Сестре не нужно говорить, зачем она пришла, – наверху разгар весны, и нам обеим скучно. В это время только в Холмах мы можем быть теми, кем привыкли быть. Вздумай мы выбраться в людские земли, как Ильен пришлось бы обернуться простой волчицей, а мне – стать женщиной, не юной, но и не пожилой, такой, каких тысячи, и, что самое главное, от нашей силы там, наверху, остались бы лишь жалкие крохи.
Совсем скоро у людей будет большой праздник, который они прозвали Бельтайном, и редкий ши-дани может устоять и не подняться наверх, в Цветущую ночь, когда можно прикинуться человеком, побыть в круговерти скоротечной, а потому особенно яркой жизни, наполненной смехом и пьяным запахом весны. Нас тянет к людям, потому что именно они позволяют нам чувствовать себя не просто олицетворениями сил природы, а живыми существами, наделенными той искрой, что зовется душой.
Впрочем, тянет не только нас.
Фаэриэ, существа, связанные Условиями колдовства точно так же, как и люди, тоже частенько выбираются из своих закрытых городов и уединенных замков на волю, правда, понять их я зачастую не в силах. Фаэриэ – в отличие от ши-дани это не просто живые существа, наделенные даром сливаться с природой и становиться ее частью. Они – ожившая стихия, зачастую разрушительная и беспощадная, потому и ограниченная Условиями. Сильно и жестко ограниченная, и поблажек для фаэриэ, в полной мере овладевших мощью родной стихии, нет. За тем редким исключением, когда фаэриэ сумеет найти кого-то, кто будет помогать исполнению его Условий одним лишь своим присутствием.
Потому зачастую их долгая жизнь проходит в поиске, потому так часто фаэриэ вмешиваются в жизнь людей, особенно наделенных даром колдовства, заключают союзы и скоротечные браки с одной лишь целью -почувствовать себя свободными. Они – как стремительная река, перегороженная плотиной, как земля, заключенная в тиски площадей и мостовых. Они рвутся на волю любой ценой, и нет ничего желаннее для фаэриэ, кроме возможности становиться той стихией, которой они были рождены, но, к сожалению, цена эта бывает слишком высока.
Однажды мне рассказали историю о прекрасном, как ночь, фаэриэ, который так сильно возжелал свободы, так хотел вырваться из клетки навязанных ему при рождении Условий, что заключил договор с Сумерками. Вместе с женщиной из своего народа, чье имя стало синонимом проклятия, он кровью и смертью прокладывал путь Сумеркам в мир людей, тем самым приближая собственную свободу от Условий. Его остановила лишь объединенная магия ши-дани, людей и фаэриэ. Впервые три народа сумели так тщательно подобрать Конклав Тринадцати, что Условия колдовства для каждого из них были выполнены. И ярким солнечным днем Грозовой Сумрак был схвачен, а та, кто помогала ему исполнять Условия даже при ясном небе, была отправлена к сумеречной нечисти. Почему их просто не убили – история умалчивала, мне же казалось, что просто лишение возможности сливаться со стихией и стало для них самым суровым наказанием, смерть была бы слишком простым и естественным финалом для обоих…
Ильен тихонько вздохнула, подняла голову с моих колен и осторожно погладила меня кончиками когтистых пальцев по бедру. Я вздрогнула и посмотрела на небо, которое из прозрачно-синего стало серым, а поднявшийся ветер пригнал невесть откуда дождевые тучи. Осенняя роща всегда слишком чутко реагировала на мое душевное состояние, несмотря на то, что мне только предстояло стать ее сердцем.
Я почему-то всегда чересчур грустила, когда вспоминала историю Грозового Сумрака, пусть она и завершилась лет двести назад по человеческому летоисчислению, когда меня еще и на свете-то не было. Иногда Ильен потешалась, что, быть может, это память другой ши-дани, той, чья сила перешла ко мне при рождении, дабы не быть утерянной, я же в таких случаях лишь отмахивалась от родной сестры.
