Поняв это, я вдруг разделил с мальчиком-солдатом его чувства. Как будто я был рисунком, обведенным по наброску. На какую-то долю мгновения я стал мальчиком-солдатом и, если бы расслабился, мог бы с ним слиться, раствориться в нем, как соль, размешанная в воде. На единственный миг слабости эта мысль показалась мне невероятно соблазнительной, но тут же я дернулся, точно рыба, попавшаяся на крючок, и освободился. Я бросился прочь от него, не обращая внимания на то, что устремляюсь в темноту. Я погрузился настолько глубоко, что он не мог до меня дотянуться, туда, где меня не доставали воспоминания Лисаны. По крайней мере, попытался. Но от его голоса мне убежать не удалось.
— Рано или поздно я одержу победу, — медленно улыбнувшись, тихо проговорил он.
— В чем? — спросил Ликари.
— Во всем, — ответил мальчик-солдат. — Во всем.
ГЛАВА 12
ТОВАРЫ НА ОБМЕН
Нехотя я вернулся проследить за ними. Малыш съел одну из задних ножек зайца, а мальчик-солдат — все остальное. Он сгрыз даже хрящи, начисто обглодав косточки побольше, а меньшие разжевал и проглотил.
Я ощущал себя почти что собой, пока он скреб маленькую шкурку и растягивал ее на просушку. Он поохотился, поел и теперь занялся повседневными делами человека, который сам о себе заботится. Работа над шкуркой напомнила мне, как я делал то же самое для Эмзил и как такая простая жизнь когда-то привлекала меня. Я вдруг подумал, что скучаю по ним не меньше, чем мальчик-солдат по Лисане. Я спросил себя, может ли он улавливать мои чувства, как я его, и понять, что я люблю Эмзил так же, как он — свою древесную женщину.
Ликари, устроившийся рядом, с благоговейным трепетом наблюдал за моей работой.
— Я никогда не видел, чтобы великий сам что-то делал, — невзначай заметил он. — Джодоли ничего не делает сам. Он даже ягоду не сорвет и не вымоется сам. Все это делает Фирада. А ты охотишься, и готовишь, и скребешь шкурку.
Мальчик-солдат улыбнулся удивлению мальчика.
— Я много чего могу. Мужчине стоит уметь о себе заботиться.
— Но в тебе есть магия. А если у тебя есть магия, не обязательно делать тяжелую работу. Я бы хотел иметь магию.
— Магия и сама может быть тяжелой работой, Ликари. Но работа, даже тяжелая, может дать человеку удовлетворение, если он делает ее охотно и хорошо.
А это уже отдает сержантом Дюрилом, подумал я про себя. Интересно, разделяют ли спеки эту древнюю гернийскую ценность, или мальчик-солдат куда в большей степени герниец, чем полагает сам.
Мясо закончилось, но его запах все еще сладко висел в воздухе. Огонь прекрасно разгорелся в вычищенном очаге, и дым сразу вытягивался в отверстие. Ликари отлично справился с задачей. Мальчик-солдат задумчиво смотрел на камни очага. Лисана выбрала их не только за устойчивость к жару, но и за красоту. Все они были темно-зеленые, обкатанные рекой, бегущей в долине, и закаленные давним огнем. Глядя на них, мальчик-солдат мог вообразить, что ее дом уже стал таким же чистым и уютным, каким был при ее жизни.
Он взглянул на мальчика-спека, напряженно уставившегося в огонь. Ликари придвинулся ближе к очагу, ему явно все еще было не по себе в доме великой. Видимо, он почувствовал, что на него смотрят, поскольку испуганно вскинул взгляд, а потом снова вернулся к созерцанию огня. Мальчик-солдат нахмурился и огляделся по сторонам, пытаясь увидеть комнату глазами Ликари. Длинные бледные корни, свисающие с потолка и вгрызающиеся в стены, напомнили ему выпотрошенные заячьи кишки. Или, возможно, болтающихся змей. Внутри было сыро и пахло плесенью. Повсюду кишели жучки и прочие насекомые.
— Где мы будем спать? — спросил Ликари.
Мальчик-солдат оглянулся через плечо и на мгновение увидел комнату глазами Лисаны. Там стояла деревянная кровать, крепко сколоченная, чтобы служить ложем великой. Ее устилало множество мехов и шерстяных одеял, теплое и уютное вечернее прибежище. Затем он моргнул, и на месте постели остался лишь смятый ковер мха и древние обломки на полу. Мальчик-солдат встал. Странное чувство переполняло его, перебивая дыхание и затуманивая взгляд слезами.
