Псоглавец еле слышно, можно сказать, шепотом завыл.
– Только сплетен нам не хватало! Проклятая хомобестия убила безвинного прохожего! Доказывай потом, кто на кого напал… Отставить скулёж! Отец ударит, сын вылечит…
Любимая поговорка сама подвернулась на язык. Не имея реального смысла в большинстве случаев, она прекрасно действовала на подчиненных, как успокоительное. Капитан даже подумывал велеть белошвейкам вышить мудрость золотом на кумачовом полотнище – и вывесить над казармами.
– Готов понести наказание, – рявкнул Доминго, становясь во фрунт.
– И понесешь. Завтра явишься к сержанту Грымзе, доложишься. Будешь под его руководством заниматься строевой. В свободное время. Караулы – по расписанию. А на следующей неделе зайдешь ко мне. Будем затачивать щенка под волкодава. Чтоб в другой раз скрутил гаденыша в бараний рог и доставил в кутузку. Все ясно?
– Гхр-р…
Псоглавец не верил, что так легко отделался.
– Отвечай по уставу! Или строевой мало?
– Слушаюсь, капитан! Никак нет, капитан! Р-разрешите идти?
– Иди, – усмехнулся Штернблад.
Доминго уже открыл дверь, когда его остановил вопрос. Будто дротик, он без промаха угодил в спину псоглавца:
– Если твой вонючка остался жив… Сможешь его опознать?
– Нет, – ответил честный Доминго. – Не смогу. Ром, табак, чеснок. Все.
– А лицо? Лицо запомнил?
– Нет. Темно было. И башлык. Он в башлык кутался. А у меня… у нас плохая память на ваши лица. Пр-ростите, капитан.
* * *
– И что мне теперь прикажете делать?
Чучела отмалчивались. Воротил клюв феникс. Прятал глазки-пуговицы василиск. Потупился рогач-анталоп. Симплициссимус стыдливо заворачивал хвост петелькой. Головы химеры кивали друг на друга: змея – на льва, лев – на козу, а коза притворялась дурой.
Матиас Кручек сделал вид, что он тоже – чучело.
– Я так и знал! – ректор горестно воздел руки к потолку. – Я предвидел! Позапрошлой ночью мне снилось, что я ищу клад! Рою курган обувной щеткой… И вот – сбылось!
– В каком смысле? – не удержался любопытный теоретик.
Ректор уставился на него, словно на студента, желающего нахрапом сдать зачет по толкованию сновидений.
– В прямом, сударь! В наипрямейшем! Искать клад – к беде и скандалу. Щетка – к скорому скандалу! Ах, почему я не кинул зерна тмина через плечо! И вот – чудовищный инцидент. Да еще накануне ученого совета… Чего вы хотите, профессор? Чего добиваетесь?
Исидора Горгауз, сидевшая у двери, некоторое время молчала. Вот уж кто и впрямь походил на работу таксидермиста – казалось, из Горгульи вынули все, кроме каркаса, и изнутри набили пенькой. Каждую минуту она грозила оплыть бесформенной массой. Кручек старался не смотреть в ее сторону.
Уж лучше демон во плоти, чем это…
– Я хочу, – сказала профессор, – чтобы вы подали на меня донос в Тихий Трибунал.
– Сами! – взвился ректор. – Сами доносите, голубушка! А у меня других дел по горло!
Горгулья бесцветно улыбнулась.
– Сама я не могу. У меня нет доказательств. И свидетелей нет. Вы постарались, Хайме. В Трибунале мне не поверят. Запишут в сумасшедшие.
– Нет! Нет у вас свидетелей! И не будет!
– Чем вы их подкупили?
– Добрым словом! Оно, знаете ли, и свидетелю приятно! Не все выкованы из железа, как вы, голубушка…
Ректор и впрямь демонстрировал чудеса дипломатии. Если уговорить доцента молчать было легче легкого – Кручек не желал выносить сор из избы – то беседы с Марысей Альварес, а тем более, с гарпией, доставили Хайме Бриганту мало удовольствия.
Хотя, в сущности, ему дико повезло.
