— Он охраняет свои границы. Почему? Чего он боится?
Не могу сказать, удалось ли мне до него докричаться. Он мне не ответил.
Впервые наш провожатый обратился прямо к нам.
— Теперь стражи Кинроува нас впустят. Кинроув, величайший из великих, перенесет всех нас в свой шатер быстроходом.
ГЛАВА 16
КИНРОУВ
Мне не осталось времени поразмышлять, от кого или чего защищается Кинроув. Мысль о том, что он настолько могуществен и может перенести всех нас к себе быстроходом на таком удалении, смутила меня.
— Идите со мной, — велел провожатый и шагнул вперед.
Мы последовали за ним, и ночь размылась вокруг нас. Один шаг — и мы оказались перед роскошным шатром. Это проявление чистой силы тут же почти потерялось в выставленном напоказ могуществе, встретившем нас. Ряды факелов освещали шатер Кинроува и окружающее его открытое пространство. Музыка, которую я слышал издали, теперь звучала рядом. В воздухе висела мельчайшая пыль и густой запах табака, и повсюду мельтешили люди. Неожиданная атака на все мои чувства разом ошеломила меня на несколько мгновений, пока я пытался разобраться в действе, разворачивающемся передо мной.
Могучие бревна поддерживали кожаные стены шатра, выкрашенные в охристый, красный и черный цвета, узор казался чуждым моему гернийскому восприятию, но представлялся знакомым глазам мальчика-солдата. На небольшом возвышении играло с полдюжины музыкантов. Они дули в рожки и били в барабаны, но в этих звуках не было мелодии, лишь четкий ритм. А сновавшие вокруг люди, смутившие меня поначалу, оказались танцорами, каждый из которых держался за плечо стоящего впереди. Образованная таким образом цепочка обвивала шатер Кинроува и змеилась между палаток поменьше. Многие танцоры держали короткие курительные трубки с широкими чашечками. Мальчик-солдат моргнул, когда пляска увлекла их мимо него.
Среди них были мужчины и женщины, молодые и старые, одни одетые ярко и роскошно, другие — в обноски и рванье. Преобладали женщины и девушки. Их босые ноги выбивали пыль из твердой земли. Танец не был легким, каждый новый шаг слышался глухим ударом в такт музыке. Вокруг нас клубилась туча пыли. Некоторые танцоры выглядели свежими, но большинство — изможденными и тощими, как палки.
Мое внимание приковали их лица. Я не знал, что это был за танец, лицо каждого выражало страх. Глаза закатились так, что виднелись одни белки, зубы обнажились в оскале. Некоторые плакали, сейчас или прежде, и пыль липла к мокрым следам на щеках. Они не пели, но порой стонали и тяжело вздыхали, гнетущим контрапунктом подчеркивая нескончаемый бой барабанов и блеянье рожков. Затягиваясь своими трубками, они глубоко вдыхали, а потом выпускали дым из ноздрей. Никто из них не обратил на нас внимания, они продолжали танцевать в бесконечной цепи ритма и страдания.
Мы довольно долго стояли, пропуская их. Ликари прижался к моему боку, явно пораженный и испуганный сразу. Оликея побледнела, схватила сына за плечо и резко притянула к себе, словно ему угрожала опасность. Мальчик-солдат рассеянно погладил ребенка по голове и огляделся по сторонам в поисках нашего провожатого с фонарем. Тот исчез, бросив их и носильщиков с квайей посреди этого упорядоченного хаоса. Мы ждали, утопая в шуме и пыли, достаточно долго, чтобы мальчик-солдат начал злиться. Но едва он обернулся к Оликее, чтобы выразить недовольство, полог шатра откинулся, выпустив давешнюю пухленькую девицу.
— Итак, вы все-таки пришли! — объявила она как будто с легким удивлением. — Добро пожаловать в клан Кинроува и наш лагерь на ярмарке. Я попрошу кого-нибудь проводить ваших носильщиков туда, где можно сложить покупки на время вашего визита. Кинроув велел мне пригласить вас в его шатер немного освежиться.
С этими словами она махнула рукой в сторону открытого входа. Мальчик-солдат коротко кивнул ей и ступил на деревянный настил, служащий шатру полом. Ему пришлось наклониться, чтобы войти внутрь. Оликея и Ликари последовали за ним. Как только тяжелый кожаный полог опустился у нас за спиной, звуки музыки и танца снаружи стихли. Я даже не представлял себе, насколько они меня раздражали, пока от них не избавился.
