— Вы… вы выглядите много лучше, чем…
— Виктор, да что ты мямлишь!
Доктор опустил взгляд.
— Ах да… вы не подтвердите… это ведь не выгодно, верно? У вас иные планы… и шерифа вы захватили не случайно… или он вас?
Молчание.
— А это, полагаю, нотариус… и тоже случайно?
Шериф хмурится.
Кажется, вся эта история ему тоже не по вкусу. Он ведь пожалел девушку, а жалость к кому бы то ни было мешает думать. Если разобраться, то у шерифа нет причин верить Райдо, тогда как доктора он знает давно…
Пауза затягивалась.
Мирра всхлипывала, поглаживая пальцами разбитую губу, и жест этот, рассеянный, полудетский, заставлял шерифа краснеть и смущенно отводить взгляд.
— А хотите, я изложу свою версию? — Райдо пошевелил пальцами, которые менялись на удивление легко, почти без боли. — Не хотите, но я все равно изложу. Вы решили, что вашей дорогой дочери необходимо выйти замуж. В принципе, понятное желание… и полагаю, что с вашей точки зрения, я удачный кандидат…
— Мама… — нервный шепот.
Кулачки, прижатые к губам.
Бледность эта мертвенная, и пальцы дрожащие.
У девочки талант, но растрачивает она его впустую.
— Правда, я не спешил очаровываться… и уж тем более с предложением… а добрый доктор утверждал, что жить мне осталось недолго. Как же вы могли позволить мне умереть холостым?
Шериф хмыкнул.
— Не знаю, кто был автором этого безумного плана, — Райдо широко зевнул, демонстрируя клыки. — Полагаю, вы рассчитывали… а к слову, на что вы рассчитывали?
Молчание.
Доктор нервно трет стеклышки очков, глядя исключительно на них, словно бы в данный момент времени нет у него иных, более важных дел. И стеклышки эти поскрипывают, того и гляди выскользнут из оправы…
— Виктор! Господи, вечно все самой приходится… шериф, вы же понимаете, что все это… — найо Арманди взмахнула рукой, — пустословие… разглагольствования… моя дорогая девочка… она столько пережила… и как теперь быть?
— Как? — послушно поинтересовался шериф, жалея о том, что курить нельзя.
Курить он бросал, поскольку тот же доктор утверждал, что будто бы кашель, который мучит шерифа, происходит единственно от курения. И вовсе давняя эта привычка вредна неимоверно.
Жевать табак — куда полезней.
— Он должен жениться на Мирре!
— Кстати, — Райдо скребанул когтями паркет, и глухой звук заставил арбалетчиков вздрогнуть. — Вы не находите это несколько нелогичным? Жертва выходит замуж за насильника…
— Что о ней теперь скажут? Она опозорена…
— Не мной.
— Тише, — шериф поднял руки. — Ситуация и вправду… неоднозначная…
Мирра задрожала, а из глаз хлынули слезы.
Вот ведь… этак скоро и Райдо к ней сочувствием проникнется. Шериф вон отворачивается, вздыхает, усы оглаживая… и ведь понимает, что все это — комедия, разыгранная с единственной целью, а отрешиться от сочувствия не способен.
— Вы не могли бы одеться? — шериф, мысленно прокляв тот день, когда вздумалось ему навестить хозяина «Яблоневого дола», отвел взгляд.
— Нет.
— Почему?
— Мало ли, — пес не испытывал ни малейшего смущения, кажется, сама ситуация его забавляла. — Не хотелось бы в случае чего одежду портить…
— В случае чего? — у шерифа возникло ощущение, что над ним и вправду издеваются.
Пес пожал плечами:
— Чего-нибудь… а то ведь сами сказали, что ситуация неоднозначная… и стало быть, решения могут быть столь же неоднозначными. Мне бы хотелось сохранить за собой свободу маневра.
Он опустился на пол, и сел на корточках, впрочем, поза эта не казалась ни нелепой, ни глупой.