Студентка так и не догадалась, что ее удушье – результат незаконных действий профессора Горгауз. Марыся решила, что перенапряглась. С ней подобное случалось, особенно в период женских недомоганий. Перерасход маны, то да се – головная боль, вплоть до обморока, спазм в горле…
«Мы освобождаем вас от платы за обучение, – ласково сообщил девице ректор, поглаживая ее по плечу. – До конца бакалавратуры. Если вы решите учиться на магистра, мы вернемся к этому вопросу заново. Деточка, это недоразумение! Куратор хотела усложнить задачу для учащейся Келены Строфады. Накопление маны в природной стихии для крылатых… э-э… первокурсников имеет ряд нюансов. Вы же крайне невовремя… м-м… из благих намерений… Хорошо, что в итоге никто не пострадал. Вы понимаете меня?»
Поняла Марыся или нет, неважно. Главное, она вспомнила, какой ценой зарабатывает каждый грош капитан Альварес, борясь со штормами не во дворе университета, а в открытом море – и согласилась молчать.
С гарпией ректор разговаривал иначе. Узнав от Кручека, с каким наслаждением «крылатая первокурсница» купалась в буре, он предпринял ловкий маневр. Сперва Хайме попытался выяснить: в курсе ли гарпия, отчего капризничали ветры? Вряд ли она уловила магическое влияние. Если так, дело в шляпе. Но кто их, гарпий, знает? Они с ветром запанибрата…
Из разговора он не вынес конкретного результата. По тому, как ловко гарпия уходила от ответа, складывалось впечатление: в курсе. И готова шантажировать. Во всяком случае, на ее месте ректор уже продумывал бы славненький шантажик… Но, с другой стороны, чего она потребует за молчание? Звезду с неба? Зачеты на год вперед? Перья вызолотить?!
Королевская стипендиатка, на содержании у казны…
Да ее и пальцем нельзя тронуть!
Ректор никому бы не признался, что во время беседы испытал душевное потрясение. Ему не раз и не два чудилось, что из-за прелестного, юного личика выглядывает зловещая старуха – опытная, умная, сильная. Магией здесь не пахло, и он списал впечатление на собственный раздрай. А равнодушие, с каким гарпия вспоминала случившийся инцидент, могло кого угодно выбить из колеи. На ее месте Хайме рвал бы и метал, или хотя бы облизывался, как сытый кот, при мысли о вчерашнем бурном наслаждении.
Ничего подобного.
Спокойствие гарпии приводило ректора в трепет. Трепеща, он начинал бояться; боясь – приближался к ненависти, и хорошо понимал профессора Горгауз.
Сейчас обе девицы – Марыся Альварес и Келена Строфада – ждали в приемной, под бдительным оком секретаря Триблеца. Понадобятся они или нет, ректор не знал. Но предусмотрительность никому не вредила.
– У вас на столе лежит мое заявление, – напомнила Горгулья. – Там все изложено. Вы снимаете меня с кураторства. Подписываете приказ о моем увольнении. И пишете донос в Тихий Трибунал. Я останусь в городе, на своей квартире. Меня легко найти и арестовать…
– Докладную записку, сударыня! Записку, а не донос! И вообще… С кураторства я вас, разумеется, сниму. Матиас, с сегодняшнего дня ты – куратор. Единственный и полномочный. Приказом я тебя оформлю позже. Вместо увольнения профессор Горгауз получит отпуск. На длительный срок. А вместо доноса в Трибунал профессор Горгауз получит, извините, шиш. Вот! – ректор продемонстрировал, что именно получит Исидора. Получилось увесисто. – Мне только не хватало вигилов в университете. Проверки, допросы, сплетни… Проклятье!
Он с размаху громыхнул о стол тяжелым пресс-папье. Запрыгали на полках чучела, дребезжанием откликнулись стекла в окне. В дверь сунулся секретарь Триблец, увял под свирепым взором начальства и сгинул.
– Я совершила преступление…
– Извольте помолчать, профессор! Здесь я решаю, что преступно, а что нет! Кстати, Матиас, это ты виноват, – сделав вид, что начисто забыл о присутствии Горгульи, ректор снова обратился к доценту на «ты». Наверное, в воспитательных целях, дабы Исидора почувствовала себя пустым местом. – Ты предложил мне оставить эту… хм-м… преступную даму на посту куратора. А я, дурак, согласился. И вот результат: Тихий Трибунал. Я уже не говорю о Надзоре Семерых – от них так просто не отделаешься. Ладно, подведем итоги.
