Пятнистый он.
И страшно даже подумать, каково ему было прежде.
— Нат… я… я не знаю, имею ли право… и моя семья… я люблю их, а они любят меня… по-своему… папа дает мне свои журналы читать, которые медицинские… и учит… конечно, не так, как врача… если бы я была мальчиком, другое дело… а женщине многое не надо… но я не о том… они на самом деле хорошие и очень, только…
Снова у нее мысли путаются.
И слов нужных Нира найти не способна.
— Они говорили, а я услышала… и… если я тебе скажу, то они меня возненавидят. А если не скажу, то ты… как мне быть?
Нат думал.
Он думал долго, а потом покачал головой:
— Тебе решать.
Наверное.
Папа говорит, что по-настоящему взрослый человек не только сам принимает решения, но и сам отвечает за их последствия. И получается, что Нире пора было стать взрослой.
Она ведь решила… еще тогда, когда ехала сюда. Когда молчала, делая вид, что смотрит в окошко, пейзажами любуется… а в стекле отражалась Мирра.
— Им нужен этот дом.
— Знаю, — кивнул Нат.
— Нет, ты не понимаешь, — Нира вскочила. Это у нее тоже от отца. Мама говорит, что долго боролась с этой его привычкой расхаживать по комнате.
Поборола.
Теперь отец двигался мало, неохотно и точно в полусне. А Нира вот быстро и резко, как леди двигаться не подобает.
И руки свои трогать.
И ленты на корсаже.
И вообще метаться по опустевшей холодной комнате…
…обои выцвели.
…исчезла картина, та, с морем и кораблем, застывшем меж двух волн. Нире она нравилась, ей было невероятно жаль этот самый корабль, который лежал на ладонях моря, не зная, верно, что эти ладони вот-вот сомкнутся и сотрут его в пыль.
— Им очень нужен этот дом… здесь спрятано сокровище, но отец не знает, где именно… он даже не знает, что это за сокровище. Мама уверена, что это драгоценности найо Луари… у нее были совершенно удивительные украшения… их не нашли… и отец должен был передать Ийлэ… ее отправили к нам… спрятали… за пару дней до… не в городе, не дома…
Нира остановилась, выдохнув.
— Успокойся, — Нат вдруг оказался рядом, обнял и замер, сам не дыша.
Не спугнуть бы.
Говорит, что не боится… и прикоснулась сама… и запах изменился, сделавшись вдруг пряно-терпким, зимним.
— Я… спокойна.
— И хорошо.
— Ее потом нашли… я не знаю точно, но я слышала… что не случайно и… — она развернулась, заглянув Нату в глаза. — Понимаешь?
— Да.
— Я не хотела об этом думать раньше… и зачем, если ничего не изменить… а теперь вот… мама была недовольна… на отца кричала, что он молчал. А он сказал, что без нее все равно не добраться, что он пытался… раньше… когда дом стал пустым… а теперь тут вы… и он, наверное, жалеет, что проговорился, потому что мама не отстанет. Она все твердит, что нельзя тянуть дальше, потому что тогда все другим достанется… что Ийлэ не нужна… что… отец в тот раз искал плохо. Она заглядывала в ту комнату…
— Знаю. Видел.
— Видел?
— Да, — Нату было неприятно ее удивление.
И обида, хотя он не понял, чем именно обидел ее, но почувствовал, по запаху, по дрогнувшим губами и морщинкам на лбу.
— И… ты… вы… нашли?
— Нет, — Нат покачал головой, досадуя на себя: следовало бы молчать.
А с другой стороны, рано или поздно, но она узнала бы, что он знает, что… Нат запутался. А когда он путался, то начинал злиться.
— Райдо пригласил. Из фирмы. Приедут и вскроют сейф.
— Папа говорит, что сейф пустой, что… там ничего серьезного быть не может. Слишком очевидно и просто, — обижаться она перестала быстро, и Нат выдохнул с облегчением. — Что маме туда не следовало ходить… в этом все равно смысла нет, если без ключа. Только мама никогда его не слушает, всегда по-своему… она решила, что если Мирра выйдет замуж, то потом поместье достанется ей.
— Потом?
— Ну… после смерти Райдо.
