— Ты здесь, княже? — постучался в ворота Пахом. Голос своего воспитателя Андрей не мог не узнать.
— Здесь, — кивнул Зверев. — Заходи, дядька, от тебя у меня секретов нет.
— Опять чародействуешь, Андрей Васильевич, — укоризненно покачал головой верный холоп. — Грех на душу берешь.
Рука его несколько раз поднималась, дабы сотворить крестное знамение — но делать это в коровнике Пахом почему-то не решался.
— Разве же это грех — от лихоманки православного человека излечить? — подмигнул ему князь. — бог милостив, такие грехи он нам простит. Ты принес, или сейчас побежишь?
— Да уж догадался, Андрей Васильевич, как хворь князя Друцкого разглядел, — вздохнул холоп и все-таки перекрестился. — Сразу за живой водой и пошел.
Он опустил у стены кожаный бурдюк.
Жидкость, хранившаяся в ней, была настоящей драгоценностью. Ведь для исцеления воду надобно брать из трех разных источников, зачерпывать после поста и молитвы с присказкой: «Царица речная, дай воды живой на леготу, на чистоту, на здоровье», — и более сим источником для лечения не пользоваться. Лютобор пояснял, что силу воды берегиня человеку лишь раз дает, дабы чистоту не потерять. Без силы — как себя самого потом убережешь? Вот и скупится. Может, это и правильно — да только где столько источников в поместье наберешь, коли хворые каждую неделю за помощью являются? У кого ребенок при смерти, у кого кормилец, у кого матушка. Разве откажешь? Вот и приходится набирать сразу, сколько сил снести хватит, а потом делить меж людьми чуть ли не по капельке.
— Давай. — Андрей поставил на пол крынку, закрыл горлышко скрещенными лезвиями ножей. Пахом, выдернув пробку бурдюка, пустил аккуратную струйку точно в перекрестье — сталь отпугивала бесов и нежить, коли те смогли забраться в сосуд. Для укрепления же целебной силы князь быстро нашептал завершающий наговор: — «Матушка-вода, обмываешь берега, желты пески, бел-горюч камень. Унеси все хитки и притки, уроки и призоры, щипоты и ломоты, зобу и худобу, черный глаз, темное слово, худую думу. Унеси, матушка-вода, золотой струей в чисто поле, зимнее море, за топучие грязи, за зыбучие пески, за осиновый тын. Слово мое крепко, дело мое лепко. Аминь».
Зверев осенил себя знамением — не ради заговора, а для успокоения холопа, опасающегося чародейства и чернокнижия. Раз крестится — значит, православие не отринул и безбожия в творимых чарах нет.
— Спасибо, Пахом Можешь прятать. — Он отер клинки о рукав, спрятал в ножны. — А я в баню пойду. Времени уже много, как бы полночь не застать.
В парилке густо пахло хлебом. Любимая женушка на стол пива подавать не стала — пост все-таки, — а вот для бани не пожалела. Пивной пар, знамо дело, самый ядреный и лечебный, кожу очищает и от хрипоты с кашлем спасает.
Холопы Друцкого вид имели весьма соловый. Видать, про Великий пост в дороге подзабыли, и хмельной напиток употребили не только на каменку. Бочонок на пятерых — доза не убийственная, но вполне заметная.
— Хватит с вас, добры молодцы, — скомандовал им Зверев. — Оставьте меня с князем наедине.
— Никак, принес все же снадобье свое? — кряхтя, поднялся гость. — Не дадут старику помереть спокойно.
— Ты еще всех нас переживешь, Юрий Семенович, — отрезал Андрей. — Давай-ка, чуть выше тебя подниму, на второй полок. Нам ведь чем теплее, тем лучше.
Князь Друцкий и вправду выглядел не лучшим образом. И без того никогда не страдавший излишней полнотой, ныне он и вовсе иссох: щеки провалились, нос заострился, кожа стала дряблой и морщинистой, мокрая седая бороденка слиплась и превратилась в подобие растрепанной бечевки. Мышцы на ногах почти исчезли — только кости да жилы остались. Не мудрено, что удержать тяжелые зимние одеяния такие конечности не могли. Тело-то у старика было легоньким, раза в два легче шубы.
— Сейчас, освежу, — пробормотал Андрей, выливая наговоренную воду в шайку, добавил кипятка и плеснул на старика, тут же подсунув под него деревянный тазик: хоть немного смытой воды полагалось выплеснуть на перекрестке дорог: чтобы лихоманка в иные края уходила. Затем он быстрыми, уверенными движениями втер мазь немного выше и ниже колена, ополоснул руки: — Все, Юрий Семенович, готово. Смывать зелье не нужно, пусть впитается.