Кожаные стены окружали просторное помещение. В нем было тепло, даже слишком, и душно из-за множества собравшихся внутри людей. Странным образом оно напомнило мне комнаты полковника Гарена в Геттисе. То же ощущение, будто я перенесся в другое время и место, далекое от лесов, лугов и океанского берега.
Пол устилали тростниковые циновки, повторявшие узор снаружи шатра. Сплетенные из коры полоски с перьями и разноцветными стеклянными бусинами свисали с теряющегося в тенях потолка. Подвешенные фонари освещали комнату, разгоняя мрак по задрапированным тканью углам. Вдоль одной из стен тянулся стол, уставленный едой. По помещению было расставлено несколько мягких стульев, похожих на троны и явно предназначенных для размеров и веса великого. Я с удивлением увидел, что один из них занят Джодоли, а другой — молодой, но весьма крупной женщиной, курившей искусно украшенную резьбой костяную трубку. Когда она заметила мой взгляд, то презрительно приоткрыла губы и выпустила в мою сторону струю дыма.
У противоположной стены слуги выливали большие кувшины горячей воды в огромную медную ванну. Поднимавшийся от нее пар наполнял воздух благоуханием. Другие входили и выходили, внося дымящиеся блюда с только что приготовленной пищей, убирая пустые супницы и подливая в чаши вина.
По все это мельтешение людей, доставляющих горячую воду и свежую еду, уносящих тарелки или наполняющих бокалы, являлось лишь деловитым фоном для главного действа. На возвышении посреди шатра в устланном подушками гамаке отдыхал Кинроув. Он был огромен. Складки плоти громоздились друг на друга, пока скелет, некогда определявший в нем человека, не был похоронен под ними до полной неразличимости. Его тело буквально разлилось вокруг него, живот покоился на коленях, а голова и подбородок утонули в округлости плеч. Его окутывало свободное зеленое одеяние, не скрывая его размеров, но, скорее, подчеркивая их. Широкие золотые полосы обрисовывали очертания его тела и повторяли их. Среди гернийцев такой человек притягивал бы насмешки и любопытные взгляды. Я видел, как человека вдвое меньше его показывали в балагане как «толстяка». Его высмеивали и разглядывали. Здесь же Кинроува почитали, а то и преклонялись перед ним.
Он господствовал в этой комнате. Взгляд, обращенный им на нас, был пронизывающим, а в поднятой руке, поманившей нас подойти ближе, чувствовалась сила, а не вялость. Его жест казался на удивление изящным. Он носил свою плоть, как другой бы носил драгоценности или знаки отличия. Он использовал свои размеры, чтобы властвовать. Весь шатер был рассчитан на то, чтобы наше внимание всецело сосредоточилось на набранном им весе, — и это работало. Он произвел на меня неизгладимое впечатление. Вокруг него сновали кормильцы, подносили еду и напитки, убирали тарелки, утирали руки влажными тряпицами, разминали ступни и ноги. На подставке поблизости покоились несколько трубок искусной работы и тяжелая стеклянная емкость с табаком. На лицах всех, кто за ним ухаживал, отражалось почтение и даже любовь. Я не заметил ни единого признака раздражения или каких-то иных чувств холоднее преданности.
С легким потрясением я узнал выказываемое ими отношение. Когда я был ребенком, мы отправились навестить поместье другого семейства из новой знати. Они жили выше по реке в двух днях пути от нас, и я помню, как сурово отец наставлял меня, что лорд Скерт заслуживает безмерного уважения, поскольку многим пожертвовал ради короля. Я ожидал увидеть могучего мускулистого великана с окладистой бородой и громоподобным голосом. Вместо этого нас представили мужчине, чьи ноги больше не двигались. Его возили из комнаты в комнату на кресле с колесиками, а часть его лица и шеи уродовали застарелые ожоги. Но несмотря на шрамы и немощность, он держался как настоящий солдат. За несколько дней, проведенных в его поместье, я понял, что он гордится своими увечьями, словно заслуженными медалями. Он не стыдился их. Они были частью его послужного списка, и он показывал их именно в таком качестве.
Так и Кинроув. Огромное тело, без сомнения, стесняло его. Несмотря на ароматные масла, которые втирали ему в икры и ступни, его ноги выглядели больными и опухшими.
