Хлопнул резко себя по груди. Ухватил слухом дробный глухой стук. Прижал ладони к грудной клетке пытаясь уловить удары сердца и провалился костяшками фаланг в промежутки между ребрами.
Рванул руки назад. Неуклюже дернул, заполошно, неудачно. Фаланги пальцев скрежетнули по краям обнаженных, без мяса ребер, цепляясь пястными костями. Тоскливо, словно тяжелораненый дикий зверь, надсаживаясь в ломаном движении распаха рта, беззвучно взвыл охваченный беспросветным мраком ужаса. Изо всех сил, до омерзительного скрипа трущихся костей, обхватил желтый череп лишенными мышц кистями. Безвольно опустился на колени, а потом опрокинулся навзничь, на твердые, пыльные, серые плиты двора, выгибаясь напружиненной стальной дугой.
Череп звонко щелкнул затылочной костью по камню плит поднимая небольшое облачко пыли. Опалин еще раз попытался завопить выплескивая вверх, к холодным звездам, свою смертную тоску. Нижняя челюсть, скрипя по скуловой кости, послушно отвалилась к ключицам. Позвонки шеи звонко щелкнули, запрокидывая мертвые провалы глазниц с зелеными огнями в глубине черепа к ночному небу. Но из пустой темноты неживого рта не раздалось ни малейшего звука.
Тишина, безраздельно царившая на дворе замка, на долю мгновения ожив, удивленно взглянула на нелепый костяк, сухо стукнувшийся затылком о плиты и пытающийся закричать широко раскрытым, лишенным связок ртом. Холодный ветер, не обращая внимания на глупости одинокой нежити, по-прежнему метался между ребер сотен скелетов, создавая из звучания шелеста воздуха унылую мелодию. Ничто и никто не обратил внимания на безумно испуганного живого человека запертого в клетке из пожелтевших костей.
Опалин резко, с громким костяным стуком, свел вместе челюсти судорожно раскрытого рта. Сумасшедшее, ошеломляющее разум, неконтролируемое желание вопить и рыдать вдруг пропало враз, вместе с вселенской жалостью к себе. Как отрезало. Как вынул кто-то из глубины души, предварительно полоснув чем-то острым.
Насыщенная четкими деталями, вычеканенная стальными линиями в его сознании, нынешняя галлюцинация, претендовала на несокрушимую действительность. Поглотившая его до конца, окружающая Опалина явь, обрастала новыми конкретными деталями. Требовала к себе внимательнейшего отношения. Предаваться в этот момент вселенской тоске по закончившейся прошлой жизни было как-то не к месту. Да и не было острой необходимости. Оставалась возможность вновь миража, вновь галлюцинации. Только более долгой и излишне реальной. Он успокаивал себя — посмотрит кадры из фильма ужасов, свихнувшегося рассудка — режиссера и вскоре покинет зрительный зал. Проснётся. Убеждал себя и не верил себе. Мешал привычно рациональный взгляд на жизнь. В минуты сильного стресса у Опалина наступало некоторое «замораживание» чувств и эмоций. Он начинал размышлять и поступать хладнокровно, словно всё делал и думал совершенно посторонний ему человек, а он являлся лишь наблюдателем со стороны. Четко анализировал, искал варианты решений. Пока анализировать было нечего. Решать тоже. Непонятно где он и что именно с ним.
В смерть не верилось. Ангелов и демонов вблизи не наблюдалось. Только ровные ряды скелетов перед глазами. Неживые. Застывшие. Сотни желтых статуй. Мёртвых. Абсолютно неподвижных.
Он же двигался. Мыслил и упрямо считал себя живым. Выпадал из общей массы и не причислял себя вследствие этого к ним. Поэтому, впадать в депрессию и тоску Опалин полагал пока рановато. Оглядеться пока нужно, осмотреть что вокруг него находится и желательно кто.
Да и не соответствовала абсолютная хандра его энергичному характеру.
