Надин приходила и с необычайной важностью вывешивала на доске плакат, изображавший пега с содранной кожей.
– Перед нами на анатомической схеме… кто?.. пегас! Правильно, Фреда! А это у него что?.. маховые перья!.. А теперь давайте вместе подумаем, почему на схеме они выделены красным… ведь, на самом деле, они какие?.. Правильно, Кирилл! Не красные!
Лена застонала.
– Надь! – взмолилась она. – Кончай, а? Ну чего ты все время спрашиваешь?
– Зачем спрашиваю? Чтобы стимулировать в вас… что?.. самостоятельную мысль!
Прочитав лекцию про какие-нибудь мышцы крупа, Надя начинала сворачивать плакат, обклеенный для сохранности пленкой. Алиса затыкала уши. Она утверждала, что у нее аллергия на шуршащие звуки.
Коварный Кирюша произвольно раскидал по странице словосочетания «грустный пень», «ясный пень», «минут через час», «нуль-ноль», «яка-тыка-неон!» и, довольный, приготовился вписывать между пнями все прочие ценные мысли «беседчика» Кузепыча. Дверь открылась, и Кирюша выронил ручку. В аудиторию вошла Кавалерия. Неторопливо сняла пиджак, оставшись в белой блузке. Затем, о чем-то вспомнив, извлекла из глухой стены тетрадь, ручку и бутылку с минералкой.
– Кузепыч поехал в ветаптеку. Найти траву на двушкемне не удалось, и мы решили сдаться традиционной медицине. Таким образом, сегодня ваш Кузепыч я. У вас есть один час и двадцать минут, чтобы узнать у меня то, что ваша вялость и отсутствие любопытства помешали узнать вам самим.
– Очень рад вас видеть, Кавалерия Валерьевна! – подал голос Кирилл.
Она холодно посмотрела на него сквозь очки.
– Почему очень? И почему рад?
– Ну как… – замялся Кирилл. Он жалел, что открыл рот.
– Пока обоснования чувствам нет, радость не принимается! – отрезала Кавалерия. – Жду вопросов по существу!
Фреда куснула карандаш.
– Вопросы так вопросы. Двушка– это…? – мгновенно потребовала она определения.
– Есть наш мир. Есть болото– уничтоживший себя мертвый мир. И есть двушка– здоровый неизменный мир, свободный от смерти, вечный. Глубже всех миров – свет. Огромное любящее солнце, но не звезда, не материальное тело, а нечто гораздо большее. Оно поддерживает нашу жизнь, согревает нас, но видеть его мы не можем. В лучшие наши минуты оно только брезжит, прорывается, и то гадательно. В солнце мы нырнуть не можем.
– Оно за второй грядой? – спросила Рина.
– Этого я не знаю, – ответила Кавалерия. – Сомневаюсь, что оно имеет пространственную локализацию. Гора за второй грядой – наш предел его осмысления.
– А все эти эльбы? Они где? – спросила Лена.
– Эльбы обитают между нашим миром и двушкой . Они завидуют, что двушкадля них закрыта, и вредят ныряльщикам. Отнятые у нас закладки – единственный для них шанс получить что-то с двушки . Их цель – капля за каплей просочиться в наш мир и стереть границу между мирами.
Кавалерия посмотрела в окно. Солнце лежало в открытой форточке. Глядя на него, Кавалерия произнесла крамольную мысль, неожиданную для строгого директора серьезного учреждения.
– Ведьмарем быть, по большому счету, интереснее. У шныров есть только пеги и нырки. Тяжелая ежедневная работа. Все же остальное очень долго только угадывается.
Фреда издала горловой звук.
– Хочу на двушку ! – сказала она тоном человека, который делает двушкеодолжение.
– Ты и в седле-то едва держишься… Рано, безнадежно рано. Никто из вас не готов.
– К болоту ? – спросила Рина.
– Рядом с двушкой болотопросто пробка, преграждающая выход в океан. Проблема в нас. Мы не готовы к двушкеи к ее дарам.
Алиса недоверчиво шмыгнула носом. Лично она считала, что готова ко всему.
– Двушкаотдает себя целиком, без остатка, и мы должны отдать себя двушкебез остатка. А чем мы готовы пожертвовать? А раз мало можем отдать, мало можем и взять, – печально сказала Кавалерия.