Затем он протянул руки к развалившейся кровати и свисающим с потолка корням.
Я уже творил магию и полагал, что знаю, каково это. Однако я управлялся с магией примерно так же, как мальчик-солдат с моей пращой, — без особого умения и результатов. Я тратил магию расточительно, безоглядно. То, как с ней обращался мальчик-солдат, напомнило мне ловкие руки вышивающей матери: стежок, еще один, еще — и вот уже на льняном платке появился зеленый листок. Она не тратила зря ни мгновения, ни дюйма нити. Мальчик-солдат расходовал магию так же точно и бережливо. Он не отдавал приказов. Лишь указал рукой: сначала на этот корень, затем на тот холмик мха. Корень дрогнул, выгнулся и ловко сплелся с тремя другими, а затем потянулся вверх и впился обратно в обветшалые балки крыши. Ком мха пополз по старой деревяшке, поглотил ее и слился с соседним холмиком. Корень за корнем, клок мха за клоком следовали примеру других — и я понял, что он делает. Он заимствовал мои познания в инженерном деле и строительстве. Свисавшие с потолка над бывшей кроватью корни, словно веревки, оплели балки, укрепляя их. Мох накрыл ее обломки и образовал на ее месте пышную зеленую постель.
— Я думал, ты бережешь магию, — прошептал за моей спиной притихший Ликари.
Мальчик-солдат потряс головой, словно пробуждаясь ото сна.
— Я истратил совсем мало, — ответил он, едва ли не извиняясь перед самим собой.
— Мы будем спать здесь? — спросил малыш.
— Да, — решительно подтвердил мальчик-солдат. — Где одеяло?
— Снаружи.
Когда мальчик-солдат обернулся, чтобы взглянуть на малыша, тот упрямо смотрел себе под ноги.
— В чем дело?
— Я не хочу спать здесь, — осипшим шепотом признался Ликари.
— Но я хочу, — твердо сообщил мальчик-солдат, — а значит, так и будет. Принеси мое одеяло.
— Да, великий, — чуть слышно ответил ребенок и вышел наружу.
Мальчик-солдат тяжело вздохнул — возможно, с некоторым смирением, и медленно обошел комнату, изучая стены, потолок и рамы на окнах. Скатанные шкуры, зимой закрывавшие окна от холода, давно сгнили. Я удивился, почему его так обеспокоили окна, когда одна из стен заметно прогнулась. Выстоит ли дом еще одну зиму? Он вернул этот вопрос мне. Я попытался не обращать на него внимания, но инженер во мне не мог стерпеть ненадежную стену. Я сосредоточился на ней, пока он не проникся моим впечатлением. Он серьезно кивнул — может быть, мне, — а потом уверенным щелчком пальцев укрепил стену корнями. Бревна сделались уже слишком мягкими, чтобы вернуть их на места, но он мог их укрепить. Свисающие корни сплелись между собой в сеть, а затем уцепились за потолок и стены. Гибкое плетение сделало конструкцию заметно надежнее. К тому времени, когда Ликари вернулся с моим старым одеялом, потолок дома Лисаны был укреплен и приведен в порядок. Малыш удивленно огляделся по сторонам и радостно улыбнулся переменам. Огонь очага теперь ровно освещал комнату. Я и не подозревал, какими пугающими казались извивающиеся тени от корней, пока они не исчезли.
Мальчик-солдат забрал у Ликари одеяло и сильно встряхнул. От порыва ветра пламя в очаге заметалось, а в воздухе густо повисла пыль. Мальчик-солдат сумрачно на нее посмотрел.
— Завтра, — объявил он, — ты выстираешь одеяло и повесишь сушиться у огня. А пока — как будем сегодня спать, на нем или под ним?
— Под ним, — решительно ответил Ликари и осторожно уточнил: — По крайней мере, ты. Оно не очень большое. Жаль, что у нас нет еще одеяла.
— У нас будут еще одеяла после ярмарки. У Лисаны было много толстых ковров и разноцветных одеял, — проговорил мальчик-солдат, словно заклинание.
Он, несомненно, произнес это вслух лишь потому, что страшно по ней тосковал. Упоминая о ней, он сильнее ощущал ее присутствие в доме — даже если его слышал всего лишь маленький сонный ребенок.
Он расстелил одеяло на моховой постели, затем медленно обошел комнату, дотошно вспоминая ее прежний вид. Ликари остался у очага, обсасывая косточку и с любопытством на него поглядывая.