«По крайне мере, мне сейчас уже точно известно, что загробная жизнь есть и это непреложный факт. Так что поздравляю вас с началом новой жизни Владимир Анатольевич! С прибытием на тот свет вас, глубокоуважаемый и бывший незаменимый работник, а также, в прошедшем времени, компетентный руководитель, положивший, или как там говорят, в данном случае, возложивший силы свои на алтарь для процветания…».
Опалин грубо, на полуслове, оборвал себя. Вымученная шутка была из разряда наиболее плоскоубогих, но шутить с самим собой Опалин считал себя в праве как угодно и без оглядки на окружающих. Не считать же неподвижно стоящих впереди костяков слушателями и критиками. Но этот совершенно несмешной панегирик слишком уж был похож на начинающуюся истерику.
Владимир Анатольевич осторожно встал на ноги, не слишком доверяя вновь приобретенному вместилищу своей бессмертной души. В бессмертии души ни малейших сомнений у него уже не оставалось.
«М-да, сейчас мне остается только пожалеть о не посещении при жизни церкви и своего легкомысленного отношения к Вере и Богу. Уверен я, что запоздалое раскаяние в грехах здесь вряд ли котируется. Даже один к двадцати. И никакого тоннеля со слепящим светом, ангелов или чертей я не заслужил. Что ж, остается только принять со смирением свою участь».
Фигура человека, вот только, что напротив, вдалеке, по стене ходит, в декорации ни чистилища, ни Ада, а уж тем более Рая, по мнению Опалина, никак не вписывалась. Излишне деловитый на вид силуэт и похож тип, по однообразности маршрута перемещения, на патрулирующего территорию охранника. Слишком спокойные передвижения, привычные. Этакий вольнонаемный сторож мятежных душ. И окружающая обстановка как то не очень инфернальна. Нет зловещих всполохов адского пламени, жалобных завываний мучаемых грешников. Серой не пахнет. Но, и крылатых мужиков в простынях, на небе не видно. Обычное небо, с обычными звездами. Только лун на этом небе две. Одна побольше, другая поменьше. Серая какая-то, обстановка, приземленная. На огромную, пустующую, складскую площадку окружающий пейзаж похож. Не хватает только для полной идентичности красных трафаретных надписей на стенах — «Огнеопасно!», «Не курить!», «ПА», «B-IV», прочих предупреждающих аншлагов и прожекторов освещения и окурков, прямо под знаками «Не курить».
«Но, прежде чем делать скоропалительные выводы из своих наблюдений — притормозил бег мысли Владимир Анатольевич — следует обязательно попробовать пообщаться с местными жителями. Ведь явно не случайно, все присутствующие здесь э…. почившие, наверное, стоят замерев, в каменной не подвижности. Даже не шелохнулись ни разу за все время. Как мертвые.
«Черт! То есть ангел! Да они и так мертвые! То есть…..» Владимир Анатольевич запутался в выборе определений, махнул рукой. Лучше пока проанализировать то, что он видит здесь, а потом подбирать определения. Должна же быть причина, подобному поведению здешнего контингента. И серьезная. Кстати, вполне возможно, что его, вновь прибывшей души, поведение совершенно неприемлемо для существующих здесь регламентов и вскоре может последовать соответствующее наказание. Хотя, чем же можно испугать мертвого?
«Эй, приятель! А ну-ка стоп! Не стоит столь глупо и опрометчиво храбриться. Вполне возможно, что здешний иерарх с рогами или с крыльями, и изыщет действенный способ убеждения беспокойных новичков в их неправильном поведении».
Владимир Анатольевич мысленно фыркнул неодобрительно, невысоко оценивая собственные неосторожные выводы и рассуждения. Слишком поспешны и без необходимого, предварительного сбора информации, скорее всего в корне ошибочны.
Чем, да и зачем пугать уже умершего человека? Какие иерархи? Какие на том свете правила? Какие регламенты? Здесь должно быть абсолютно все иначе. Неизвестно как именно, но однозначно иначе.
