Германец ожил, Воробей вернул его душу с того света – в то же израненное тело, увы. Залечить раны – не в силах фигурки. Хотя…
Я достаю Воробья, стискиваю в ладони. Залечить раны, мысленно приказываю я. Напрягаюсь до того, что темнеет в глазах. Ну же, начинай, велю я Воробью… Бесполезно.
Германец мертв. Впрочем, сегодня я один раз уже вернул его с того света. Я могу сделать это еще раз. Воробей дает не силу, думаю я. Воробей дает возможность.
– Что вы хотите сделать, легат? – спрашивает центурион.
Слабость такая, что в глазах темнеет. Мир убегает куда-то в сторону… Падаю.
В следующее мгновение Тит Волтумий оказывается рядом, помогает мне встать. Боги, как я устал. Голова кружится. Фигурка в ладони совершенно ледяная. Я пытаюсь шагнуть обратно к германцу…
– Я не все узнал, – говорю я упрямо. Сжимаю в руке Воробья – до боли. – Мне нужно еще раз попробовать…
– Поздно, – говорит Тит Волтумий.
* * *
Меня всегда интересовало, как я встречу свою смерть. Наверное, нет человека, который бы об этом никогда не думал. И, конечно, все происходит не так, как представлялось… Жаль.
– Поздно, – говорит старший центурион.
Взгляд жесткий. Морщины рассекают лоб.
Я поворачиваюсь… Да чтоб тебя!
На дороге перед нами с центурионом выстроились темные фигуры. Вспышка молнии освещает их – это германцы, шестеро. Длинные волосы и плащи развеваются на ветру. Посланцы Преисподней. Воины с той стороны Ахерона.
– Что скажете, легат? – говорит Волтумий. Голос совершенно спокойный.
Я говорю:
– Смешно.
Варвары все с мечами. Ветер развевает их плащи и рвет полы рубах. Лица суровые.
Мечи пока в ножнах. «Договоримся?» – думаю я. Потом вперед выходит предводитель варваров, и я понимаю: проклятье, не договоримся.
У предводителя нет руки, кисть замотана грязной тряпкой. Однорукий!
– Он говорит: узнаешь меня, римская собака? – Тит Волтумий почти весел. – Меня зовут Демериг. Что ему ответить?
– Скажи, что… Проклятье, сейчас не время… Скажи, что собаки плохо видят в темноте. Пусть приходит утром.
Варвары смеются. Сверкает молния.
– Это тот? – спрашивает центурион.
Я качаю головой, опускаю ладонь к рукояти гладия. Пальцы совсем рядом от нее, я почти ощущаю тепло костяной рукояти.
– Не тот, – говорю я. – Даже обидно, Тит. Это другой однорукий. Проклятье… как глупо.
Вожак – тот варвар, которому Арминий отрубил руку на базаре. Похоже, он все-таки затаил на меня обиду. А у меня нет времени с ним ссориться.
Или… или его натравили. А я только кое-что начал понимать.
Один из германцев взмахивает рукой, я отшатываюсь. Что-то темное и круглое летит, описывает дугу… падает в грязь передо мной. Подкатывается к моим ногам.
Пауза. Я смотрю на спутанные темные волосы, следы крови. Лицо у мертвеца смуглое.
Германец что-то кричит. Тит Волтумий переводит:
– Он говорит: это ваше.
Я смотрю. Потом носком сапога переворачиваю голову. Хмыкаю от неожиданности. Передо мной голова одного из моих рабов – того, что бежал к лесу. В глазах застыл ужас.
Что ж… Я поднимаю взгляд. Беглец сам выбрал свою участь. Но мне все равно его жаль.
* * *
Мы стоим напротив: римляне и варвары. С одной стороны – я и старший центурион. С другой – шестеро германцев.
Мы пониже ростом, они, соответственно, повыше. То есть, если бы не рост, мы могли бы победить в этой схватке. Смешно.
Где-то вдалеке грохочет гром. Раскаты его чудовищны, кажется, в не-
бесах сошлись на битву тысячи титанов и сотни богов. Мы стоим. Раскаты грома напоминают удары боевых молотов по медным воротам.
Гиганты, штурмующие небо. Мне всегда нравилась эта история…
Глаза германцев мерцают в свете молний.
– Не делайте резких движений, легат, – говорит центурион, не поворачивая головы. – Иначе они решат, что мы нападаем. А нам лучше выбрать момент.
Логично. Я говорю:
– Предложи этому, главному… как его, Демеригу – бой один на один. Я против него. Как это называется? Божий суд? Если я нанес ему обиду, я отвечу по справедливости.
Центурион едва заметно качает головой.
– Они не согласятся, легат. Для этих мы, римляне, – не люди.
Даже так?
– Попробуйте, Тит.
Центурион начинает говорить. Главный из варваров начинает смеяться, потом что-то отвечает. С презрением. Показывает обрубок и ладонью ударяет себя по локтю.