* * *
В коридоре кто-то запыхтел. В класс просунулось толстое лицо Рузи. Голос его звучал хотя и вяло, но без замедления, что для всякого, знавшего Рузю, было признаком крайнего волнения.
– Простите, но это срочно! Там с пчелами чего-то непонятное творится!
Калерия сорвалась с места и, вскочив с ногами на стул, шагнула на подоконник. Зрелище выбегающего из окна преподавателя так потрясло Фреду, что она долго искала, как выразить свое отношение. Ничего не обнаружила и произнесла: «Ну я, в общем, иного и не ожидала!» Сказав это, тоже вылезла в окно.
За Кавалерией неслись Рина, Сашка, Макар. Даня ухитрился не только не наступить на стул, но, перекинув ногу, с места перешагнуть подоконник. За Макаром неуклюже вылезла Алиса. На залитой солнцем поляне, по которой скользили гибкие березовые тени, на Алису нашла рассеянность. Она перепутала голубя с мячом и протянула неловкие руки, пытаясь его поймать. Поняв ошибку, улыбнулась впервые за последний год, и короткая яркая радость затопила ее.
Обогнавший всех Сашка увидел у сосны плотное кольцо шныров. С наружной части кольца стоял Гоша и с видом бывалого экскурсовода пояснял каждому: «Они маманю свою убили!» Потом подбегал еще кто-то, и Гоша, слегка меняя порядок слов, повторял: «Маманю свою убили!»
Обогнув сосну с противоположной стороны, Сашка обнаружил, что стенки улья и его крыша покрыты густым ковром пчел. В центре живого ковра лежала крупная пчелиная матка, которую другие пчелы, переворачивая, куда-то волокли.
Когда к Сашке протиснулась Рина, пчелы столкнули матку с крыши. Теперь она лежала на земле. Временами то одна, то другая пчела делала круг и, не касаясь ее, взлетала.
Кавалерия опустилась рядом на колени и положила мертвую пчелиную матку на ладонь. Тронула пальцем. Пчела перевернулась с тем шуршащим звуком, с каким переворачивается давно мертвое высохшее насекомое, от которого осталась одна оболочка.
– Это конец ШНыра! – сказала Кавалерия.
Постепенно все разошлись. Остался улей и мертвая матка на траве. Пчелы к ней больше не подлетали. Изредка кто-нибудь из шныров подходил, смотрел и отходил с задумчивым лицом.
Мертвая пчела оказалась никому не нужной. Она лежала, застряв в траве, и муравьи оценивающе бегали вокруг, как принюхивающиеся собаки. Касались ее усиками. Сомневались. Нет, что-то не то! Отбегали. Но сразу появлялись другие, и все начиналось заново.
Вечером около улья снова появилась Рина. Наклонилась и, освободив из травы пчелу, спрятала ее в спичечный коробок. Потом пошла к ШНыру. Золотая пчела перекатывалась, стучала в коробке, как живая.
* * *
Непонятно каким образом, но ведьмари узнали о гибели пчелиной матки в ту же ночь. Берсерки двойками подлетали к воротам ШНыра. Кричали. Трясли топорами. Горячили гиел. Бросали бутылки с зажигательной смесью. Бутылки разбивались о пустоту, осколками прыгали по чему-то невидимому. Воздух пылал, очерчивая купол незримой защиты.
Обычно один из берсерков оставался на земле, другой же набирал высоту и, рисуясь, начинал джигитовку. Нырял под шею гиелы. Направлял ее вверх и сразу вниз. Гиела кувыркалась через голову, как голубь-турман и сразу, разворачиваясь, ловила крыльями ветер.
Плеснув с крыльца кипяток, Суповна поставила ведро и вытерла фартуком руки. Пальцы красные, суставы перекорежены артритом. Разогнув спину, сощурилась на маленькие фигурки в небе. Гиела то ныряла к земле, то вывертывалась ужом. Суповна не выдержала, плюнула:
– Ишь как пляшет, глиста тошшая! Чисто бешеный!
– А чего они хотят? – спросила Рина. В тот день она была дежурной по кухне и вместе с Суповной выносила ведра.
– Ясно чего. Наших выманивают.
– А коктейль Молотова зачем?
– Бутылки это так, для шуму… Они защите не повредят.
– А наши почему не выходят?
