Несколько раз ему мерещился все тот же тихий смех, прозрачный, как звон льдинок, и призрачный, как вечерний туман. Потом по его лицу скользнула маленькая холодная ладонь, и он услышал легкие шаги – но вокруг по-прежнему никого не было.
Он ускорился и в два прыжка достиг угла улицы.
И увидел Брайана.
Ойгла стоял у забора, безвольно опустив руки, и к нему прижималась смутная хрупкая тень, шепчущая неразборчивые, ласковые слова. Сигурд кинулся к Брайану, выхватывая меч, но тень обернулась к нему и он увидел лицо.
Удивленное женское лицо. Бледный, чуть удлиненный овал с распахнутой бездной черных глаз, в глубине которых игриво мерцали алые отсветы; пушистая бахрома ресниц и пепельные пряди волос, уложенных в фантастическую прическу.
Женщина. Морок. Варк. Но – женщина. И Сигурд не смог ударить.
А если бы смог?…
Смех зазвенел в чернильной тишине переулка, и лишь нечто расплывчатое, зыбкое метнулось вверх по лунному лучу. А у забора лежал мертвый Брайан Ойгла, и на лице его остывало счастье. Такое счастье, что, увидев его, Сигурд побежал.
Он бежал, как не бегал никогда в жизни, плача злыми слезами, слыша смех женщины из бреда, спотыкаясь и чувствуя себя Перевертышем, по следу которого идет неумолимый Скользящий в сумерках…
…К рассвету он заставил себя вернуться в памятный переулок, но Ойглы там уже не было. Это казалось невероятным. У Брайана еще осталось несколько жизней, он должен был встать и дождаться Сигурда или вернуться в Вайнгангу…
В Вайнганге Брайана никто не видел. Сигурд вошел в свой дом, оставил записку для наставника Фарамарза и собрал вещи. Потом вышел на улицу, свистнул голодного Зу и двинулся на восток. Туда, где лежал найденный Брайаном обрывок дороги и высились равнодушные вершины Ра-Муаз.
Сигурд Ярроу шел искать Пенаты Вечных. Он шел задавать вопросы Отцам.
Он чувствовал, что пора.
5
– Ну вот ты и дошел, – сказал Пустотник Даймон, морща свой непропорционально большой лоб. – Ты сам как считаешь: дошел или не дошел?
– Не знаю, – честно признался Сигурд. – Вначале думал, что да. Когда ты прогнал Перевертышей… А теперь не знаю. Ты совсем не похож на Отца. Во всяком случае, я представлял тебя другим. Ты скорее похож на Эхиона, Сына Большой Твари… Скажи честно, Даймон, ты – Тварец?
– Сын Большой Твари… – задумчиво протянул Даймон, и голос его был глух и полон горечи. – Я не знал, что они еще сохранились по эту сторону Ра-Муаз… Нет, Сигурд, я не Сын Большой Твари. Я – Отец. Ты был прав. Отчасти… Я и есть та самая Большая Тварь. Очень большая и очень старая. Такая старая, что помню времена, когда простые люди, а не Девятикратные и Перевертыши, звали нас Богами или демонами. Звали, не делая различий. Нас, Пустотников, Меченых Зверем и других Пустотников, и тех, иных, ваших отцов… Сами они называли себя – «бесы». Слово «бессмертные» слишком длинное. Вот они и сокращали его…
– Они? – хрипло перебил его Сигурд, начиная понимать смысл слов «бесовское отродье». – А вы? Вы не были вечными?!
– Мы – нет. Это кладбище, мальчик, все, что ты видишь вокруг, – кладбище… Сюда приходят умирать такие, как я. Если только я не последний…
Мир вывернулся наизнанку. Пенаты Вечных обратились в прах, некому было отвечать на вопросы, и скелеты древних скалились Сигурду в лицо своей страшной ухмылкой. Большая Тварь сидела перед ним и пила чай. Салар машинально напрягся, лежащий рядом Зу тут же поднял голову и зашипел – но в следующую секунду Сигурд наткнулся на бесконечно усталый, больной взгляд Пустотника Даймона…
И вспомнил рев за скалами, черный силуэт в зените и стрелы, пойманные на лету.
