Замок ещё не был взят, а из городка противника выбили одним ударом. Латники с рогатинами и короткими копьями не могли устоять против бешеных мечников корноухого кёнига, а неповоротливые огнедышащие звери-фуэты, которых привели незваные гости, только что израсходовали запал на каменные башни Снегарда и погибли без боя. Остатки латников бежали в лес.
Лишь в последнюю минуту среди бегущих дер Наст заметил коренастую фигуру кёнига Ансира — недальнего и недоброго своего соседа. Впрочем, Фирн Глубокая Шапка тоже не отличался добротой и при удобном случае с удовольствием стёр бы Ансир с лица земли, если бы сосед не владел тайной огненной магии, позволявшей отбить всякий штурм.
Обозлённые мечники сунулись было в лес, но их встретил злой верховой пал, упрямо стремящийся против ветра, так что дер Насту пришлось отступить. Тем временем остатки нападавших бесследно исчезли, умудрившись уйти к себе через считавшиеся непроходимыми болота.
Дальний поход обернулся сплошными убытками. Погибли ялы, добыча и добрая четверть людей. Когда стих шторм, кёниг послал на берег слуг, но найти не удалось почти ничего. Буря переболтала песок, взмутила ил и надёжно похоронила нежданные сокровища. И ещё много лет на берегу, случалось, находили кольцо, пластину с панциря или золотую монету с непонятной восточной надписью, причудливой, как ход жука короеда.
* * *
Месяц кряду Хийси муштровал Иста так, как никогда прежде. Учил скрывать свои мысли и читать чужие. Учил бить злым словом, как хлыстом, так что на теле вспухали багряные полосы и выступала кровь. Заставлял целыми днями не есть, не пить, не дышать. Учил дробить скалы и вызывать грозу. И всё это в таких чащобах, куда даже болтливая сойка не приносила ни единого обрывочка новостей.
На робкие просьбы повидать Роксалану Хийси отрезал:
— Сейчас не время. Захочет — дождётся. А не захочет месяц подождать — тоже беда невелика, таких, как она, можно целый амбар насолить.
Ист смирился и был послушен. В конце концов, главное он сделал — Роксалана на свободе и жизни её сейчас ничто не угрожает.
Решающий день наступил как-то неприметно. К нему не готовились, и вообще, Ист не знал, что впереди его ждёт небывалое. Утром, как обычно, поднялись до света, вылезли из пещеры, в которой жили последние дни; Хийси почему-то перенёс их жильё в дальний южный край, в земли, населённые дикарями, чья кожа была словно охрой натёрта. Прошли на развилку лесных троп, и здесь Хийси спросил: зверя.
— Ну-ка, скажи не глядя — куда отсюда можно пройти?
Для простого взора натоптанная тропа в этом месте бесполезно раздваивалась, а спустя пяток шагов вновь сливалась в одну. Но Ист уже привык разбираться в таких вещах и умел ходить не только по ближним путям.
— Эта дорога, — указал он направо, — ведёт на Жемчужные острова, где растут пальмы. Так, — палец ткнул в кусты, — мы могли бы попасть домой. Эта тропа водит по здешнему лесу, а оборотившись назад, очутимся в кизиловых зарослях, что в горах Кавказа.
— И всё?
— Да, учитель. У земного круга — четыре стороны, и от каждой развилки лесной тропы отходит четыре дороги. Я назвал их все.
— Ты хорошо усвоил мои уроки, — согласился Хийси. — У земного круга действительно четыре стороны, можешь примириться с этим, если согласен ходить по кругу.
— Но ведь не на небо же нам… — начал Ист и вдруг осёкся. Неведомым образом он осознал ещё два невидимых и неощутимых пути. Один вёл ввысь, второй вглубь. Оба терялись в беспредельности, и нельзя было сказать, что ждёт свернувшего на эти тропы.
— Сегодня нам туда, — вскинул голову Хийси. — И даже не нам, а тебе. У меня на сегодня ещё одно дельце осталось. Так что ступай один, а я тебя догоню.
* * *
Тяжёлый хозяйский табурет, не успевший обрести былого блеска, ещё хранил на себе следы струга, а кёниг Снегарда, корноухий Фирн дер Наст, уже снова сидел на нём, вперив тяжёлый взгляд в бьющего поклоны Торпа.