При виде нас он чуть шевельнул рукой, раскрыв ладонь и приглашая нас войти. Потом слегка наклонил голову влево. Меня вновь поразило изящество его движений, скупых и оттого невероятно красивых.
— Итак, вот и ты! Я слышал о твоем прибытии, мальчик-солдат, выученик Лисаны. — Он помолчал, слегка склонил голову набок и лукаво добавил: — И я также приветствую Невара из гладкокожих.
Прежде чем я смог ответить на это необычное приветствие, он вернул свое внимание прочему собранию и повысил голос, чтобы они его услышали. Ему приходилось останавливаться между фразами. Даже то усилие, которое требовалось для речи, обременяло его дыхание.
— Мы про тебя слышали. Джодоли рассказал нам о том, как Оликея нашла тебя и спасла. А еще он поведал нам… — тут он широко улыбнулся, — о вашем первом состязании. Славная история. — Он хохотнул, и его смех подхватили все собравшиеся в шатре. Он перевел дыхание. — Итак. Я рад, что ты принял мое приглашение. — Вдох. — Я люблю время от времени советоваться с великими народа, узнавать от них, как проходит наша война, принимать их благодарность и наставлять, как их усилия могут помочь мне наилучшим образом. — Вдох. — Джодоли сообщил мне, что ты был весьма солидным человеком, прежде чем сжег свою магию в… скажем, «неумелой», а не «пустой» попытке остановить гернийцев.
К лицу мальчика-солдата прилила кровь.
«Ты это сделал, ты навлек на меня этот позор!» — швырнул он в меня яростную мысль, но Кинроув лишь улыбнулся.
— Я не считаю свои усилия пустыми, если они защитили деревья наших предков еще на целый сезон. Я сделаю все, что должен, чтобы уберечь их, пока мы не найдем окончательное решение.
— Значит, ты сделаешь все, что должен, чтобы изгнать захватчиков с наших земель. Хорошо. Магия требует от нас многого, и особенно у твоего клана в этом году. Я призвал сюда Джодоли как великого твоего клана, чтобы обсудить с ним нужду магии в новых танцорах. Вообрази мое удивление, когда он сообщил мне, что в его клане теперь два великих. Разумеется, едва я об этом услышал, как понял, что должен за тобой послать. Это довольно-таки странно, на мой взгляд, — великий, выросший среди захватчиков. Джодоли полагает тебя ключом к окончательному решению. Он говорит, об этом ему сообщила магия, во сне. И мне она нашептала то же самое. Что ты на это скажешь, Невар из гладкокожих? Тебе известен путь, который мы еще не испробовали, мальчик-солдат? Ты знаешь, как нам прогнать гернийцев от наших границ и вернуть людям мир и процветание? Возможно, новым танцем, которого еще никто не исполнял?
Он часто останавливался перевести дух, и паузы мешали мне понять, закончил ли он говорить. Его вопрос прозвучал опасно. Он дважды обратился ко мне обоими именами. Я съежился внутри мальчика-солдата. Мне не нравилось, что этот спекский великий обращается ко мне напрямую. Он слишком ясно видел.
Кинроув улыбнулся. Он не шевелился, но я ощущал, что он наклонился ближе и видит не только мальчика-солдата, но и меня. Невара, спрятанного внутри его. Он вытянул к нам два пальца, словно раскрытые ножницы, а затем соединил их. Этот жест казался наполненным магией.
— Соединение рождает путь, — произнес он, впиваясь в нас взглядом, и я почувствовал себя под угрозой. — Человек не может танцевать, если его левая нога пытается идти одной дорогой, а правая — другой. Танец возникает, когда человек пребывает в согласии с самим собой.
— Я знаю, как прогнать гернийцев! — перебивший его голос сорвался на этих словах, но лишь потому, что его переполняли чувства.
Говорила молодая великая, сидевшая на стуле напротив Джодоли. Она встала, широко распростерла руки, и ярко-желтое с черным платье всколыхнулось вокруг ее тела, подчеркивая его немалые размеры. Несомненно, продуманное движение, чтобы показаться больше, чем на самом деле. Я был рад, что она отвлекла от меня внимание, хотя и ощутил раздражение мальчика-солдата. Его злило то, что она вмешалась в его знакомство с Кинроувом. Рядом со мной Оликея тихонько выдохнула. Не знаю, с облегчением или досадой.