Юная учительница попыталась обернуться, пошатнулась… он привычно удержал её.
— Ну и что не спится, малявка? — угрюмо спросил он Ирку. — Кстати, не хами взрослым. А то под зад получишь.
Та, забыв про все, с огромным любопытством смотрела, где именно расположилась его рука.
— Олеся, подруга Вовчика, — пробормотала Олеся Михеевна с неуместной язвительностью.
— О… уй… понятно, ага… Вовчик, ты супер!
— Возьмите на руки израненного воина, — сказал он отрешённо. — Пусть он забудется с улыбкой облегченья…
— Ирка, да пойдём! — позвали из компании. — Ты что, стихи полюбила?!
— Уроды… — пробормотал он. — Этим, кажется, я по коленной чашечке ещё не пинал… Нет традиции! Что за мир?… Неудачная реинкарнация, блин… Опять с нуля начинать… сил нет…
— Вовчик, ты опять издеваешься?! — возмутилась «подруга». — Но я уже знаю! Это ведь Лорка, да?…
Пусть тень листвы трепещущей, весенней
Ему подарит сны без боли…
Возьмите на руки израненного воина!
Он бился с вами — он достоин уваженья…
Он покачнулся и побрёл прочь. Теперь уже девушка пыталась его поддержать. Из компании подростков на них бросали восхищённые взгляды… Скрестите руки павшему, враги!
Склонитесь, защищая от беды,
И унесите бережно в палаты.
Он пал — оставьте дрязги позади.
Он пал — ему теперь не до расплаты…
— Или не Лорка? — спросила Олеся Михеевна заинтересованно. — Вовчик, ну что я опять перед тобой как полная дура?… Ты…
— Нам не дано иметь соратников, — сказал он ясным голосом. — Вот мы…
И мир жестокий и преступный.
Полжизни в одиночестве боев!
Склонись пред мужеством израненного воина!
Склонись пред павшим, защищая от беды!
Хоть под конец, но дай ему покоя!
— Знаешь, Володя, — вдруг сказала она. — А я ведь совсем не помню, что со мной случилось… там. Не помню совсем! Скажи: мне что, в гинекологию идти… на всякий случай?
Он очнулся, вздохнул и заглянул в её глаза. Похоже, она действительно не помнила! Что ж, такое вполне могло быть. Своеобразная защитная система психики. Что, кстати, не с лучшей стороны характеризует эту самую психику…
— Ничего не было, прекрасная йоха, — невесело сказал он. — Ничего. Только сорвали юбку. Больше они ничего не успели. И наконец-то случилось то, чего он уже и не ожидал: девушка захлюпала носом и затряслась в рыданиях. И он повёл её домой.
Глава двадцать девятая
Кола Гончар — дела житейские…
Эта партия была удачной. Все, как обычно. Не зря их семейство прозывалось Гончарами. Вот только…
— Опытная форма опять треснула, — заметил старший сын. — А я говорил, что если стенки разной толщины, то вот здесь всё равно порвёт!
— Думай, как сделать, чтоб не порвало, — безмятежно отозвался Кола.
Так, и только так. Дети должны настраиваться на решение проблем, а не на поиск объяснений, почему не удаётся что-то сделать. Потому что лень, вот почему в большинстве случаев! Вот и пусть думает теперь, как проводить обжиг, хе-хе…
— Что тут думать? — буркнул старший. — Работать надо. Вот как раньше работали. У нас и без опытных форм все разбирают…
— Если б не ставили опыты, до сих пор бы сидели в предместьях столицы нищими горшечниками! — отрезал Кола Гончар. — Так что — думай! А не отращивай сало на заднице… А я завтра спрошу, чего надумал. А послезавтра опыт поставишь по надуманному, критик сопливый…
— Завтра отряд Хиста имперцы на черепки разнесут! — буркнул Бэр. — И деревню заодно с ними, и не вспомнят про завет, что мирные — вне войны! Вон верхнюю улицу как корова языком слизнула…
— Им напомнили! — сообщил помрачневший глава семейства. — Есть и у нас сила!
Раненый десятник отлёживался почему-то не в госпитале, а у него дома. И не в том дело, что мешал — места в доме первого богатея хватает! Но ведь дочка так и крутилась, так и крутилась… Ну и пусть бы крутилась, дело молодое… но ведь и младшая там же! Передерутся! А ссоры в семье — не по заветам! Ох уж это женское соперничество! Да хоть бы было из-за кого! Полицейский — никчёмный муж, то всем понятно! Всем, кроме ревнивых девок..