— Ничего нет!.. — ныл привычную песню Торп.
— За пять лет скопить не сумел?
— Я же приносил!.. — взвыл Торп. — Бобра приносил, волка! Служил верой-правдой!
— Ещё бы ты бобра утаил, — процедил кёниг. — Мужик на бобра охотиться не смеет, а если уж доспел бобр в твою ловушку, то ты и должен его с поклоном доставить.
— Подушные кто платить будет? — вопросил Парплеус. — И с дыма налог. Печку небось топишь?
— Нет! — радостно признался Торп. — Курная изба.
— Всё равно — шесть грошенов в год. За пять лет — тридцать грошенов и пеня за недоимку — ровным счётом восемь грошенов тринадцать кёртлингов. Это если у тебя действительно ничего нет.
Двое воинов — на этот раз кёниг явился с целым отрядом — с торжествующим видом появились из-за дома. Перед собой они гнали многострадальную Зорьку, которую однажды дер Наст уже конфисковывал.
— Так! — нехорошо произнёс повелитель мечей. — Магистр, не кажется ли тебе, что эту скотину мы уже видели?
Хотя Парплеус некогда сочинил двухтомный труд, посвящённый тонкостям зоолатрии, на лугу он не смог бы отличить вола от нетели. К счастью, в данном случае это и не требовалось. Достаточно того, что корову признал властелин. Парплеус многозначительно покачал головой и изрёк:
— Да, это она. Я узнаю. Целый ряд признаков неопровержимо свидетельствует, что это то самое животное.
— Вот, значит, где оказалась слабина, — сам с собой рассуждал кёниг. — Латники Ансира незамеченными пробрались через болото… Ещё бы, тут у них завёлся славный помощник. У, мразь!..
Кёниг вскочил и с неожиданной злобой ударил корову между рогов. Хрустнула кость, корова осела на задние ноги, затем повалилась на бок. Отчаянно вскрикнул Торп.
— Чёрт!.. — Кёниг был раздосадован. — Этого ещё не хватало! Ну да ладно… Эй! — повернулся он к солдатам. — Займитесь этой падалью. Тушу разделать, доставить в замок и накормить мясом всех, кто носит оружие.
Солдаты были недовольны; никому не хотелось волочить за семь миль лишнюю тяжесть, а вечером портить зубы на старой, жёсткой, как подошва, говядине, но перечить они не осмелились, лишь Парпляк высунулся, как всегда, некстати:
— Может, бросить её? Прямо здесь принести в жертву Хаймарту. Думаю, от этого окажется больше пользы.
— Нет уж! — отрезал кёниг. — Один раз мы её уже бросали, до сих пор оправиться не можем. Забрать всё до последнего шматка! — прикрикнул он. — И шкуру, и голову!
Торп раскачивался, стоя на коленях, и стонал, словно от мучительной боли.
— Как вы полагаете, что нам делать с ним? — спросил Парплеус. — Я мягкий человек с чувствительным сердцем, но сейчас даже я говорю: казнь! — и самая суровая. Утопить в нечистотах. Или содрать кожу рядом с его коровой…
— А на следующий день половина дружины будет валяться с болотной трясучкой, — перебил кёниг. — Нет, магистр, твои мягкосердечные методы не годятся. Этот мужик засел тут, как гнилой зуб, так просто его не вытащишь.
Дер Наст приблизился к Торпу, на ходу снимая с запястья железный браслет. Под руками повелителя мечей железо смялось, словно воск, растянулось и плотно обхватило шею мужика.
— Даю тебе время до послезавтра, — ласково произнёс дер Наст. — Устраивай свои дела, ублажай чуров, продавай барахло. А послезавтра — жду тебя на своём дворе. Бежать не пробуй и снимать кольцо тоже. Хуже будет. Ты всё понял?
— Чего зря тянуть? Здесь бы и покончили, — через силу выговорил Торп, ощупывая ошейник.
— Кто придумал, что я собираюсь с тобой кончать? — удивился владыка Снегарда. — Я беру тебя на службу. Зачисляю в войско, причём не просто копейщиком или лучником. Ты будешь десятником, а это большая честь.
