Мы поднялись на пригорок и круто взяли влево, лавируя между стволами деревьев, почти неразличимых в сумерках. Влажный воздух липнул к лицу, как отсыревшая тряпка; я зажмурился, и тусклая искорка Дара Вилиссы разгорелась во мне, превращаясь в путеводный огонек — указующий и направляющий.
Я так и шел — с закрытыми глазами — поскольку ни на зрение, ни на слух потомственного горожанина сейчас нельзя было положиться, даже на зрение и слух покойного горожанина, каким был я; или ложного горожанина, беря во внимание мою личину. Я двигался, словно нанизанный на жгучую нить нового чувства направления, и ни разу не врезался лбом в сосну, хотя где-то подспудно опасался этого; я шел почти так же тихо, как и мой спутник, я все боялся просочиться через что- нибудь…
— Пришли, — сказал он наконец, и я с некоторым сожалением вернулся к видимой реальности. Впрочем, видимой плохо.
Мы ступили на крохотное крылечко, скрипнула дверь — и темнота этой деревянной хибары обступила нас со всех сторон. Я прислушался к своим новым ощущениям и понял, что стою в тесном коридорчике на крыше какого-то люка — подпол, что ли? — а справа от меня есть совсем маленькая комнатка, и слева есть комнатка, а прямо передо мной стоит массивный сундук.
Я для пущей убедительности треснулся об его угол коленом и зашипел сквозь зубы, поскольку вышло это натурально и до чертиков больно.
— Сейчас я свечку зажгу, — сочувственно буркнул промысловик Ах, а я порадовался, что он не видел, как часть моего колена въехала в дерево сундука и преспокойно выехала обратно.
Потом я подумал, что процесс моей материализации явно идет полным ходом, поскольку для просачивания мне теперь требовались значительные усилия; потом я шагнул в правую комнатку, садясь прямо на пол; потом…
Потом я испугался. Во-первых, садясь, я не ощутил привычной тяжести в кармане и понял, что треклятый запечник Болботун уже успел куда-то смыться. А от запечника, вышедшего из-под контроля внутри родной для него среды, то бишь дома, можно ожидать чего угодно.
Хорошо хоть он — запечник. Я вспомнил его приятеля, подвальника с милой кличкой Падлюк, и невольно вздрогнул.
А во-вторых, до меня только тут дошло, что Ах сейчас зажжет свечку — и куда я дену свою тень, которая немедленно замаячит на стене?!
Сбежать, что ли? А дальше…
А дальше сталь ударила о кремень, затлел трут, наполнив комнату противным запахом паленого, на миг вспыхнул фитилек свечи…
Вспыхнул — и погас. Осталась лишь вонь и темнота.
— Ах ты… — раздраженно бросил Ах — то ли выругаться хотел, то ли предков своих Аховых помянул сгоряча — и снова чиркнул огнивом.
Брызнули искры, но в самый последний момент промысловик Ах споткнулся обо что-то и выронил трут. Он долго искал его на полу, в конце концов нашел и выяснил, что теперь пропала свеча, а трут умудрился каким-то невообразимым образом насквозь промокнуть и перестал выполнять свою основную функцию.
Я давился беззвучным смехом, потому что в карман ко мне уже забирался запечник Болботун, донельзя довольный собой и пофыркивавший от удовольствия мне в ладонь. Я легонько шлепнул его по волосатой макушке, а он сунул мне в руку злосчастную свечку, которую невесть как умудрился затащить ко мне в карман. Я еще раз шлепнул запечника и расслабился.
— В темноте посидим, — бросил я в сторону Аха, озабоченно шарящего вокруг себя. — Что нам, боязно без света?
— И ничуточки не боязно, — донесся из угла уже знакомый голосок. — Даже наоборот…
Менора! Менора Ахова! Половинка с плетеной корзинкой…
— Ну и ладно, — отозвался Ах и уселся напротив меня — судя по звуку и моим обострившимся ощущениям.
Некоторое время мы молчали.