Вдалеке неумело загудела труба. Ага, стадо возвращается с полонины. Подпасок дудел, старался вовсю, но куда ему до Дерстина! А толстяк пропал. Лихие времена настали…
Младший сын тут же бросил работу, вытер руки тряпицей и осторожно потянулся. Понятно, спина. У всех гончаров — спина. Болит, в смысле. Такая уж профессия. И руки от сырой глины опухают, если не беречься. Как и у женщин, которым приходится много доить… Хорошо, что есть завет: после возвращения стада всякой работе конец! Иначе не было б здоровья в деревнях. Сразу понятно, что заветы давал человек, много поработавший сам. Знать бы ещё, кто… кого благодарить, у кого просить заступничества? Ну не к Творцу же всякий раз обращаться с ерундой? Да Творец-то, надо полагать, и глины никогда в руках не держал! Да и есть ли руки у этого лодыря?! Ишь, какой беспорядок в подведомственном мире, а Он и не почешется!
Глава семейства вдруг сообразил, что стал ругать Творца совсем как младший сын-богохульник, и смущённо выкинул неподобающее из головы. Священник все же. Мда, священник…
— Стадо домой — работу долой! — неприлично радостно пропел младший, Эке, и прошёлся танцем по мастерской.
Танцевал здоровяк не очень-то, в отличие от работы с глинами — но он старался. Пол загудел от топота слоновьих ног, и нежно откликнулись вазы и блюда. Ничего, это пройдёт. Просто — не нагулялся легиньх, не натанцевался вволю, не набрал ещё свой букет восхищённых взглядов. Вот и дружинка его тоже ведь бегает каждый вечер на площадку, кружит синими юбками. Пусть танцует! Беременным танцевать полезно, и ребёнок уродится весёлым и шустрым. Вот Ялинька, дзуда строгая и неприветливая, танцев сторонилась, и родился Санниэре таким же хмурым. И так же на танцы слегой не загонишь. Да и не умеет он… и вообще ничего не умеет… вот разве что драться…
Мастерские заперли. Сторожевых псов выпустили. Вот и все. Пока до усадьбы дойдут, женщины уже коров подоят. И усядется все семейство за стол под навесом. Эльфов станут поддразнивать, на Яху с Хистом многозначительно поглядывать… благодать! Хорошо все же, что уехали в своё время из города. Пусть и не по своей воле…
А каменные плиты на улице все же были кое-где вдавлены. Не усмотришь ведь за всем! Хватило же дури солдатикам Любея гнать обозы в часть прямо через село! На что тогда объездные дороги?! Вот и разбили мостовую! И патрули их пропустили как-то… да понятно, как: ребятки не из местных, у них и мысли не возникло поберечь сельское добро! А девки на них ещё и заглядываются! Ну и что, что герои? Зато к деревенской жизни не приспособлены. Подхватит такой муж копье да и усвистает по приказу на полгода — и кто тогда хозяйство удержит? Сосед? Ну, сосед, может, и не будет против утешить одинокую дзуду — но это и все. Два хозяйства — это тебе не двух красавиц утешать, тут сил не хватит!
На площадке у харчевни танцы ещё не начались. Только слонялся полицейский патруль в броне… в броне…
Что-то неприятно царапнуло у гончара в груди. Какое-то предчувствие, что ли?
— Гребло! — строго сказал он. — Мостовые разбили по вашему недосмотру! Поправлять сами будете?
Долговязый полицейский в сомнении покосился на неподъёмные каменные плиты:
— Может, любеевский сброд припрячь?
— Эти поправят! Им только навоз кидать от своих битюгов!
— Лады, сделаем сами! — вздохнул Гребло. — Вот найду, кто проворонил обозы, вот они и поправят!
— Чтоб до завтра сделали, а не когда захочется!
— Если найду кого — они у меня прямо сейчас все поровняют! — охотно пообещал Гребло. — Мордами…
Калитку усадьбы перекрывала здоровенная бронированная фигура.
— Вы чего? — недоуменно спросил Кола. — Мне в свой дом пройти нельзя, что ли?
Спецназовец смутился и шагнул в сторону.
И снова кольнуло старого гончара. Опять броня! Понятно, что его усадьба охранялась, и ещё как охранялась, но… но не так же явно!
Он оглянулся. По улице неторопливо брёл полицейский патруль. Они что, так и шли за спиной от самой площади? И… верно, вон там ещё что-то сверкает.
Он нахмурился и собрался устроить «кулаку» небольшой допрос — но тут объявилась сама господиня Ялинька.
— А пройдём-ка в дом, муж мой! — многообещающе произнесла она.