Нира сказала и поняла, что зря сказала. Длинный у нее язык. Нат отшатнулся, сгорбился… и на щеках его проступили серебристые капли, а волосы вдруг поднялись дыбом.
— Он не умрет, — голос Ната сделался низким, глухим, и Нира с трудом разобрала слова.
Она только и сумела, что кивнуть. Вообще-то папа был уверен, что Райдо всенепременно умрет, если не сейчас, то к весне ближе, а он редко ошибался.
Он был хорошим доктором.
А Нат папе не верил и…
— И-извини, — Нира спрятала руки за спину. — Я… я глупость сказала… я иногда говорю, не думая… и если он не умрет, то… то я буду рада…
Нат кивнул.
И облизал губы, а клыки у него стали длинней. И руки изменились. И черты лица поплыли… и если он обернется, то… папа утверждал, что псы и в ином обличье сохраняют разум, а в городе говорили другое… всякое и разное, и порой страшное…
— Н-не бойся, — теперь он произносил слова медленно, растягивая слоги. — Я тебя… не трону… я сейчас… успокоюсь.
Речь явно давалась Нату с трудом, и он царапал горло черными тупыми когтями.
— Я… не боюсь.
— Не бойся.
Он повторял это, и все равно успокоиться не мог. Злился уже на себя за несдержанность, на то, что не в состоянии справиться с живым железом, которое рвалось, готовое выплеснуться, смять, вылепить новое обличье. А его человечка не готова это обличье встретить.
Она точно испугается.
Или хуже того, испытает отвращение…
Нат отступил, не понимая, что с ним происходит. Он всегда управлялся с живым железом легко. И контроль не терял. Даже когда мамы не стало, не терял… и когда горел… и потом, восстанавливаясь… наверное, именно в этом все дело.
Он слишком долго не оборачивался.
И вот теперь живое железо рвется на свободу. Нат стирает капли его с лица, а оно проступает, норовит расплыться по коже его тонкой пленкой ожившего металла. Оставалось пятиться к двери, не спуская взгляда с Ниры. И она смотрела, без страха, с удивлением… пока всего лишь с удивлением.
— Постой, — Нира шагнула навстречу.
И за руку взяла, несмотря на то, что рука эта уже почти изменилась.
— Это из-за меня, да? Из-за того, что я сказала… я ведь не хотела…
Она гладила руку, и капли тянулись за ней.
— Прости… а у тебя волосы стали острыми… и ты ведь не станешь сумасшедшим, когда превратишься? В городе говорят, что вы, когда становитесь… ну… другими, то разум теряете… а папа утверждает, что не теряете, что если бы теряли, вы бы не выжили… изменяется форма, но не содержание. Так?
Нат кивнул.
Он попытался высвободить руку, однако Нира не позволила.
— Я никогда не видела вас… иными… ну, не людьми… а вообще вы очень на людей похожи… только больше… ты вот выше всех моих знакомых, а Райдо… ему лучше, и я рада, что лучше… и еще больше буду рада, когда окажется, что папа мой ошибся. Он ведь не все знает про альвов… многое… они с найо Гиаром были приятелями… и он рассказывал, а папа записывал… он вообще большую работу делал… ты знал, что альвы вымирали?
Нат покачал головой.
Он слушал.
Нира несла какую-то ерунду, она сама знала, что ерунду, а он слушал, так внимательно… ее никто и никогда не слушал настолько внимательно.
— А у тебя волосы серебристые сделались…
— Иглы.
— Можно потрогать? Только ты наклонись, а то я не дотягиваюсь.
И Нат послушно наклонил голову, позволяя прикоснуться к серебристым четырехгранным иглам, длинным и тонким, острым даже с виду.
— Ух ты… а зачем тебе иглы?
— Защита, — он сглотнул.
И кажется, успокаиваться начал.
— На голове. По хребту. Если драка, то помешают в шею вцепиться…
— А тут? Чешуя, да?
— Да.
Он чувствовал ее прикосновения сквозь толстую черепицу старой чешуи, и уж тем более, сквозь молодую, мягкую… а обещали, что со временем и чешуя станет нормальной.
Нат сам потрогал лицо.
