Навсегда.
Ты научилась финтить в присутствии облавных офицеров, девочка моя? Или просто Циклоп начал слепнуть?
Кто выжег ему глаз?
Молчу, молчу...
Третье здание от угла занимала детская больница, открытая совместно Мещанским обществом, общиной Красного Креста и Обществом попечения о больных детях. Брали сюда отнюдь не всех: лечебное заведение предназначалось исключительно для лиц, принадлежащих к харьковскому мещанству; цены же были умеренные.
Джандиери легко взбежал по ступенькам, толкнул дверь; «Господин офицер! господин! офицер!» — сунулась было к нему дежурная сестра милосердия, но вы обошли сестру с двух сторон и устремились дальше.
— Господин офицер! — неслось в спину кудахтанье. — Туда нельзя! Дети! там дети! Господи, да что же это?!
— От дурища! — резюмировал густой бас; видимо, дворника или фельдшера. — Це ж жандарма! мундер не бачыш? им можна...
Коридор.
Серая, узкая кишка.
Налево, направо; снова налево, в аппендикс.
Лишь теперь ты стала улавливать — нет, не наличие «эфира», это, если вслепую, на большом расстоянии, и впрямь для «нюхачей»! — присутствие другого мага. Сильного, в законе, иначе не почуять. Крестовая масть; похоже, Король. Князь промахнулся: таинственный Король не здесь, не в больничном аппендиксе, но где-то рядом. Св. Марта-заступница, ну что, что понадобилось магу в сей юдоли страданий? — клистирную трубку украсть? стетоскоп?! покойников у прозектора на бульвар увести?!
В кончиках пальцев слегка покалывало; волосы, казалось, искрились. Так и подмывало еще разок проверить: удастся ли повтор финта? в казенном присутствии?!
Дверь в палату.
Табличка "N 6", скорее похожая на оловянный образок, шарахается от вас прочь — внутрь.
— Господин полковник! — воздвигся на пути сугроб. Огромный, бородатый, рукава халата засучены по локоть; руки — мясницкие окорока в буйной шерсти. — Извольте немедленно покинуть помещение!
Лишь сейчас ты поняла, до чего красив на самом деле «Варварский» мундир. Сказочным рыцарем стоял Джандиери перед белым драконом, не сдвинувшись ни на пядь; и это было так же празднично, как и обыденно; и было это так же обыденно, как и глупо.
Ты дура, Рашка.
— Господин полковник! Вы слышите, что я вам говорю?! Здесь больной ребенок! И я, как дипломированный врач, «со всеми правами и преимуществами, сопряженными по закону с этим званием»...
— Соблаговолите не орать, — стальным эхом лязгнул голос Джандиери. — Здесь больной ребенок. А еще здесь наличествуют флюиды эфирного воздействия, осуществленного не позднее получаса...
— Господин полковник! Вы слышите...
— Нет, это вы меня слышите? Если нет — я немедленно арестую вас, как пособника! Со всеми вашими «правами и преимуществами»! с дипломом, долгами и дурным характером! Согласно дополнениям к действующему Уложению о Наказаниях, статья 75, параграф восемь дробь пять! Итак?!
Сугроб сдался.
Стал рыхлым, ноздреватым; с хрустом провалился сам в себя.
Было странно видеть истерику у большого, сильного мужчины; и ты чуяла — много в этой истерике неподдельного, причем не один ваш приход тому виной.
Доктор не был Королем Крестов.
Просто — доктор.
— Арестовывайте! Надевайте! — кандалы, наручники, что там у вас за пазухой! Я умываю руки! — пусть умирает безвинное дитя, пусть рыдает мать! ваш грех, господин жандарм! я умываю руки!.. И запомните: вся ваша хваленая законность не стоит единой детской слезинки!.. а, да что с вами толковать!.. руки! умываю!!!
Он кинулся в угол, яростно загремел умывальником.
— Арестовывайте! Варвары, вандалы!..
Ты даже не успела оценить курьезность докторского каламбура. За спиной взвизгнула дверь, громыхнув о косяк, и в маленькой палате стало не просто тесно — не продохнуть.
От людей; от воплей.
— Нюничка! мой Нюничка!
— Алексей Демьяныч! скорее! консультанту плохо!
— Та шо ж вы налезли, господа хорошие! шо ж вы претесь и претесь...
— Нюничка! улыбнись мамочке!
— Консультанту плохо! Алексей Демьяныч, да бежимте же!
— Я умываю руки! слышите?!
— ПРЕКРАТИТЬ!!!
Тишина упала обвалом. Гайморитно сопел фельдшер-хохол, в унисон с оскорбленным доктором; всхлипывала сестра, оправляя сбившийся набок чепец; стонала завитая, вроде барашка, мамаша: «Нюничка! Нюничка мой!..» — но это все-таки была тишина.
Настоящая.
— Алексей Демьяныч! — князь всегда безошибочно запоминал имена малознакомых людей, единожды услышав. — Давайте-ка, голубчик, выйдем перекурить! Сорвались, нервы, с кем не бывает...
От дверей, пропустив сугроба вперед, Джандиери через плечо поглядел на тебя.
Взгляд-санкция; пусть без подписи-печати, но от того не менее однозначная. Милая Эльза! пока мы с доктором... здесь все должны успокоиться. Ясно?
Так точно, господин подельщик! — улыбнулась ты.
* * *
Успокаивать в итоге пришлось тебя.
Поначалу все шло славно: Нюничка улыбнулся мамочке, и семья воссоединилась, ликуя, фельдшер порылся в шкафу, накапал сестричке валерианы, себе — из синей бутыли с «Веселым Роджером» на этикетке; пасынки Гиппократа дружно хлебнули, крякнул-охнули, и угомонились.