— Я же ничего не умею! — взмолился Торп. — Я мирный человек, неуч.
— В бою тоже нужны мирные люди, — успокоил дер Наст. — Например, подносить и устанавливать осадные лестницы…
Торп замолчал. Он понял, к чему приговорил его кёниг. Почитай, что никто из установщиков не возвращается с приступа. Их первыми бьют, и жгут, и смолой варят. Исполняют эту работу пленные мужики, нахватанные в окрестных деревнях, и десятники, что командуют ими, на деле такие же смертники, как и они.
— Ступай, — милостиво разрешил кёниг. — До послезавтра ты свободен.
Когда незваные гости покинули хутор, Торп обошёл дом, аккуратно прикрывая выставленные двери. Посидел в заулке, где под поветью, чтобы дождь не гноил, вкованы были идолы. Хорошие идолы — корневые, не деланы, не строганы, сами в лесу выросли. А вот, поди ж ты, не уберегли. Может, мало кормил богов? Или ещё надо было приискать защитников? Но и без того — у простого мужика, а три личины. Княжий бог Хаймарт, правда, подкачал: ростом невелик и голова пеньком, без глаз. Но шрам на груди знатный и руки граблюшками, как положено. Бабка Мокрида, напротив, собой здорова. Тело — столб столбом, а наверху коренья сплелись, и смотрит из древесных узлов нерожалая старуха, от которой успех в хозяйстве зависит и само здоровье. Но особо хороша любовная богиня Амрита. Грудастая, а зад такой, что двумя руками не охватить. Глаз не видно — древесный завиток лёг сверху, словно волосы прикрыли лицо. Бабы любят так — чтобы главное было на виду, а лицо волосами прикрыть, будто стесняются.
Хорошие боги, а не уберегли. Достал его кёниг. Теперь будут боги одни стоять, гнить, как всякая колода.
Ничего собирать Торп не стал — на тот свет и без котомки пустят, а на этом осталось гулять меньше двух дней. Как пройдёт отпущенный кёнигом срок, то ошейник начнёт помалу сжиматься. И эдак тихохонько, не торопясь, удушит непокорного. А покоряться у Торпа желания не было. Не пойдёт он на Фирнов двор, пусть кёниг как-нибудь без него воюет.
Майданчик перед домом, всегда выкошенный и ухоженный, сейчас был загажен кровью и ошмётками требухи. Всё, что можно, солдаты, выполняя строгий приказ, унесли с собой. Остались кишки — всё равно колбас никто делать не будет — да копыта. Клей из них, что ли, варить?
Требуху Торп помыл и разложил равными кучками перед богами.
— Поешьте на прощание, завтра начнётся для вас долгий пост.
Подержал в руках копыто. Знакомое копыто с белой отметиной на голяшке. Вот была корова жива, Торп за копытами ухаживал. А теперь куда его девать? Такое только дикий Хийси жрёт. «Вот и пусть сожрёт вместе со мной…»
Как был, с копытом в руках, Торп спустился с холма, побрёл болотом; не по гати, а так просто, как нога ступит. И нога, привыкшая бродить по трясине, не увязла, Торп выбрался на сухой бугор и потащился дальше, шеей чувствуя тугое присутствие Фирна дер Наста.
Лес в этом месте с неделю тому назад горел — подожгли уходившие налётчики. Молодые сосны, подлесок, палый лист и всякий мусор выжгло начисто. Старые сосны стояли, чернея обугленной корой, чуть присоленной первым снегом, топорща голые ветки. Остаток осени и даже зиму они отстоят, а весной, когда отмякнет земля, повалится погибший бор, и тогда здесь уже так просто не походишь. Хороший был лес, а умер. Кому понадобилось губить? А самого Торпа тоже — за что порушили?
— Пусть лучше Хийси сожрёт, — вяло повторял Торп единственную мысль.
Возле старого выворотня — накренившейся, но ещё не рухнувшей ели — заклубилась тьма, и из тьмы поднялся жутковидный Хийси: ростом выше леса, лапы как еловые ветки, грудь поросла мхом.