Кедровый сундук, который он попытался подтащить поближе к огню, покрывали мох и плесень. Он рассыпался на части от первой же попытки его открыть. Мальчик-солдат смел в сторону потрескавшиеся остатки крышки. Насекомые давным-давно сожрали роскошный мех. Даже кожа позеленела и оказалась вся в дырах. Моль превратила шерстяные одеяла в клочья и мелкую труху, яркие краски выцвели. Ткани сгнили в плотное вонючее месиво. Со вздохом отвращения мальчик-солдат опустил угол, который пытался приподнять, и вытер руки об пол.
— Можешь идти спать, если хочешь, — бросил он засмотревшемуся ребенку.
Ликари с радостью бросился к моховой постели и забрался под одеяло, но не заснул. Он разглядывал меня блестящими любопытными глазами, пока мальчик-солдат бродил по комнате, раскапывая остатки имущества Лисаны.
Тяжелая медная миска вся пошла зеленью, местами почти до черноты, чеканный рисунок полностью стерся. Несколько уцелевших изделий из дерева испещряли червоточины. Чем больше он находил истлевших напоминаний о прежней жизни Лисаны, тем более грустным и прогнившим казался заброшенный дом. Он не мог делать вид, что она еще вчера была здесь. Минули десятилетия, если не целые поколения.
Печаль и покорность поднимались в нем, словно прилив: я не знал, в какой степени эти чувства принадлежат ему, а в какой — тени Лисаны. Он подбросил дров в огонь и в его свете разложил несколько найденных вещей, словно устраивал нечто вроде музея. Две стеклянные чаши. Лампа из мыльного камня. Маленькая нефритовая ложечка для мазей. Он выложил все это в ряд, что неприятно напомнило мне, как мы складывали тела погибших от чумы в ожидании похорон.
Между делом он время от времени оглядывался на Ликари, как будто ожидая чего-то. Мало-помалу глаза маленького спека закрылись, а дыхание углубилось и выровнялось. Мальчик-солдат выкопал гребень из слоновой кости, отнес к очагу и невероятно долго его очищал. Закончив, он снова посмотрел на ребенка.
— Ликари? — тихо позвал он.
Тот даже не вздрогнул. Убедившись, что он действительно крепко спит, мальчик-солдат тихонько вздохнул, вытащил из огня головню и, стараясь не шуметь, направился в дальний угол дома.
Сперва я подумал, что им движет скрытность Лисаны, когда он медленно пробежал пальцами по мху, покрывавшему бревенчатую стену. Деревянные гвозди, удерживавшие крышку тайника, давно сгнили, но проникшие внутрь корни укрепили ее еще надежнее, чем прежде. Он распутывал и вытаскивал их крайне осторожно, но крышка все равно развалилась на куски, когда он откинул ее. Теперь я понимал, что не скрытность, а уважение заставило его дожидаться уединения.
Этот секрет принадлежал Лисане. Он убрал рассыпавшуюся крышку и заглянул в тайник. Внутри лежало все, что осталось от наиболее ценимого ею имущества. Здесь она скрывала свои тайные слабости — украшения, подобающие женщине ее народа, но излишние для великой. Осколки ее разбитой мечты, для Лисаны заключавшиеся вовсе не в кавалерийской сабле, паре шпор или дневнике. Мальчик-солдат вытащил из тайника дюжину тяжелых серебряных браслетов, потускневших от времени, четыре широких крученых ожерелья: три серебряных и одно чеканного золота. Еще он обнаружил несколько полосатых браслетов из клыков или бивней какого-то животного и головные уборы из нефрита, гематита и незнакомого мне синего камня. Швы лежащих под ними кожаных мешочков разошлись, и ему пришлось бережно поднимать их в горстях, чтобы не рассыпать содержимое. Их он перенес к огню по одному. Плетеные жилки растянулись или сгнили вовсе, но полированные бусины из кости, янтаря, нефрита и жемчуга сохранились. Мальчик-солдат относил находки к очагу, доставая из тайника все новые и новые драгоценности и резные украшения. Я улавливал обрывки воспоминаний Лисаны. Там была спрятана пара мелочей: костяная рыбка и листик из нефрита, подаренные ей отцом, когда она была маленькой девочкой. Другие украшения она выменяла, повзрослев и пытаясь привлечь внимание одного юноши. Но по большей части это были дары, которые она получала как великая, подношения от благодарного ей клана.