– Бельтайн скоро. – Зимняя ши-дани, уютно устроившаяся рядом со мной, нагло стянула с меня шаль, более всего напоминающую сеть, сплетенную из тумана с налипшими осенними листьями, и завернулась в нее так, что выглядывало лишь красивое лицо, обрамленное пышными седыми прядями волос, да серебристый хвост. – Появишься наверху, сестрица? Весенние обещают придумать что-нибудь новенькое, да и с людьми пообщаться хочется. С ними так весело, а уж если кого посимпатичнее в кусты затащить… Любят, как в последний раз, и всегда по-новому.
– Если жители Весеннего луга обещают что-нибудь особенное – стоит пойти непременно. – Я даже не попыталась выпутать сестру из шали, захочет – сама выберется, до того даже пробовать бесполезно, постоянно то коготок за ячейку узора зацепится, то угол вокруг щиколотки узлом завяжется.
– Ты еще слишком молода, чтобы делать вид, как будто тебя уже не интересует происходящее наверху. – Ильен усмехнулась и подмигнула мне.
Помню я ее в человеческом облике – гибкая, фигуристая красотка с выбеленными природой и жарким солнцем волосами. Яркие юбки вихрем взлетают с каждым движением в танце, искристая широкая улыбка не сходит с губ. Редко-редко мелькнет лунный отблеск в глазах, почудится на миг пышный волчий хвост, но люди обычно этого не замечают. Куда им, когда такая девица завидные кренделя в пляске выписывает да скачет через высокий весенний костер, не подобрав пышных волос!
– Интересует, но не так, как тебя. – Я перебирала кончиками пальцев холодные пряди волос зимней сестры, и тяжесть в груди, вызванная отгремевшей более двух веков назад историей, потихоньку отпускала. – Покорить людей нашей способностью чаровать очень просто, а я хочу их понять. Почему они сгорают в скоротечных чувствах дотла, почему рвутся на поле битвы во имя чужой, не своей цели?…
– И зачем ищут исполнения желаний среди сумеречной нечисти, ведь так? – Ильен села, внимательно глядя на меня сквозь бело-серую челку. – Это люди. Они лишены долгой жизни, но взамен наделены великой свободой воли, особенно те, кому посчастливилось родиться без дара колдовства. Может, именно поэтому они тянутся к тому, чего избегают ши-дани, но, как показала история, не чураются некоторые из фаэриэ. В стремлении показать, что и они могут то, что другим не под силу.
Мы замолчали. Холодный ветер, что гнал по небу серые дождевые облака, утих, а солнце вновь проглянуло сквозь потихоньку рассеивающуюся пелену туч. Я потянулась к изящной, сделанной из множества скрепленных друг с другом с помощью воска полых стеблей тростника флейте и поднесла ее к губам.
Чистый, нежный звук разлился над глубоким озером, заполнил собой пространство, скользнул на крыльях ветра меж хрупких стволов трепещущих осин, эхом отозвался где-то в глубине Осенней рощи. Мелодия рождалась неторопливо, степенно. Она захватывала все больше и больше, становилась все сложнее, богаче и напевней, раскрывалась постепенно, как пышный, яркий, словно обагренный кровью, георгин под осенним солнцем. Траурный цветок в память уходящему лету.
Флейта принимала мое дыхание и отдаривалась чудесной музыкой, той, что смертные иногда слышат в молчаливом осеннем лесу в гулкой, звенящей тишине. Эхо чего-то невыразимо прекрасного, но уже ушедшего. Подобно флеру духов, остающемуся после того, как вышла за дверь прекрасная женщина, навсегда запечатлевшая свой образ в глубине податливого человеческого сердца, мелодия моей флейты плыла сквозь Осеннюю рощу, принося успокоение мне и разгоняя унылые облака над озером. Только в Алгорских холмах я могла играть так – вплетая медно-золотую нить звука в канву мироздания, оставляя там свой блескучий след и где-то что-то изменяя. Слегка, самую малость – но навсегда. Эхо моей флейты достигнет поверхности, отзовется в людских землях даже весной – и осенью в лесу на малозаметном деревце появятся листья с золотыми, блестящими на солнце прожилками.