И на руки посмотрел.
Сколько еще ждать? Райдо говорит, что у Ната терпения мало, что ему хочется всего и сразу. Райдо прав. Мало и хочется. Всего и сразу. И разве плохо это?
— А здесь мягкая… это потому что ты болел?
— Да.
— Ты… ты простил меня?
Нира склонила голову на бок. И в глазах ее нет ни отвращения, ни брезгливости.
И наверное, это почти чудо.
— А ты меня? — Нат провел ладонями по щекам. Живое железо успокоилось, отступило, возвращая исконное обличье.
— Тебя за что?
— Я тебя… испугал?
— Нисколько. Это Мирра у нас трусиха! Она всего боится… и в прошлом году, когда мы на деревне были, я ей в постель жаб подкинула… нет, я понимаю, что это глупо и вообще по-детски, но если бы ты знал, как она меня… достала! Ныла и ныла… и еще говорила, что я рыжая уродина. А я не уродина. Пусть и не такая красавица, как она, но не уродина же.
— Нет, — Нат потрогал волосы.
Иглы растворились.
И он, кажется, вернул себе контроль.
— Жаб, значит?
— Ага… толстых и с бородавками… если бы ты слышал, как она визжала!
Скрипнула дверь, и на пороге появилась Дайна с подносом.
— Чай, — возвестила она. — Если уж вы до обеда не снизошли…
Она скривилась, точно сама необходимость подавать чай еще и в библиотеку донельзя оскорбляла ее. Эта женщина определенно раздражала Ната самим своим существованием.
Он в последнее время стал невероятно раздражительным.
Но поднос с чаем принял.
Нира, наверное, проголодалась. А к чаю были плюшки с изюмом, и крохотные сэндвичи, и еще мед, и варенье… варенье Нат с детства любил.
А чай сам разлил, едва дождавшись, когда Дайна выйдет.
— Вот, — Нат протянул невесомую чашечку Нире. — Горячий.
Нира чашечку приняла и вдруг сделалась серьезной.
— Я ведь не договорила. Они хотят, чтобы Мирра вышла замуж за Райдо… и быстро… папа… ты только не нервничай, ладно? Папа думает, что весной Райдо умрет. Но к этому времени он должен жениться на Мирре… и написать завещание, чтобы дом достался ему… и поэтому Мирру сюда отпускают… в городе уверены, что ей сделали предложение… и пусть в газетах о помолвке не объявляли, но это вопрос времени и вообще у вас другие обычаи.
Она вновь ходила по комнате, уже с чаем в руках, от полки к полке, не останавливаясь, глядя под ноги, точно опасаясь, что на ковре останутся следы.
Останутся.
И на ковре, и на дереве, которого она коснулась невзначай. На диванчике.
На Натовой одежде.
Он понюхал собственную руку, приятно пахнущую Нирой.
И чай пригубил. Горький сегодня. Но варенье эту горечь компенсирует.
— Но вообще это жуть до чего неприлично, ездить к незамужнему… ой, к неженатому мужчине… и без компаньонки… и с компаньонкой тоже неприлично, но без нее — особенно. А я не в счет, хотя и сестра… и мы тут с тобой, если кто узнает… прости, я снова не о том. Мирра надеялась, что Райдо сам захочет на ней жениться и быстро… ну, пока жив… то есть, она же не знает, что он не собирается умирать… мама уверена, что он будет рад найти кого-то, кто скрасит его последние дни. Она так сказала.
— Дура.
— Кто? — Нира остановилась. — А… ты про маму? Она не дура, она… такая, как есть… людей нельзя изменить, если они сами не захотят измениться. Это моя тетушка сказала… ты бы ей понравился. Она любит все необычное и… все время сбиваюсь. Прости. Сегодня Мирра останется на ночь… то есть, мы должны задержаться до ужина… и потом она подольет Райдо в чай снотворное… то есть, настойку, которую папа делает… он сказал, что на вас тоже должна подействовать, что там концентрация такая… сильная концентрация… Райдо выпьет и уснет… не сразу… а Мирра с ним останется до утра… и утром он должен будет на ней жениться, как благородный человек… то есть нечеловек. Благородный нечеловек. Понимаешь?