Досадно, конечно, потерять лошадь и седло, но можно купить другие в Аббатсфорде, и еще останется довольно, чтобы со всеми удобствами закончить это дурацкое путешествие и встретиться со Скарпи в Трейе.
Повинуясь настоятельному зову природы, Хронист сошел с дороги и продрался сквозь заросли кроваво-красного сумаха. Когда он застегивал штаны, в подлеске что-то зашевелилось и из кустов вырвалась черная тень.
Хронист отпрянул, вскрикнув от ужаса, и тут же понял, что это всего-навсего ворона. Посмеиваясь над собственной глупостью, он оправил одежду и пошел через кусты обратно к дороге, счищая невидимые нити паутины, прилипшие к лицу.
Закинув за спину саквояж и пенал, Хронист вдруг почувствовал, что у него будто камень с души свалился. Самое худшее уже случилось и оказалось не особенно-то и страшным. В ветвях шелестел легкий ветерок, срывая тополиные листья и бросая их, словно золотые монеты, на разрытую колеями дорогу. Одним словом: чудесный денек!
Коут лениво листал книгу, пытаясь отгородиться от тишины пустого трактира, когда вдруг отворилась дверь и вошел, пятясь задом, Грейм.
— Только что закончил, — пробубнил он, лавируя с преувеличенной осторожностью между столами. — Думал прошлым вечером принести, да потом решил: «Положу-ка еще слой масла, разотру и просушу». И не скажу, что пожалел. Лорды-леди, вот уж не худшее, что из этих рук выходило!
Между бровями трактирщика пролегла было недоуменная складка, но при виде большого плоского свертка в руках Грейма его озарило:
— А-а! Крепежная доска! Прости, Грейм, это так давно было. Я уж и забыл. — Коут вымученно улыбнулся.
Грейм посмотрел на него с некоторым удивлением:
— Четыре месяца — не слишком долго для дерева из самого Ариена. Да еще при таких дурных дорогах, как щас.
— Четыре месяца… — эхом повторил Коут, но, заметив, что Грейм внимательно за ним наблюдает, поспешно добавил: — Это ж целая жизнь, когда ждешь чего-то. — Он попытался выдавить радостную улыбку, но вышло бледно.
Да и сам Коут выглядел плоховато: не то чтобы нездоровым, но каким-то изможденным — как растение, пересаженное в неподходящую почву и увядающее от нехватки жизненных соков.
Грейм заметил перемену: жесты трактирщика стали скупее и суше, голос утратил глубину. Даже глаза блестели не так ярко, как месяц назад, и словно выцвели. В них стало меньше морской пены и травяной зелени, чем раньше, теперь они напоминали цветом речноросль или бутылку зеленого стекла. А волосы трактирщика, пламеневшие прежде, теперь казались рыжими. Просто рыжими.
Коут развернул ткань и заглянул под нее. Дерево было угольно-черное, с еще более темными прожилками — и тяжелое, как железный лист. Над врезанным в доску словом торчали три темных колышка.
— «Глупость», — прочел Грейм. — Странное имя для меча.
Коут кивнул, изображая полнейшее равнодушие, и спросил:
— Сколько я тебе должен?
Грейм подумал секунду:
— За вычетом того, что ты мне уже дал, и чтобы покрыть стоимость дерева… — В его глазах блеснул хитрый огонек. — Где-то один и три.
Коут отдал ему два таланта:
— Возьми все. С этим деревом трудно работать.
— Это уж точно, — удовлетворенно заметил Грейм. — Под пилой — как каменное. Резец пробую — как железо. А под конец еще и прожечь никак не мог.
— Я заметил, — сказал Коут с искрой интереса и провел пальцем по более темной ложбинке, образованной в дереве буквами. — И как тебе это удалось?
— Ну, — самодовольно отозвался Грейм, — я полдня зря убил, да и притащил его в кузницу.
Мы с мальчиком прожгли его каленым железом. Больше двух часов мучились, чтобы почернело. И ни дымка не пустило, зато старой кожей и клевером жуть как смердело. Вот проклятущая штуковина! Что ж это за дерево такое, что не горит?
Грейм подождал минутку, но трактирщик не подавал виду, что слышал вопрос.
— Куда его повесить-то?
Коут приподнялся, чтобы оглядеть зал:
— Оставь пока здесь. Я еще не решил, куда его пристроить.
Грейм отсыпал горсть железных гвоздей и пожелал трактирщику доброго дня. Коут остался за стойкой, рассеянно поглаживая дерево и выбитое слово. Вскоре из кухни вышел Баст и заглянул учителю через плечо.
Оба молчали — долго, словно отдавая дань мертвому.
Наконец Баст заговорил:
— Реши, могу я задать вопрос?
Коут мягко улыбнулся:
— Всегда, Баст.
— Неприятный вопрос?
— Только такие вопросы и имеют смысл.
Они помолчали еще с минуту, разглядывая предмет на стойке, словно стараясь запомнить его в мельчайших подробностях. «Глупость».
Баст открыл было рот, но, не найдя слов, расстроенно закрыл, затем повторил эту пантомиму.
— Покончим с этим, — наконец сказал Коут.
— О чем ты думал? — спросил Баст со странной смесью участия и смущения.
Коут долго молчал, прежде чем ответить.
— Что-то я стал слишком много думать, Баст. Мои величайшие успехи происходили из решений, которые я принимал, когда не раздумывал, а просто делал, что мне подсказывало сердце. Даже если не мог дать разумного объяснения… — Он мечтательно улыбнулся. — И даже если у меня были веские причины не делать того, что я делал.
Баст потер щеку:
— Таким путем ты пытаешься избежать собственных сомнений?
Коут поколебался.
— Можно сказать и так, — признал он.
— Так мог бы сказать я, — бесцеремонно заявил Баст, — А вот ты стал бы все усложнять — неизвестно зачем.
Коут пожал плечами и снова вернулся к созерцанию доски:
— Что ж, делать нечего, придется найти ей место.
— Но не здесь же? — испугался Баст.
Ядовитая усмешка несколько оживила лицо Коута.
— Конечно же здесь, — ответил он, словно радуясь ужасу Баста, затем сжал губы и обвел стены оценивающим взглядом: — Кстати, где ты его припрятал?
— У себя в комнате, — признался Баст. — Под кроватью.
Коут рассеянно покивал, продолжая разглядывать стены:
— Так иди достань. — Он махнул рукой, будто отгоняя муху, и Баст поспешил вон, совершенно расстроенный.
Когда Баст вернулся в зал, помахивая черными ножнами с мечом, на стойке уже красовался ряд сверкающих бутылок, а Коут стоял на освободившейся полке и пристраивал крепежную доску над одной из тяжелых дубовых бочек. При виде ученика он перестал бить по гвоздю и негодующе воскликнул:
— Повежливее, Баст! У тебя в руках настоящая леди, а не простушка с Деревенских танцулек.
Баст замер на полпути к стойке и послушно взял меч обеими руками.
Коут загнал в стену пару гвоздей, накрутил проволоку и надежно закрепил доску на стене.
— Подай, если не сложно, — попросил он с непонятной запинкой.
Обеими руками Баст протянул ему меч, на мгновение став похожим на оруженосца, который подает оружие доблестному рыцарю в сверкающих доспехах. Но здесь никакого рыцаря не было — только обычный человек в фартуке, именующий себя трактирщиком Коутом. Приняв у Баста меч, он выпрямился на полке за стойкой.
Без всякой торжественности трактирщик вытащил меч из ножен. В осеннем свете, заливающем трактир, клинок тускло отливал серовато-белым.