– Хорошо играешь, сестра, – вздохнула Ильен, как только отзвуки последней ноты растаяли в хрупкой осенней тишине. – А я могу только выть на луну долгими зимними ночами.
– Ты недооцениваешь свои песни или же просто напрашиваешься на похвалу. – Я улыбнулась, убирая флейту в кошель на поясе. – Ты поешь, задевая за душу, делясь лунной тоской и свирепой радостью звериной охоты, а когда дело доходит до людских баллад – тебе нет равных. И ты об этом прекрасно знаешь.
– Слышать эти слова от тебя все равно неизмеримо приятней, чем просто знать о своих скромных достоинствах.
Я рассмеялась, поднялась с поваленного бурей высохшего древесного ствола, служившего мне скамейкой, и, поманив сестру за собой, направилась в сторону своего дома.
Недаром человеческие легенды гласят, что каждый, кто вступил под своды Алгорских холмов без сопровождающего, рискует лишиться разума. Все дело в том, что все ши-дани Холма живут в одном месте, но в разном времени, и жилище в Осенней роще – тоже одно на всех, только хозяева не пересекаются без приглашения, потому что живут в разных днях. Потому и приглашение в гости у нас отличается от человеческого. Мы говорим друг другу просто: «Приходи в мое время».
Я живу в день разгара осени, который может быть таким, каким я пожелаю, но иногда Осенняя роща подкидывает мне сюрпризы, начиная с рассветом день, канувший в реку забвения за сотню лет до моего рождения, или же показывая далекое будущее. Как-то раз я обнаружила в своем времени человека, который пришел в Холмы с провожатой из летних ши-дани. Она отвлеклась на тропинке, пролегающей через туманные поля, что неразрывно связана с происходящим на поверхности, являясь якорем, не давая нашему Холму исчезнуть в потоках великой реки, слишком быстро пересекла Алую реку по белоснежному мосту, и ее гость отстал, оказался сам по себе. Я вывела мужчину наверх, но не учла, что летняя привела его из прошлого. Он очутился на своей земле спустя полвека с того дня, как увлекся златокудрой ши-дани, прячущей под длинной изумрудно-зеленой юбкой козлиные ноги, и последовал за ней в Холмы, и лишь старики в его родной деревне помнили, что вроде бы был когда-то такой человек.
Мне исправлять содеянное было поздно, летней подруге запретили на долгий срок водить к себе человеческих гостей, но наверху появилась очередная легенда о том, как можно пробыть в жилище феи всего лишь полдня, а, вернувшись домой, обнаружить, что прошло целых пятьдесят лет.
Дом в моем времени выглядел несколько иначе, чем у знакомого с юности ши-дани, живущего всего на три дня позже меня – у него в результате магии Холма дом превратился в великолепный дворец из слоновой кости, немного вычурный, поражающий искусной отделкой окон и дверей, с высокими серебряными шпилями на медных крышах башенок. Мое же жилище внешне выглядело симпатичным двухэтажным домиком из дерева и камня, почти таким же, какой можно увидеть в богатой деревне в долине у Алгорских холмов. Покатая крыша, выложенная красной черепицей, стены из серого камня, окна забраны мозаичными витражами. Простой узор на деревянной двери, над ней – серебряная подкова. Небольшой родничок тихонько шепчет свою песенку, пробиваясь из-под земли в двух шагах от корней старого дуба, шелестит листвой боярышник, растущий рядом с узорчатой деревянной беседкой, каплями крови на ветках кажутся его алые плоды.
Внутри дом кажется гораздо больше, чем снаружи, в нем тихо и просторно. Снопы золотого осеннего солнца льются сквозь витражи на окнах, разноцветными пятнами ложатся на лакированный дубовый пол, тихо поскрипывающий в такт моим шагам. В гостевой комнате стоит стол, покрытый густо вышитой крестом беленой скатертью, короткие лавки, на которые небрежно брошены шерстяные цветастые одеяльца, чуть поодаль – камин, рядом с которым плетеные кресла-качалки кажутся простоватыми, но Ильен сразу же забирается в одно из них, устраиваясь поудобнее. Моей зимней сестре этот дом нравится больше величественных дворцов, потому-то она так часто и приходит в мое время.