— И был день, — чужим скучным голосом вдруг заговорил Ах, непривычно выпевая слова, — когда Пустой демон Дэмми-Онна бился над Книгой Судеб с Отцом Гневных Маарх-Харцелом, и оба они рухнули в Бездну, откуда не возвращаются — а Книга осталась. В день тот и были положены первые границы миру сему, а позднее в жизнь людей вошел Переплет и Закон Переплета…
Я поежился, и мне очень захотелось выйти на свежий воздух, словно у меня внезапно объявилась боязнь замкнутого пространства.
— Принявший Закон Переплета входит в Книгу Судеб малой частицей, и становится Человеком Знака, Хозяином Слова, Господином Фразы или даже Отцом Белой Страницы. Жизнь принявшего Закон проста и приятна, и течет в положенных берегах вне зла и страданий, вне желаний и вне выбора — ибо он знает, что делает, и делает то, что знает. Не совершай другому зла — и не воздастся злом тебе самому. Не совершай подлости — и останешься чист. Не совершай…
«Не совершай… — шепнула тьма мне на ухо, и в ответ дробно ударили капли дождя по крыше. — Не совершай… ничего не совершай… ничего…»
— …судей можно купить. Люди могут пройти мимо. Переплет беспристрастен и неподкупен. Поступки людские колеблют Переплет, отзываясь большим и малым трепетом, и неизбежно воздаяние судьбы за каждый Поступок; и лишь Переплет знает, где сокрыто доброе, и где лежит злое…
«Карма, — неожиданно вспомнил я. — Карма древних индусов. Закон воздаяния за содеянное. Да воздастся каждому по делам его… Только у нас люди склонны откладывать воздаяние на потом, на жизнь загробную или следующее перерождение, а здесь… А здесь, видимо — Переплет. Воздаяние скорое, неизбежное, беспристрастное и неумолимое. А главное — ЗДЕСЬ. ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. О боже, каково им жить с судьбой-надзирателем за плечом?! Шаг влево, шаг вправо…»
— Не совершай Поступков, не покидай отведенной строки в Книге Судеб — и будет существованье твое в Переплете легким и радостным…
— Ах, — перебил его я, и голос охотника умолк, — зачем ты привел меня сюда? Сразу видно, что я — чужой, да? Этот, как их… выползень?
Ах не ответил. Ответила его дочь.
— Когда мама умирала, она сказала: «Если незванный гость задерживается, его выгоняют. Не хочу уходить от вас — да в спину подталкивают. Только знаю, придет за мной другой… Тот, Кто Берет На Себя. Как и в вашем древнем пророчестве сказано. Не может быть, чтоб…» И не договорила. Умерла. Под открытым небом, как сама просила. Ты тот, другой, да? Тот, Кто Берет На Себя?!
Я молчал. Притихший Болботун ткнул меня кулачком в бок, поворочался и стал грызть украденную свечку.
— Я — охотник, — заговорил невидимый Ах, бросая редкие слова, как камни, в чернильные омуты ночи, и те отозвались усилившимся дождем.
— Я — охотник. В лесу жить, зверя бить — трудно без Поступков. Вот судьба на нас чаще иных и отрывается… Старые промысловики позже остальных Закон Переплета приняли. Дед моего деда еще тех сказителей помнил, что песни о Танцующем с Молнией пели, да о брате его названном, Хозяине Волков… Теперь такого не поют. И вообще поют редко. Иная песня — тоже Поступок. Я на Менориной матери женился — люди в лицо глядеть перестали. Белый Страничник к себе звал, увещевал, после грозился Боди на меня спустить, псов Переплетных. Да побоялся, видно, на себя такое взять…
Странная мысль пришла ко мне в голову, пришла и расположилась, как у себя дома.
— Слушай, Ах, а ты мне говорить все это не боишься? Даже если я — тот, за кого ты меня принимаешь, и ждешь ты от меня невесть каких чудес, то все равно ты тут на пять Поступков наговорил. Переплет, как я понимаю, не дремлет… А ну как шарахнет тебя от всей души? Не боишься?