Вроде Рина ничего не сказала, а Суповна комкает фартук. Спокойно доказывать что-то она не умеет.
– Тебе надо – ты и выходи! Где тут пегу скорость набрать? Даром лошадь угробишь! – орет она.
Рина прикусила язык. Знала же, что пеги хоть и летают быстрее гиел, и поднимаются выше, да только с маневренностью у них не блестяще. Слишком велики крылья.
– На Холме-то была? – наконец успокоилась Суповна.
– Да, – торопливо ответила Рина. – Один раз.
Холмом называли пологую возвышенность со стороны реки. На ней шныры хоронили пегов. Памятников не ставили. В траве поблескивали подковы. Со временем подковы переставали блестеть, покрывались ржавчиной и исчезали. На вершине холма – камень с выбитыми именами. Нижние уже вросли в землю.
Рина с Сашкой ползали вокруг камня на коленях, ковыряли мох, читали: ...
«Альбатросъ 04.07.1848 Портсигаръ 1916 Вьюга янв. 1971 Бабаран 1999
Ворон (идите вы нафиг со своими датами!!!) Задира 12.03.2001 – 29.10.2010»
Сухо блеснула и сразу погасла русалкана укороченной нерпистарого образца. В руках у Суповны появился мощный армейский бинокль.
– Держи!
Рина схватила бинокль. Берсерк – легкий, сухой, с обритой головой – метался в воздухе. Кричал, срывая горло. У земли разворачивал гиелу. Едва траву крыльями не срезал.
Бритый берсерк нырнул за деревья, и тотчас, как на резинке, вздернулся другой. Молодой, лицо безусое, восторженное. Прыгали сизые щеки. Оскорбительные слова выкрикивал задиристо, как петух. Свежая гиела кувыркалась, горячилась. Бочка, горка, змейка. Сухо потрескивал электрошок.
К первым двум спустился еще один, толстый и грузный. Неожиданно гиела молодого берсерка опустила морду и, кашляя шипением, прыгнула как кошка. Уши прижаты. Кадык прокатился как шар. На кого она зашипела? Кого атаковала?
Рина нетерпеливо крутит колесико бинокля. В окуляр прыгает трава, лезут ветки. Наконец попадает оскаленная морда гиелы. Толстый берсерк бьет ее током.
– Ишь, брухо наел! Чтоб тебя! – говорит Суповна и густо плюет с крыльца. Она так и говорит: «брухо». Толстый ли, худой – ей всякий берсерк плох.
Неожиданно наверху затряслась рама. В осколках стекла спрыгнул Сашка, вскочил и, прихрамывая, понесся через парк. Рина смотрела на него с удивлением.
Пробежав метров тридцать, Сашка обернулся и крикнул одно слово:
– …авр!
Рина запоздало поняла, на кого шипела гиела. Гавр, вечно голодный, долговязый, скучающий, сбегал из сарая и шатался вокруг ШНыра, жалобно поскуливая. Не понимал, что не пускает его к Рине – неисчерпаемому источнику нежности, дохлых кошек и куриных костей – всему, что олицетворяло для зверушки рай. Рина сунула бинокль мимо руки Суповны. Помчалась. На нее несся парк – размахивая ветвями, выскакивая деревьями.
– Куда, дурища? Топор в голову захотела? – кинула ей вслед Суповна.
Забор Сашка и Рина перемахнули одновременно. Две гиелы были в воздухе, одна на земле. Морды у всех повернуты в одну сторону – чего-то высматривают. А потом Рина увидела Гавра. Он высунулся из кустарника и издал резкий, зовущий звук, напоминавший скрежет ржавой двери. Сорвался и неуклюже, как сбитый ветром мокрый лист, перепорхнул метров на пятьдесят. И снова заскрипела ржавая дверь – Гавр окликал непонятных крылатых существ, будивших в нем противоречивые чувства.
Молодой берсерк вскинул шнеппер. Прицелился в Гавра. Рина одеревенела. Крик замерз в ней. Бритый берсерк толкнул молодого в плечо, мотнул головой. Тот неохотно опустил шнеппер. Рина поняла, что причина не в жалости. Гиела скроена прочно. Уложить ее из шнеппера одним выстрелом практически нереально. Куда вероятнее, что раненый Гавр с истошными воплями забьется в кустарник, где его не взять.