Даймон протянул руку и погладил Зу по голове. И удав снова лег. Это было невероятно. Но это было. Сигурд проглотил комок, застрявший в горле, и попытался унять дрожь в пальцах. Мир вывернулся наизнанку, и надо было привыкать жить в таком – вывернутом мире.
Где-то далеко, в глубине сознания, он понимал, что дело не в мире. Просто он уже начал получать ответы на вопросы.
Пустотник Даймон не мигая смотрел в огонь, и пламя костра отражалось в глубине его бесцветных глаз.
– Ты принес мне страх, мальчик, – сказал он, и Сигурд действительно ощутил себя ребенком перед сидевшим у костра существом. – Ты принес мне очень большой страх. Твое счастье, что ты не дошел до того места, которое ты называешь Пенатами Вечных. Мы не зря ушли в свое время… не зря… Вы, оставшиеся, могли создать равновесие – но только без нас. Вы – Девятикратные и Перевертыши, и люди… Или просто: вы – люди… Кровавое, шаткое, но – равновесие. Потому что так или иначе, но вы все люди, в той или иной степени. И когда вы умираете, это тоже смерть живых, потому что рано или поздно вы умираете в последний раз. А вот то, что тебе довелось видеть в Калорре… Если бы мы знали, что это когда-нибудь появится в вашем мире, мы бы, наверное, не ушли… А теперь поздно. Поздно… Вы уж сами…
– Что было тогда на улицах Калорры?! – холодея почти выкрикнул Сигурд. – Кто те, кого зовут варками? Кто они?!
– Это смерть, мальчик… Но не смерть живых. Это живая смерть. Это – та сторона мрака. Это – сумерки мира. А потом следует ночь.
– Где-то должен быть и рассвет. – Сигурд повторил чужие слова, и они неожиданно стали его собственными. – Потом…
– Кто это сказал?
– Мой наставник.
– Я бы хотел с ним познакомиться, – прошептал Пустотник Даймон. – Но… Я расскажу тебе все, салар Сигурд Ярроу. Все, что знаю. А после ты узнаешь остальное. Глядишь, и отыщется узенькая тропинка к рассвету… Но по ней ты пойдешь без меня… или со мной, но для тебя это ничего не меняет…
Даймон спустился вместе с Сигурдом в ущелье, довел салара и его удава до того места, откуда они впервые увидели Пустотника стоящего на скале, и неожиданно заявил, что ему теперь самое время поразмыслить, а вот гостю пора спать.
Спать, как понял Ярроу, предлагалось именно здесь, неподалеку от жуткого скелета, невидимого в темноте. Сигурд не знал, почему ему нельзя лечь в хижине или хотя бы возле нее, но спросить не осмелился. Собственно, ему не впервой ночевать под открытым небом, тем более что реальной опасности не предвиделось; а Зу уже успел облюбовать себе уютное углубление между камнями и теперь скручивался в какой-то особенно замысловатый узел.
Когда Даймон ушел, Сигурд опустился в траву, привалясь спиной к нагревшемуся за день валуну, и закрыл глаза. Спать не хотелось. Перед уходом Пустотник как-то странно намекнул, что в этом месте иногда снятся необычные сны, но сон не шел к Скользящему в сумерках – ни обычный, ни простой. Усталость качала его на своих крутых волнах, расслабиться никак не удавалось, и неожиданно Сигурду примерещилось, что он бежит, бежит, обжигая ноги о горячий песок…
Он бежал и бежал, а вокруг молчали раскаленные пески Карх-Руфи, – и Сигурд твердо знал, что это именно пески Карх-Руфи, хотя никогда не бывал здесь, – и впереди ждали ответы на заданные вопросы, только ответы были ужасно далеко, а опасность была совсем близко, она дышала в затылок; и взглянув вниз, Сигурд увидел четыре звериные лапы и не сразу понял, что это его лапы…
«Зу, где ты?» – хотел позвать Сигурд, но вместо этого из его горла вырвался хриплый волчий вой…
…И никто из них не вернулся назад, чтобы
рассказать оставшимся о скрытом за облаками; и
ветер занес горячим песком следы безумцев,
уходящих за ответом…
Зверь, Человек, Бог.
