но сказать так, чтоб услышали . Сложная задача. Ламберт слишком юн, слишком неопытен…
Мальчик справится.
Обязательно.
– …как мне узнать его?
– Кого? – Слепой Герольд вынырнул из тревожных дум.
– Эгмонта Дегю.
– Он будет в белой сорочке. Он всегда ездит… Раньше он всегда ездил так, строго блюдя орденский устав Колесованной Рыбы. На правом плече…