Он прошелся по кабинету, заложив руки за спину.
– Сейчас я приглашу сюда пострадавших… э-э…
Поразмыслив, можно ли зачислить гарпию в пострадавшие, Хайме ответа не нашел и продолжил:
– Вас, профессор, я попрошу быть приветливой. Считайте, что это ваши любимые дочери. И улыбайтесь, разрази вас гром! Улыбайтесь! Не так, будто вы гримасничаете на похоронах, а по-настоящему. Я обо всем договорился. Ваше дело – не сорвать высоким сторонам… э-э… подписание мирного соглашения.
– Он умирал три года, – ответила Горгулья.
– Кто?!
– Мой дед. Он сошел с ума. Мы жили в Тренте, дед давно уехал из Строфадской резервации. Тем не менее… Ему всюду мерещились гарпии. Дома, на улице. Они якобы съедали его пищу. Гадили ему в тарелку. Распространяли зловоние. Три года он жил в аду, населенном гарпиями-призраками. «Они жрут мое! – кричал дед. – Я голоден! Я умираю от голода!» И умер от обжорства. Все время ел, утверждая, что гарпии отбирают продукты…
– При чем тут ваш дед, голубушка? Нет, я сочувствую…
– Я была ребенком. Самое яркое воспоминание детства – смерть деда. Поэтому я пошла в бранные маги. Извините, Хайме. Зовите студенток. Я буду улыбаться. А потом уйду в отпуск. Мне надо о многом подумать.
Пенька исчезла. На стуле сидела прежняя, выкованная из стали Горгулья.
– Триблец! Просите сударынь зайти в кабинет!
– Обеих сразу? – голосом секретаря, разложенным в терцию на три пасти, спросило чучело химеры.
– По очереди!
Пока ректор объяснялся с Марысей, доцент размышлял о своем. Симптомы смертельной болезни Джошуа Горгауза, даже в кратком изложении Исидоры, будили в памяти заболевание Томаса Биннори. Еще в библиотеке он отметил сей факт. Выводы? В одном случае гарпии мстят врагу их племени. Годы не остудили злобу: месть превыше всего. Момент выбран идеально: маршал умирает в Тренте, не привлекая внимания властей. Ветеран свихнулся на почве давних баталий, вспоминая минувшие дни… И второй случай – гарпии сводят с ума безобидного поэта. Зачем? Чтобы под личиной «альтернативного специалиста» спасти королевского любимца, получив возможность обучаться в Универмаге?
Бред какой-то!
«Отложить месть на столько лет. Выждать и ударить наверняка. Для этого надо быть самым злопамятным существом в мире. Я видел Келену сегодня утром. Она ждала начала лекции по теормагу. Мы перекинулись парой слов. Когда я напомнил о вчерашней буре, она осталась равнодушна. Более того, она уже знала о вызове в ректорат. По-прежнему – ледяное спокойствие. Десять студентов из десяти тряслись бы, как осиновый лист. Если это притворство, в ней умер величайший лицедей… Если это хладнокровие, в ней умер великий шпион. Умер ли?»
– Следующая!
Гарпия вошла в кабинет походкой пьяного матроса. Вперевалочку, спрятав руки под крыльями, макушкой едва возвышаясь над столешницей – Келена вызвала бы смех у публики, выступай она на сцене. Сегодня ее оперение выглядело скромно: цвет мокрой глины с редкими светло-серыми вставками.
«Птицы неуклюжи на земле. Аист ходит элегантнее, чем курица. Курица – чем орел. Это зависит от длины ног? Или от мастерства в полете?»
– Сударыня! – торжественно начал ректор. – Как руководитель университета, я хотел бы…
Гарпия остановилась, не дойдя до стола.
– У меня нет никаких претензий, – сказала она. – Скорее уж претензии могут быть у вас, или у профессора Горгауз. Я должна была сразу сопоставить. Джош Кровопийца… простите, я не хотела. Джошуа Горгауз, маршал в Строфадской резервации – ваш родственник, сударыня?
– Дед.
Горгулья смотрела в окно.