Солли из Шайнхольма, Изменчивый
1
Ветер уныло лизал барханы, оплавляя их желтыми сыпучими струйками, ветер грустно посвистывал в сухих ветвях колючника, как делал это уже многие тысячи лет, – пустыня, что с нее возьмешь… Все та же монотонная песня, те же пологие барханы – нет, не те, конечно, но такие же… И неровная цепочка волчьих следов, быстро заносимая песком. Сколько их, эфемерных следов жизни, засыпал ветер на своем однообразно-бесконечном веку, от Сифских источников до отрогов Ра-Муаз? Считай не считай – собьешься… Да и не только следы, а зачастую и иссушенное солнцем тело со стекленеющими глазами, в завершении цепочки зыбких ямок, – ветер давно привык к этому и равнодушно скользил мимо.
Пустыня…
Но на этот раз что-то было не так. Ветер почувствовал давно забытый укол любопытства – и тут же, с удивившей его самого поспешностью, рванулся вперед, по следу, срывая верхушки с опешивших барханов, с воем проносясь между ними, стремительно нагоняя того, кто упорно шел вперед, оставляя так изумившие ветер следы…
… – Куда ты так спешишь, Арист? – человек заслонился полой серого плаща от внезапно налетевшего и умчавшегося ветра, щуря глаза и сплевывая хрустящую на зубах слюну. – Все равно мы догоним его, никуда не денется. Да и остальных наших неплохо бы обождать, а то как бы снова не нарваться по-дурному, в спешке-то…
И он машинально потер свежий браслет потерянной жизни, седьмой по счету. Его спутник, коренастый, крепко сбитый мужчина в форменной тунике и грязно-сером плаще Скользящего в сумерках, остановился и поправил меч у пояса.
– Ветер, – отрывисто бросил он, словно с неохотой расставаясь с произносимыми словами. – Следы заметает. Упустим. Скорее бы надо…
Высокий и худощавый противник спешки что-то недовольно пробурчал себе под нос и нехотя двинулся за приземистым Аристом, который уже шел по следу, даже не оглянувшись – он и так не сомневался, что второй салар следует за ним…
…А на другом конце неровной цепочки следов, в трех-четырех тысячах шагов от людей, уходил размашистой рысью матерый волк – с большой лобастой головой, крепкими лапами и вывалившимся из пасти языком, длинным и розовым. Волк устал; он двигался все медленнее, и ветер легко поравнялся с ним – и в изумлении притих, затаившись между барханами.
Было от чего – потому что к спине зверя оказалась приторочена кожаная фляга, походная сумка внушительных размеров, из которой торчали рукояти меча и двух ножей, а также несколько мелких предметов неизвестного ветру назначения.
Вся поклажа была умело скатана, запакована и уложена – причем явно человеческими руками.
Свернув за очередной бархан, волк устало опустился на песок и некоторое время отдыхал, тяжело дыша и постепенно успокаиваясь. Потом, как-то хитро изогнувшись, он отполз назад, и все вещи остались лежать на песке перед ним.
С заметным облегчением волк закрыл глаза.
Он лежал совершенно неподвижно, казалось, прекратилось даже дыхание, и тут что-то начало неуловимо меняться в облике зверя. Очертания его тела потекли, стали зыбкими, шерсть растворилась в туманном мареве…
С песка встал, разминая затекшие плечи и вертя головой, молодой парень лет двадцати трех, совершенно обнаженный. Глаза цвета голубой стали, спутанная грива пепельных волос… да и вообще, возможно, излишне волосатый, но – в пределах нормы…
* * *
Солли стряхнул с себя песок и шагнул к тюку со свернутой одеждой. Он знал, что Мертвители висят на хвосте, и времени на отдых почти не остается.