— Ладно, — шериф дернул себя за ус. — То есть, вы, найо Арманди, настаиваете на том, чтобы…
— Райдо из рода Мягкого олова, — подсказал пес.
— Райдо из рода Мягкого олова женился на вашей дочери?
— Настаиваю, — она кивнула.
И доктор.
И Мирра, которая отерла слезы ладонью.
— А вы жениться отказываетесь.
— Отказываюсь, — подтвердил пес с усмешкой.
— Почему?
— Почему? — он приподнял бровь, и шериф понял, до чего глупым был вопрос. — Не считая того, что у меня нет ни малейшего желания поддаваться на столь примитивный шантаж? Или связывать себя узами брака с лгуньей? Опустим даже такой нюанс, как то, что я не могу вступить в брак без одобрения моего отца… или райгрэ… а он вряд ли одобрит человека… не то, чтобы он был снобом, но вот как-то…
Мирра вытерла слезинку.
Не вытерла, сняла ноготком с ресницы и вздохнула.
…надо было подписывать бумаги, пока он в себя не пришел.
…и составлять протокол.
…и что там еще положено делать в подобных случаях.
…но шериф с его порядками… арбалетчики, конечно, хорошо, а вот шериф… он Мирру с детства знает… и не только ее… а пес чужой…
— Итак, отбрасываем все вышесказанное, как несущественные детали, и остается одно, — пес посмотрел Мирре в глаза с неприкрытой насмешкой. — Я не хочу жениться. В принципе.
— Жаль.
Шерифу и вправду было жаль, поскольку простой вариант решения проблемы — а она, шериф был уверен — никуда не денется, отпадал.
— Быть может, все-таки подумаете… Мирра — хорошая девочка…
— Уже не девочка… и полагаю, что не девушка… и давно.
— Да что вы себе позволяете! — это возмущение найо Арманди было непритворным. Ее рот скривился, подбородки мелко затряслись, а на щеках выступили пятна. — Вы…
— Я предполагаю, — примирительно произнес пес. — Все ж таки девушки обычно ведут себя немного иначе… ну да не о том речь.
— Мирра скрасила бы ваши последние дни… — шериф выдохнул, понимая, что более-менее внятные аргументы исчерпал.
— Поверьте, если я хочу, чтобы кто-то скрасил мне эти самые последние дни, я обращусь к профессионалкам. Дешевле выйдет, и, главное, безопасней. А то есть у меня предположение, что эти дни будут совсем уж последними. Я же, шериф, намерен прожить долгую и счастливую жизнь.
— Вы умираете, — прошелестел доктор, который, наконец, оставил очки в покое. — Вы можете отрицать это, но вы умираете…
— Вы не находите, что я слишком уж бодр для умирающего? Особенно, если учесть… — Райдо ткнул пальцем в Мирру, которая, видимо, притомилась плакать, а потому просто сидела тихо, с видом скорбным. Надо сказать, что вид этот ей чрезвычайно шел, и арбалетчики, которые тоже притомились, то и дело на нее поглядывали.
— Сейчас вы пребываете в стадии ремиссии… но она закончится…
— По-моему, доктор, наш с вами спор лишен всякого смысла, да и… надоело мне спорить. Никогда особо не любил. Итак, вы хотите, чтобы я женился. А я жениться не хочу. Что дальше?
— Как благородный человек…
— Шериф, я не человек, а уж про благородство и вовсе молчу, никогда не страдал особым… подведем итог. У вас два варианта, доктор. Первый — вы выдвигаете официальное обвинение, которое передаете или полиции, или напрямую моему отцу. Он как глава рода обязан будет провести дознание…
— И вас оправдают! — найо Арманди злилась.
Краснела.
И запах ее менялся, из-под цветочного покрывала пробивалась кисловатая вонь ее тела, немолодого, больного…
— Естественно, с учетом того, что мою невиновность доказать легко. Но процесс получится громким… а вы ведь не желаете огласки?
…но избежать ее вряд ли получится.
Шериф промолчит. И доктор. Его супруга. Мирра… не арбалетчики.