Кола задумчиво оглядел супругу. Ну надо же! Юбка белая, да вся изукрашенная! И башмачки такие изящные! И платок этак томно на плече сверкает! На обнажённом плече, между прочим. Рубашечка такая, что, считай, и не скрывает ничего…
— Что не так?
— Юбка белая, — хмыкнул Кола. — Ну, я рад, что не синяя. Пока что.
Женщина смутилась и оглянулась на охранника. Тот состроил бронированную физиономию, в смысле, опустил забрало, чтоб скрыть ухмылку. О давнем увлечении хозяйки эльфами, в общем-то, знали. И к чему это привело. А эльфы-то как раз сейчас как раз здесь и обретались!
— Пень старый, а все надсмехаешься, как в юности! — рассердилась господиня и утолкала мужа в дом.
— Кола! — возмущённо зашептала она. — Да поговори ты с ним! Совсем мальчик голову потерял — а так нельзя!
— Какой мальчик? — не понял Кола. — Эльф, что ли? А который из них? Или все сразу, как у них принято? Ну, я их очень даже понимаю… и поддерживаю… я и сам от тебя голову потерял… вот прямо сейчас…
— Вот прямо сейчас я тебе как врежу! — прошипела хозяйка и оттолкнула шаловливые руки. — Я про Хиста!
Гончар сразу посерьёзнел и задумался.
— Ялинька, — осторожно сказал он наконец. — Ну, мы же с тобой жизнь прожили, всякое повидали… Молодые влюбляются, это такое свойство юности!
— Но Яха — дзуда!
— А когда это кому мешало? — сварливо сказал Кола. — На себя посмотри! В зеркало! Как расцвела-то, как только эльфы объявились! Того и гляди, на синее потянет!
Женщина возмущённо уставилась на противную физиономию мужа — и не выдержала, смущённо хмыкнула и отвернулась.
— Ну, мне, конечно, приятно, что мой шалопай до сих пор заглядывается на меня, а не на дружинку Эке! — призналась она честно. — А ведь Маха — юный цветочек, и из первых красавиц на деревне, то все на танцах признают! А я… Кола!!! Не сбивай меня! Я о чём с тобой говорила?!
Кола убрал руку.
— О любви, — вздохнул он. — И что? Тебя любят эльфы, и ты расцвела, вон даже охранники заглядываться начали. А Яху любит Дребен, и она тоже расцвела, и на неё тоже все заглядываются! И я рад, что у нас в семье такие красивые дзуды!
— Я расцвела, потому что меня любит муж! — сердито сказала женщина. — А Хист, он же у Яхи ночует уже, я сама видела! А так нельзя!
— Нельзя, — согласился Кола осторожно. — Но… вот ты бы с ним и поговорила. Сразу, как увидела. Приглядывать за невестками — твоя забота.
— А я и говорила!
— А он?
— А он, как и ты! Уставился на мою юбку, как на невесть что! А потом сказал, что Санниэре ну очень на отца похож! Ну и все! И что я ему после этого скажу?
— То не важно, — вдруг произнёс Кола. — Важно, что скажешь мне.
Женщина уязвлённо вскинулась — но получила в ответ такой отчуждённый взгляд, что как-то сразу поняла, что разговаривает не просто с мужем, а с фактическим главой деревни, признанным лидером сельских священников… и, в конце концов, с очень умным человеком. И с очень непростым. Что и подтвердилось тут же.
— Ты ведь никогда не любила меня, — спокойно отметил он. — Но пошла в дружинки. За нищего горшечника с двумя детишками на руках. Без принуждения пошла. Почему-то. Это один вопрос. И ты бросила дружбу с мастерами кисти, оставила свои модные салоны… продала мастерскую, наконец — чтобы уехать с простым сельским священником в самую глушь, на границу со степью. Зачем-то. И это второй вопрос. И мы прожили здесь счастливо всю жизнь. Вырастили замечательных детей. Подняли мастерские, не уступающие гномьим. И все это время ты скрывала от меня своё прошлое. Зачем-то. И это третий вопрос. Ты ведь не из простых, господиня Ялинька. Мы жизнь вместе прожили, за столько лет многое открылось. Но я молчал бы — потому что… ну, это неважно. Но сейчас настали лихие времена. И я должен знать, кто со мной рядом. Верная дружинка, как мне мечталось всю жизнь — или… эльфийская соглядатайка? И это последний вопрос. А ты говоришь — Хист себя неправильно ведёт, у Яхи ночует! А сама с нелюбимым двух дочек нажила… И как это в сердце у женщин совмещается — понять мужчинам не дано…