— Чего? — искренне удивился Ах, и тихо засмеялась в своем углу Менора. — Ты же сам вначале сказал — беру, мол, на себя… Все беру. Значит, и мои слова, и мои Поступки — тоже. И Менорины. Тебя и шарахнет в случае чего, не меня же… хотя слова Переплета не колеблют.
«Скотина ты, а не охотник!» — подумал было я, затем прикинул, каково им всем живется, попавшим в Переплет, и извинился за непроизнесенные слова. Молча извинился.
Дождь плясал на крыше, топая и скользя на черепице.
— Спать давайте, — буркнул я, остывая. — В другой раз договорим. Или ты меня, Ах, на дождь погонишь?
— Не погоню, — серьезно ответил он. — За такое крепко схлопотать можно. Одарит Переплет лихоманкой, и руки дрожать станут — ты хоть и на себя брал, а мало ли что… Спи, где сидишь. Все равно постели никакой нету. На…
И тяжелый, пахнущий линялым мехом кожух шлепнулся мне на колени, чуть не придавив взвизгнувшего Болботуна.
— Мыши, что ли… — сонно протянула Менора, и мы принялись укладываться.
Уже засыпая, я вспомнил кое-что из слов Аха, и мне это ужасно не понравилось.
— Охотник, — шепнул я, — слышь, охотник… А Боди — это кто? Блюстители ваши, да?
Ах продолжал храпеть.
— Боди — это Боди, — недовольным тоном сообщила Менора. — Боди-Саттвы. Ну, эти… Переплетных дел мастера.
Она поворочалась и добавила:
— Равнодушные.
И после этого я долго не мог заснуть.
Достаточно, чтобы слова выражали смысл.
Конфуций
Я проспал.
Это было глупо, смешно, совершенно по-идиотски, но тем не менее — я проспал. Под проклятым кожухом так тепло и уютно спалось, а сукин сын Ах почему-то меня не разбудил и смылся втихую, прихватив с собой Менору.
Я вскочил, наспех приводя в порядок одежду, проморгался для ясности взгляда, выволок из рукава кожуха сонного и упирающегося Болботуна — ишь, берлогу себе соорудил, нет, чтобы растолкать, когда надо позарез! — и выскочил из домика, по дороге еще раз врезавшись в злополучный сундук.
Лес был пуст. И лишь из-за частокола Книжного ларя слышался какой-то шум. Я навострил уши, уже не удивляясь дружному исчезновению паломников, и понял, что шум этот слишком упорядочен, чтобы называться просто шумом.
«Хреновый из тебя разведчик,» — ехидно заявил мой внутренний голос, причем голос был вроде бы мой, и в то же время почему-то Бакса.
И интонации такие противные…
Я предложил внутреннему Баксу, вместе с его интонациями, на время заткнуться, и пошлепал к частоколу вокруг Ларя, с сожалением поглядывая на замшу своих щегольских полусапожек, превратившуюся в грязную коросту.
Поначалу я двигался осторожно, озираясь по сторонам и перебегая от дерева к дереву — за каждым стволом мне мерещился белорясый Страничник или неведомо какой Равнодушный Боди — но вскоре эта игра в веселых стрелков мне прискучила. Тем более что на всем пути к Книжному Ларю я не встретил ни одной живой души.
Птицы и белки — не в счет. Кстати, тень эта живность отбрасывала исправно, сам видел. Почти неразличимая из-за туч, но — тень.
В частоколе между столбами обнаружилась вполне приемлемая щель, и я немедленно приник к ней. Болботун выпрыгнул из кармана, перемазавшись в грязи с ног до головы, и тоже уставился в дырку у моих ног.
Книжный Ларь оказался при ближайшем рассмотрении двухэтажным зданием из красного кирпича, чертовски обычным и с предельно примитивной архитектурой. Куб без окон — и по периметру здания на высоте трех человеческих ростов тянулся широкий карниз, похожий на балкон.
Или узкий балкон, похожий на карниз. В общем, без перил.