— Это ваш муж? — мамаша, баюкая Нюничку, заискивающе повернулась к тебе. — Извините, если я...
— Нет, нет, все в порядке. Это мой муж, если вы имеете в виду офицера. Князь Шалва Джандиери, полковник Е. И. В. особого облавного корпуса.
— О, ваша светлость! если бы я! знала! если...
— Вы бы лучше Алексея Демьяныча поблагодарили, мадам Уртюмова! — вмешалась сестра, слегка захмелевшая от успокоительного; или это ей от фельдшера передалось? — Алексей Демьяныч у нас бог и царь, вашего Антошеньку, почитай, с того света вытащил!.. сами понимаете — пневмония, осложнения...
— Уртюмова? — память обдала тебя брызгами мартовской капели. Совпадения продолжались, ухмыляясь в лицо костяным оскалом белого рояля. — Простите, мадам... Уртюмов Ермолай Прокофьевич, случайно, не ваш супруг?
— Что вы!..
Ну да! мало ли на белом свете Уртюмовых!
— ...мой благоверный — Уртюмов Михаил Ермолаевич, сынок ихний. Второй год как переехали, из Мордвинска, провались он, окаянный, пропадом... А вы знакомы со свекром?
— Д-да, — ноги стали ватными, пришлось сесть на край свободной койки. — Н-на рояле ему играла... в ключницы подряжалась...
Мамаша-Уртюмова подхихикнула с угодливостью: ну как же-с, шутить изволит ихняя светлость! ай, до чего смешно! Следом хмыкнул фельдшер, тихонечко подхватил бледный до синевы Нюничка; и даже сестра милосердия, поклонница докторского таланта, мелко прыснула в ладонь.
Засмеялась и ты.
Ощущение нереальности происходящего захватывало целиком, пенилось в носу колкими пузырьками; ты подошла к окну, глянула на внутренний дворик, на стекла оранжереи, на кресло у клумбы, в котором скорчился больной старикашка, одетый почему-то не в пижаму, а в дорогой, сшитый у хорошего портного костюм...
Больной старикашка в детской лечебнице.
«Консультанту плохо...»
— Здравствуй, Король, — ты шепнула это еле слышно; Княгиня, ты даже не шепнула — просто подумала:
— Здравствуй, голый, несчастный Король...
И обернулась к сестре.
— Так говорите, с того света вытащил?
Кто затыкает ухо свое от вопля бедного,
тот и сам будет вопить, — и не будет услышан.
Книга притчей Соломоновых
...ты шел.
Перед глазами колыхалось, подергиваясь дымкой нереальности, сонмище людей, совпадения громоздились скалами, и ты плохо соображал: где ты? когда ты? ты ли это вообще? Кого сейчас сосредоточенно пинают ногами хмурые сельчане? тебя? Даньку Алого? чужого парнишку, крестника Девятки Пиковой...
Девятка Пик!
Востроносый ром-живчик, которого держат поодаль трое местных богатырей! Ты уцепился за эту единственную опору в ускользающем из-под ног мире. С усилием подтянулся, выбираясь из зыбкой трясины воспоминаний. Провел ладонью по глазам, возвращая способность видеть то, что есть.
Здесь и сейчас.
С мимолетным удивлением ощутил на ладони влагу.
Ты плачешь, Друц?! Нет, ты правда плачешь, Валет Пик, маг в законе?!
Не важно.
Наплевать.
Вот он, Девятка, — изнемогает в последнем, запредельном усилии, держит озверевшую толпу на честном слове; еще полслова, четверть слова, смертный выдох — и...
А вместе? а вприсядку? а шляпой оземь, ладонью по бедру?! Давай, давай, морэ, вот мое плечо, обопрись... молодец. А теперь — на два голоса: ту, балвал, ту, балвал, со на воинэса?!
Что, узнал? Узнал, вижу.
И я тебя узнал.
Вот, значит, где довелось встретиться!..
* * *
...Раз или два в месяц, по воскресеньям, ты наведывался на Конный рынок.
Знал: опасно. Знал: где, как не здесь, впору нарваться — на ромов из знакомых таборов, на мелкую мажью шушеру; на жиганов, с кем в свое время крутил общие дела или просто пропивал слам в ближайшем кабаке.
Знал; и все равно шел сюда.
Не мог иначе.
Хоть на полдня, хоть на часок окунуться в шумный круговорот, в неповторимую смесь запахов: копченая селедка, деготь, пиво, фрукты, конский и человеческий пот, вонь самокруток, подсолнечное масло, пролитое нерадивой хозяйкой прямо из бидона...
Так пахнет отроду немытое тело базара.
Так пахнет жизнь вольного рома, вора и кутилы, бесшабашного плясуна и азартного игрока, живущего минутным куражом вне «вчера» и «завтра»...
Помнишь? — в тот раз ты первым делом свернул в пивную на углу. «Гандэлык» был грязен, прокурен насквозь; пол густо усыпан охнариками цыгарок и рыбьей чешуей — вот! вот оно! от трактиров в центре, с бдительными вышибалами у входа и прилизанными половыми, тебя уже мутило.
Однако грязь грязью, а завсегдатаев здесь узнавали за версту. Едва ты успел занять излюбленное место, в дальнем углу заведения, как хозяин грохнул перед тобой две пенные кружки. Ты усмехнулся, благодаря за предупредительность; извлек из кармана купленную по пути таранку и принялся со знанием дела колотить рыбой, засушенной до деревянного состояния, о дубовую столешницу.