Бочонок под Рораном заскрипел, когда он наклонился к Эрагону.
— Тебе не кажется, что нам стоило бы…
— Нет, — сказал Олбрих.
Эрагон плотнее завернулся в плащ. Холод уже пробирал его до костей. Но уходить он и не собирался — во всяком случае пока не закончатся мучения Илейн.
— Смотри! — вдруг воскликнул Роран.
Олбрих и Балдор тут же одновременно вздернули вверх головы.
На той стороне дороги из палатки показалась Катрина с грудой окровавленных тряпок. И прежде чем вновь успел опуститься полог палатки, Эрагон мельком увидел Хорста и какую-то женщину из Карвахолла — он не сумел разглядеть, кто это, — стоявших в изножии кровати, на которой лежала Илейн.
Искоса глянув на ожидающих в сторонке мужчин, Катрина чуть ли не бегом устремилась к костру, где Нолла и Изольда, жена Фиска, кипятили уже использованные и выстиранные тряпки.
Бочонок Рорана еще два раза скрипнул, и Эрагон почти уже не сомневался, что сейчас его брат вскочит и бросится следом за Катриной, но Роран остался сидеть рядом с Олбрихом и Балдором. Они, как и все остальные, следили за каждым движением Катрины, почти не мигая.
Эрагон поморщился, когда очередной вопль Илейн разорвал вечернюю тишину, столько боли было в этом крике.
Затем полог палатки вновь приподнялся, и оттуда вихрем вылетела растрепанная Арья с обнаженными руками. Волосы, как крылья, летели за нею, когда она подбежала к троим эльфам из числа стражей Эрагона, стоявшим в тени за ближайшей палаткой. Несколько мгновений она что-то настойчиво втолковывала одному из них — точнее, одной, ибо это была эльфийка с тонким лицом по имени Инвидия, — а потом поспешила обратно в палатку, но Эрагон успел перехватить ее.
— Как там дела? — спросил он взволнованно.
— Плохо, — честно ответила Арья.
— Но почему это продолжается так долго? Ты не могла бы как-то помочь ей?
Лицо Арьи, и без того чрезвычайно напряженное, стало прямо-таки свирепым.
— Могла бы. Я могла бы сделать это еще в первые полчаса, но Гертруда и другие женщины грудью заслоняют роженицу от меня, не позволяя применить даже самые простейшие заклинания.
— Но это же глупо! Почему?
— Потому что магия их пугает. И я их пугаю.
— Так скажи им, что не желаешь ей ничего плохого. Скажи им это на древнем языке — они просто вынуждены будут тебе поверить.
Арья покачала головой:
— Так будет только хуже. Они подумают, что я пытаюсь применить магию помимо их воли, и вовсе меня оттуда отошлют.
— Но Катрина, конечно же…
— Только благодаря ей я и смогла кое-чем воспользоваться.
Илейн снова пронзительно закричала.
— Неужели они не позволяют тебе хотя бы немного облегчить ее страдания?
— Не больше, чем я уже сделала.
Эрагон, прорычав сквозь стиснутые зубы:
— Неужели это правда? Ну, я им покажу! — попытался было прорваться в палатку, но чья-то рука крепко схватила его за левое плечо.
Озадаченный, он оглянулся и вопросительно посмотрел на Арью, но она, качая головой, сказала:
— Нет. Не надо вмешиваться. Это их обычаи, и они, по-моему, древнее, чем само время. Не лезь туда, иначе рассердишь и смутишь Гертруду, а большую часть женщин и вовсе против себя настроишь.
— Да плевать мне на них!
— Я знаю, но поверь, сейчас самое мудрое — это просто ждать вместе со всеми остальными.
Не лезь туда, иначе рассердишь и смутишь Гертруду, а большую часть женщин и вовсе против себя настроишь.
— Да плевать мне на них!
— Я знаю, но поверь, сейчас самое мудрое — это просто ждать вместе со всеми остальными. — И, словно подчеркивая смысл сказанного, она отпустила его плечо.
— Но я не могу просто так ждать, если Илейн так мучается!
— Послушайменя. Будет лучше, если ты останешься здесь. А я постараюсь непременно как-нибудь помочь Илейн, обещаю тебе. Но сам туда не входи. Ты вызовешь только возмущение и гнев, а там ни то ни другое совершенно не требуется… Пожалуйста, Эрагон!
Эрагон колебался. Потом, всхрапнув от возмущения, резко воздел к небесам руки, потому что Илейн снова страшно закричала.
— Ладно, я тебя послушаюсь, — сказал он, придвинувшись к Арье почти вплотную, — но что бы там ни случилось, не дай ей или ребенку умереть. Прошу тебя! Мне все равно, что ты для этого сделаешь, только не дай им умереть!
Арья серьезно и внимательно на него посмотрела.
— Я никогда не позволю, чтобы с ребенком случилась беда, — сказала она и исчезла в палатке.
Эрагон вернулся к Рорану, Олбриху и Балдору и снова плюхнулся на свой бочонок.
— Ну? — спросил Роран.
Эрагон пожал плечами:
— Арья сказала, что они делают все, что в их силах. Нам просто нужно набраться терпения… Вот, собственно, и все.
— Похоже, она сказала намного больше, — заметил Балдор.
— Все равно смысл тот же.
На небе сменились краски заката, став оранжево-алыми, словно близился конец света. Немногочисленные рваные облачка, что еще оставались на западном краю неба после пролетевшей накануне бури, приобрели те же кровавые оттенки. Стаи ласточек летали над головой — ужинали, охотясь на ночных бабочек, мух и прочих насекомых, сновавших в воздухе.
Через некоторое время крики Илейн стали тише; теперь из ее груди все чаще вырывались лишь тихие, надломленные стоны, от которых у Эрагона по спине ползли мурашки. Более всего на свете ему хотелось избавить ее от мучений, но он не мог пренебречь просьбой Арьи и продолжал торчать на своем бочонке, безжалостно грызя и без того истерзанные ногти да время от времени обмениваясь короткими мыслями с Сапфирой.
Когда солнце коснулось края земли и как бы растеклось вдоль линии горизонта, точно огромный желток на сковороде, среди припозднившихся ласточек стали появляться и летучие мыши, легко и быстро шнырявшие в воздухе на широких кожистых крыльях; их пронзительные, почти недоступные восприятию обычных людей визги казались Эрагону болезненно невыносимыми.
И тут Илейн закричала так, что заглушила все прочие звуки. Господи, подумал Эрагон, хорошо бы никогда в жизни больше не слышать таких криков.
Но после этого неожиданно наступила мертвящая тишина.
И через минуту в этой тишине послышался громкий, дрожащий плач новорожденного. Он прозвучал, точно пение старинных фанфар, возвещая прибытие в этот мир нового человека. Олбрих и Балдор сразу заулыбались, как, впрочем, и Эрагон с Рораном, а кое-кто из мужчин, не сдержавшись, даже громко заорал от радости.
Но ликовали они недолго. Едва затих последний радостный вопль, как из палатки донесся жалобный плач женщин, пронзительный, рвущий сердце, и Эрагон прямо-таки похолодел от ужаса. Он знал, что означает этот женский плач: случилось самое страшное, что только может случиться…
— Нет! — громко воскликнул Эрагон и даже подскочил на своем бочонке: «Она не может быть мертва! Не может!.