«Но вот мысль о поиске источников необходимых сведений, абсолютно верная. Поиск нужных знаний о здешнем месте и данной реальности актуален и жизненно необходим. Хм, очень идиотическая тавтология и всецело неуместное сравнение!»
Осторожно ступая по плитам, не доверяя полностью новоприобретенному телу, да и телом то, называть невместно, данный суповой набор, осторожно приблизился к ближайшему из скелетов.
Поднял правую руку, поднося по миллиметру, к плечу костяка напротив, кончики пальцев. Вздрогнул, непроизвольно, от вида своей новой верхней конечности и остановился в доле сантиметра от цели.
А как общаться с планируемым собеседником? Как задавать ему вопросы? Даже немые, используя артикуляцию губ, могли бы справиться с этой задачей. Но как быть, если нет ни губ, ни языка, ни легких? Попытка завыть дала четко понять о категорической невозможности акустического общения. Простучать зубами SOS? Ага, еще флажки поискать для семафорной азбуки. Вдруг где-то лежат, только его и дожидаются! Использовать невербальные способы для налаживания контакта? Помахать руками? Написать записку? На чем? И на каком языке?
Опалин глубоко задумался над решением проблемы общения. Звуковой способ отпадал однозначно. В общении с помощью письменности существовали некоторые шансы — он же видел, правда, непонятно чем и как. И довольно таки недурно, даже в полной, ночной темноте. Но и этот способ, был так же, как и голосовой, не реализуем из-за незнания местного языка и отсутствия инструментов для письма. Оставался только способ общения знаками.
Владимир Анатольевич вздохнул, набирая воздух в несуществующие легкие, словно перед глубоководным погружением. Точнее, заново попытался это проделать, следуя врожденным рефлексам старого тела, и осторожно, кончиком пальца прикоснулся к выбранному собеседнику.
«Интересно, как мне изобразить жестами простые вопросы: — Чего стоим? Кого ждем?» — мелькнула и пропала ерническая мысль.
Затронутый костяк несколько секунд не двигался. Опалин задумался уже о более весомом прикосновении, вроде похлопывания по плечу. Потом, выбранный в качестве собеседника, скелет медленно, словно просыпаясь от мертвого сна, повернулся к Владимиру Анатольевичу.
«Довольно удачное, для этой действительности, сравнение» — вновь захотелось пошутить Опалину. Его психика явно находилась на грани срыва.
Мозг, спасаясь от кошмаров реальности, без участия владельца, сам искал методы защиты от не адекватной ситуации общения, с осмыслено движущимися прахом.
Обернувшийся на прикосновение к плечу, костяк уставился прямо на Опалина своими черными глазницами. Внутри черепа тускло сверкнуло, туманное пламя чуть разгорелось, брызнув зелеными искрами. Опалина еще раз передернуло от внушаемого собеседником страха.
«Хорошо хоть, что по моему лицу ничего невозможно прочесть, за отсутствием оного». Опалин мысленно отметив свою очередную плоскую шутку, сокрушенно вздохнул. Похоже, нервного срыва ему не избежать. И хорошо бы только этим и отделаться.
Матусевич предупреждал, что когда человек начинает излишне часто и окончательно не умно шутить, да еще над предметами, совершенно неподходящими для этого, то вскоре ему, шутнику, придется пить прописанное успокоительное, а лучше всего будет полечиться стационарно, под наблюдение опытного и внимательного психиатра.
О том, какие формы принимает здесь стационарное лечение, думать совершенно не хотелось.
Собеседник, тем временем, все также недвижимо пялился на Опалина своими бессодержательными глазницами. Не предпринимал никаких действий и не высказывал ни малейшей заинтересованности в разговоре.
«Бесспорно, так и будем смотреть друг на друга, до звучания труб пятого, шестого и седьмого ангелов. Как же мне инициировать диалог?»
Опалин непроизвольно потянулся потереть висок, что делал всегда в моменты тяжелых размышлений. Стоящий напротив, скелет, с кратким запозданием повторил его жест.
«Ага!» — обрадовался Владимир Анатольевич — «Похоже, что-то у меня получается!».