Дайна опять же… или вот кухарка… откуда узнает? А откуда у прислуги вообще это удивительное свойство — узнавать о том, что ее не касается? Слухов не избежать, это все понимают. Но одно дело — слухи, а другое — открытый процесс…
— Второй вариант — вы собираетесь и покидаете мой дом.
— Вы так жестоки, — тихо произнесла Мирра. — А ведь вы собирались сделать мне предложение…
— Когда? — Райдо удивился. Такого он точно не помнил. Он вообще многого не помнил, но надеялся, что выпавшее из памяти время провел в крепком и спокойном сне, а не в попытках обустроить собственную личную жизнь.
— Вы спрашивали меня о наших обычаях…
— А… неудобно получилось… Нату очень понравилась ваша сестра. И я подумал, что мы могли бы заключить договор…
— Что? — щеки Мирры полыхнули.
С чего вдруг?
Оскорбленной себя ощущает? Нату понравилась девчонка, но так они и возраста одного…
— Договор, — повторил Райдо отчетливо. — Об опеке… Нат бы хорошо о ней заботился. Он весьма серьезный для своего возраста и с перспективами неплохими.
Мирра стиснула кулаки.
— Но к этому вопросу мы вернемся позже, — Райдо потянулся, чувствуя, как ноют старые шрамы, но живое железо заглушало боль. — Сейчас ведь о другом говорим…
— Шериф, вы ведь не допустите, чтобы имя моей дочери… — доктор спрятал очочки в карман.
А не столь уж он близорук, каким хотел казаться.
— У вас есть люди… и если он сам не хочет, то заставьте. Вы же заставили Пита Маккинли жениться на Айвис…
Интересные здесь обычаи.
И шериф крякнул, кажется, не слишком обрадовался, что ему напомнили о той истории.
— Пит сам виноват был, — сказал он, дергая за второй ус, видать, для симметрии. — Он девку обрюхатил, в чем и признался. А потому все по-справедливости было. Тут уж, извините, история темная… в ней разбираться надобно.
— Вы… вы собираетесь его отпустить?
— Собирается, — Райдо ответил за шерифа. — Арбалеты — это, конечно, хорошо… но в моем доме я попросил бы мне не угрожать. Чревато.
Он потянулся, позволяя телу измениться.
Больно.
Он уже отвык от этой боли, и от другой, что поселилась в груди красным шаром… и от тяжести чешуи, от мира, подрастерявшего краски… от запахов резких.
И людей, которые отшатнулись.
Райдо медленно поднялся, привыкая к изменившемуся миру, повел головой.
Зарычал.
И голос его, отраженный стенами, заставил незваных гостей отшатнуться. Звякнул болт по чешуе.
— Не стрелять! — шериф успел ударить по руке второго арбалетчика, который, кажется, понял, до чего смешно его оружие.
И они все смешны со своими коварными планами, притязаниями и верой, будто оружие что-то да сделает. Нет, убивать Райдо не собирался.
Но люди этого не знали.
— Мы… уходим, — шериф поднял руки. — И приношу свои извинения за… вмешательство в вашу жизнь…
Ийлэ услышала голос.
И замерла.
Выйти?
— Ийлэ, ты здесь? — шепот. И скрип половицы под ногами. Человеку кажется, что ступает он очень осторожно, почти бесшумно, но Ийлэ слышит его. — Я знаю, что ты здесь… где-то рядом… я чувствую тебя…
Ложь.
Люди не способны чувствовать. Ийлэ знает. Она играла в прятки с ними, и там, в лесу, когда ее искали. Она пряталась в яме, в опавших листьях, в которых было тепло, и дрожала от страха.
А они шли по следу.
Не как псы… нет, люди не способны читать запахи, и в лесу они слепы, беспомощны даже, но люди держат собак на сцепках, серых гончаков с розовыми носами, с красными глазами, которые почти скрыты в складках кожи. И кожа эта собирается на загривках.
Псы рвутся.
Лают.
Хриплые ломкие голоса. И человеческие перекрывают их: