Пугало подошло к телу, ткнуло носком дырявого ботинка, пожало плечами. Мол, ничего интересного. Вопросительно посмотрело на меня.
Я взял мертвеца за плечо, перевернул на спину, достал кинжал. Сомнений у меня не было. Я знал, для чего это делаю.
Разрез от горла вниз, до самого живота. Затем два поперечных. Кровь, потекшая из ран, дымилась на холоде, вокруг запахло железом и плотью. Я не останавливался, пока не обнажил ребра и грудину.
Пугало дышало мне в затылок, и его едва не потряхивало от восторга из-за того, что я устроил тут мясную лавку.
— Мне нужен твой серп, — сказал я ему. — Он режет кость лучше, чем мой клинок.
Кажется, в этот момент мой авторитет у Пугала возрос до небес. Оно едва не пустилось в пляс и протянуло мне свое страшное оружие.
Я впервые держал его серп в руке. С виду очень простой предмет — истертая деревянная рукоятка, полоса изогнутого металла, оточенного до бритвенной остроты. Но стоило присмотреться, заглянуть чуть глубже, за призрачную основу, чтобы увидеть, какая сила и мощь заключена в оружии.
Я провел острым лезвием у грудины, и ребра, точно бумага, не выдерживали этих прикосновений — срезались без всякого усилия. Мне не составило труда вскрыть грудную клетку и извлечь сердце.
Пугало было зачаровано действием, словно морской разбойник, на глазах у которого из пучины подняли затонувшие сокровища.
Как и кровь, сердце на холоде дымилось. Я вернул одушевленному серп. Тот благоговейно принял его, не спеша убирать за пояс, наблюдая, как тягучие капли медленно стекают по лезвию и падают в лишайник.
Дорога обратно, как мне показалось, заняла довольно много времени. Пугало не отставало ни на шаг, бежало за мной едва ли не вприпрыжку. Оно чувствовало, что это еще не конец.
Когда я ввалился в пастушью землянку, ничего не изменилось. Костер еще не прогорел, Проповедник читал молитву, Роман метался в горячке.
— О, Боже мой! — воскликнул старый пеликан, увидев мои руки. — Ты ранен?! Господь Всемогущий! Что это?!
Я положил человеческое сердце на пол, сказав:
— Ругару мертв. Так что это ему больше ни к чему.
Пока Проповедник потрясенно разевал рот, переводя взгляд с моего трофея на меня, я быстро обшарил землянку, ища какую-нибудь крупную емкость, но нашел лишь глиняную кружку.
— Ладно. И это сойдет. — Я направился к протекавшему поблизости ручью, набрал воды, поднял с земли первый попавшийся камень. Вернулся, взялся за кочергу и сгреб угли.
— Что ты собираешься делать?
— Сварить противоядие от слюны оборотня. Чтобы цыган выжил.
— И для этого тебе нужно сердце?
— Сердце ругару, который укусил. Кровь человека, которого укусили. Кровь человека, которого не кусали. Еще вот булыжник.
— Ты извлек органы из мертвеца! Это некромантия!
— Скорее старые крестьянские обряды. Ругару кусали людей и прежде. И те нашли способ, как выжить.
— Инквизиция…
— Инквизиция далеко. Церковь разрешает врачам вскрывать трупы, если это на пользу. Считай меня врачом, а его больным, которому срочно требуется помощь. — Я полоснул кинжалом по большому пальцу на руке цыгана, выдавил в воду несколько капель крови. Затем капнул своей, поставил кружку на угли и начал резать сердце.
Пугало наблюдало и облизывалось. У Проповедника был такой вид, словно его в любой момент могло стошнить.
— Я знал, что твоя ведьма научит тебя дурному, — простонал он.
— Если ты будешь досаждать мне, я попрошу Пугало выбросить тебя вон, — прорычал я, продолжая заниматься этой отвратительной готовкой. — Если я ошибусь, то второго сердца ругару у меня поблизости нет. Не мешай.
— Все не влезет в кружку.
— Если я ошибусь, то второго сердца ругару у меня поблизости нет. Не мешай.
— Все не влезет в кружку.
— Все мне и не нужно.
Я закончил нарезать куски, проверил воду, она как раз начинала закипать. Нужных слов, которые обычно произносят колдуны, готовя зелья, я не знал, так что понадеялся на то, что слова менее важны, чем ингредиенты.
Когда вода закипела, я положил в кружку несколько частей сердца, остальное бросил на угли. Запахло жареным мясом, по комнате пополз дым, и Пугало ловило этот аромат человечины, словно грешник, внезапно дорвавшийся до цветов, растущих в райском саду.
Я вышел на улицу, оставив дверь открытой, сходил к ручью и хорошенько вымыл руки ледяной водой. Проповедник подошел ко мне, откашлялся и сухо произнес:
— Даже если он будет спасен от яда, то его душа…
— Слушай, не говори ерунду. Это болезнь. С его душой ничего не будет, уж можешь поверить специалисту по темным душам.
— Все равно. Если ты спасешь его, то в нем будет жить зверь.
— Я в курсе.
— И ты откроешь дорогу в мир для оборотня?! Иного существа?!
Я вздохнул:
— Иные существа не всегда зло. Одно я знаю — у меня есть возможность спасти жизнь. И я не дам ей пропасть.
— Буду надеяться, что сейчас тобой руководит Господь, а не кто-то другой, — сдался он. — Пугало-то точно надолго запомнит эту ночь. Еще немного, и оно заговорит от восторга.
Мы вместе вернулись обратно. Цыган был очень плох, но кровь из раны сочиться перестала. Зелье я продержал на огне довольно долго, то и дело снимая его, как только оно начинало закипать, остужал и ставил на угли снова. Затем, когда оно было готово, что подтверждала бледно-голубая пена, кинул в кружку камень.
— Все, — наконец сказал я.
— И что теперь? — откликнулся Проповедник, неодобрительно следя за всеми манипуляциями.
— Теперь, как только отвар остынет, я напою цыгана.
— А булыжник для чего?
— Его следует положить на рану, чтобы он вытягивал и впитывал в себя яд.
— Ты действительно веришь, что это спасет его?
— Ответ ты узнаешь через несколько часов.
Я оказался прав. Когда ночь подходила к концу, Роман перестал метаться в горячке и его дыхание стало ровным.
Я перевернул лежащий на его ране камень, который с одной стороны потрескался и начал крошиться. Затем бесцеремонно залез в котомку цыгана, без всякого аппетита съел сухарь и кусок грудинки. Только потому, что надо было поесть.
— Судя по всему, он выживет. Поздравляю, Людвиг. Твоя ведьма знает свое дело, а в мире появился еще один оборотень. Вот только разве это жизнь? Быть оборотнем?
— Дышать, мыслить, чувствовать? Думаю, что да. Это жизнь. У каждого из нас свои изъяны, но лучше существовать с ними, чем лежать в могиле.
На это ему возразить было нечего.
Утром Роман так и не проснулся. Я подхватил арбалет и ушел на охоту. Повезло мне лишь через несколько часов, когда я заметил стадо горных коз, лазающих по скалистому склону. Я подстрелил ближайшую ко мне, еще не старую, с буро-рыжей шерстью, но всего лишь ранил. Она скакнула в сторону, не удержалась на карнизе и рухнула с обрыва вниз, тогда как все остальное стадо резвыми прыжками унеслось вверх, на недоступную человеку вершину.
Мне потребовался еще час, чтобы найти спуск, добраться до козы и освежевать ее. Когда я вернулся с тушей домой, Роман сидел, укрывшись моим одеялом, и жадно пил воду, которую я для него оставил. Его колотил озноб, а глаза были ярко-золотистые и совсем не человеческие.
— Он уже час такой, — сообщил Проповедник, забившийся в противоположный угол, словно цыган мог причинить ему какое-то зло.