– И как он нас назвал? – говорю я.
– Говорит, что мы – грязные животные. Что у нас нет чести. – Тит Волтумий некоторое время молчит, затем продолжает: – Поэтому нас убьют и бросят тела в болото. Все просто. Мы просто исчезнем. Им не нужна месть римлян.
Нас никогда не найдут. Эх, а мне только начало нравиться обращение «легат».
– Что ж… – говорю я. Центурион выпрямляется. Вспышка молнии высвечивает все вокруг, делает синим.
На мгновение мне становится видно все. Военная дорога, вымощенная камнем. Ряды крестов над ней…
Распятый труп в кусках разваливающейся плоти смотрит на нас с высоты. Из-за обнажившихся зубов кажется, что мертвый германец улыбается. Если бы это было смешно… Впрочем, может, ему как раз смешно.
Фигурка Воробья холодит мне кожу на груди. А что, если…
Кажется, молния пронзает меня насквозь – от макушки до пят. И уходит в землю. Фигурка на моей груди словно прорастает сквозь грудную кость. Вспышка. Если бы мертвые могли говорить…
Я мысленно произношу приказ, затем пинаю отрубленную голову. Она медленно катится к ногам вожака, подпрыгивает. Наконец, застывает в лужице.
– Тит, приготовься. Сейчас начнем… Теперь переводи.
Центурион кивает. Взгляд его спокойный. Ethos Аристотеля. Взгляд человека за мгновение до того, как все рухнет.
– Готов? Это не мое, – говорю я для варваров. – Это ваше. Посмотри внимательно, варвар.
Однорукий Демериг слушает. Потом начинает смеяться. Ха-ха-ха.
– А ты посмотри, – предлагаю я. – Если осмелишься.
Германец хмыкает. Тянет единственную руку, запускает пальцы в волосы. Поднимает, смотрит. Вглядывается. Уже почти совсем темно, синий сумрак вокруг…
Демериг усмехается.
Голова открывает глаза.
* * *
От слабости я едва не теряю сознание. Проклятье, не время.
Крик вожака звучит над вереском, над холмами, над дорогой, над лесом, гнущимся от ветра, над крестами с мертвыми варварами.
Однорукий вопит. Голова раба падает на дорогу, продолжает несколько мгновений открывать рот, вращать глазами… Жуткое зрелище. У меня самого мороз по коже от этого.
Я кричу:
– Вперед! – и бросаюсь вперед, вытаскивая гладий. Центурион делает то же самое.
Крик Демерига еще не стих, а мы уже врезаемся в строй гемов. Коли, коли, коли! Мы с центурионом успеваем заколоть двоих, прежде чем остальные варвары приходят в себя. Но их четверо, и они заставляют нас отступить.
Короткая передышка. Мы стоим с одной стороны, варвары – с другой. Тяжело дышим. Между нами – мертвые тела.
– Они все равно нас убьют, – говорит старший центурион. – Их слишком много.
Гром грохочет прямо над нашими головами. Я на мгновение глохну. Начинает лить дождь. Первые капли барабанят по моей голове, застревают в бровях.
– Что ж, – говорю я. – Тогда чего тянуть?
Ни к чему теперь вежливость. Ни к чему наши извинения или просьбы… Мы все умрем.
– Сделать сложное – простым, – говорит Тит Волтумий.
Германцы идут на нас, мы идем на них. Медленный, тяжелый блеск клинков.
Льет дождь.
* * *
Они переступают тела убитых. Они все ближе.
– Это мой меч, – говорю я негромко. Центурион вскидывает голову. Я продолжаю произносить слова, словно сейчас это важно: – Таких мечей много, но это меч – мой.
Молитва меча.
Варвары переглядываются. Смятение во взглядах.
Первый германец оскаливается, кричит. Блеску его зубов позавидует любая молния. Он бросается в атаку.
В последний момент я отступаю в сторону, пропускаю его мимо себя. Раз! Разворачиваюсь и бью. Клинок с усилием входит в спину германца, пробивает варвара насквозь. Он кричит. Острие гладия на мгновение показывается у него из живота, исчезает. Я выдергиваю гладий и говорю:
– Таких мечей много, но этот меч – мой.
Варвар еще стоит.
– Я буду убивать им своих врагов, – говорю я.
Германец медленно падает. В грязь. Брызги разлетаются. Темные, грязные…
Кровь.
Звон клинков, вопли. Быстрый взгляд туда. Центурион сражается с двумя варварами сразу. Он быстр и страшен. Но они все равно теснят центуриона, загоняют в грязь на обочине дороги – там он не сможет маневрировать. Тит уже легко ранен. Держись, думаю я.
Я медленно иду на вожака варваров, струи дождя стекают по моему лицу. С острия гладия срываются капли – темные от
крови.
Однорукий Демериг шарахается, как та лошадь. В глазах гема я вижу суеверный страх. Я говорю:
– Мой меч – такой же человек, как я, потому что это мой меч.