— Коли не надо, так и не стану, — не стал спорить князь, сел на полке, глубоко вдохнул: — А ведь согрелся я в бане, твоя правда. Однако же валенки все ж одену, не обессудь. Боязно холод обратно в кости пропустить. Тяжко он выгоняется, тяжко. Совсем замучил, покуда я до княжества твого добрался.
— Не бойся, Юрий Семенович, у меня не замерзнешь. Сейчас ради праздника согревающего чего за столом выпьешь — и вовсе любая хворь пропадет. Одевайся, княже, и пойдем. На пустое брюхо лечиться — только снадобья зря переводить.
В трапезной дворня уж заждалась. Без хозяина садиться за стол никто не смел, и все толкались вдоль стен и в коридоре: холопы, в сече проливающие кровь бок о бок с князем, а потому достойные разделить княжескую трапезу, княгиня и ее доверенные ключницы, няньки и приживалки. Обычные смерды уж давно сидели на кухне за угощением — а самые близкие к хозяину слуги, получалось, маялись от голода.
Андрей, решительно пройдя вдоль ряда склоненных голов, занял место во главе стола, приветил гостя, указав место одесную от себя, затем ошуюю, ближе к сердцу, посадил на законное место Полину. Прочие сотрапезники засуетились, тоже усаживаясь. Холопы Друцкого — возле господина, приживалки — слева от княгини. Воины самого Андрея на этот раз оказались отделены от князя нешироким проходом — сидели за отдельным столом напротив него.
— Ну что, откушаем, чем Бог послал? — потер ладони Зверев и тут же получил от жены толчок локтем под ребра.
— Ты чего, батюшка? — округлила глаза Полина. — А молитву?
— Давай в другой раз, — тихо предложил Андрей. — Гости слюной захлебнутся.
— Читай молитву! — решительно потребовала супруга и округлила глаза еще сильнее. — Не позорься перед людьми.
Она перекрестилась, сложила ладони перед лицом и потупила взор. Князь Сакульский, смирившись, последовал ее примеру.
— Отче наш, Иже еси на небесех! — тихо забормотала женщина.
— Отче наш, Иже еси… — громко повторил за ней Андрей.
— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нар от лукавого. Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнявши всякое животное благоволения…
— Аминь! — уже без подсказки закончил Зверев. — Угощайтесь, гости дорогие, чем Бог нас ныне порадовал. Полинушка, за здоровье гостей не мешало бы и бокалы поднять.
— Как у тебя язык поворачивается, батюшка?! — испуганно перекрестилась жена. — Пост же Рождественский! Нечто одного дня с баловством хмельным не перетерпеть?! Одно токмо на уме!
— Они же с дороги, Полюшка. Им поста можно не соблюдать.
— Ужо прибыли, — решительно отрезала жена. — Так ведь, батюшка?
— Верно, Поленька, верно, — послушно кивнул князь Друцкий. — Пост есть пост. От заветов христовых нам отступать невмочно.
— Да, — успокоенная поддержкой родича, гордо глянула на мужа Полина. — Законы Божии в нашем доме завсегда нерушимы будут!
Зверев смирился и стал складывать себе на блюдо угощение со скудного постного стола: немного печеной форели и белорыбицы, заливное из судака, вместо вина плеснул в кубок чуть желтоватого сыта, взял пару пресных лепешек, пропитанных миндальным молоком. На сладкое его не тянуло, а потому кашами с медом и изюмом он оставил баловаться дворне. Немного перекусив, повернулся к гостю:
— Так и не спросил, дядюшка: как ныне дела в княжестве твоем, как здоровье супруги и сына, не доходили ли к вам вести от батюшки моего из Лисьино? Федор, вижу, не приехал. Давно я его уже не видел. Как он?
— В хлопотах Федя по хозяйству мается, — улыбнулся Юрий Семенович. — Мне уж к царю небесному вскорости отправляться, вот на него ныне дела княжеские я и свалил. Пусть вникает, покуда есть у кого совета спросить. Коли меня отпоют, кто же в трудный час подсказку даст? Невесту мы ему присмотрели, Марфу из бояр Кокоревых. Род небогатый, но древний. Тимофей Кокорев ныне в опричную тысячу царскую записан. А девка собой ладная, крепка да румяна. Видел о прошлой Пасхе, к причастию в Софийском соборе ходила. Коли сладится, глядишь, вскорости внуков мне принесут.
— Федор-то невесту уже видел? — задал наивный вопрос Андрей.
— Некогда ему, княже, — небрежно отмахнулся Друцкий. — Служба царская из двух лет на третье к себе зовет, дела хозяйские я на него скинул, да еще охоту с иным баловством никогда не забывает. Куда уж ему по чужим городам на смотрины кататься?
«Ну да, само собой, — мысленно усмехнулся Зверев. — Разве можно двадцатилетнему мальчишке доверить такое важное дело, как выбор будущей жены? Когда дело до венчания дойдет, там невесту и покажут».