— И какими ветрами тебя к нам в Россию занесло, урюк тбилисский?
— Э‑э, зачэм так гаваришь, зачэм нехарошими словами ругаешься, – поморщился «русский» батюшка, вставая с колен и переводя неодобрительный взгляд с меня на упырей. – Каво таво притащили, а?! Он мне тут вэсь храм рушит! Всё ламаит, никого нэ уважаит, савсэм мазгов нэт, жизни нэ видал, думает, самый умный, да?!
— Прости, отец Григорий! – вступился Моня, не поднимая глаз. – Казачок наш не со зла, так, от усталости и с голодухи…
— Галодный, да?
Я вдруг подумал о том, что и вправду ел только вчера, позавтракать не успел. А за весь день и полночи даже чашку чая перехватить негде было. Желудок свело в одну минуту.
Батюшка улыбнулся и, шагнув ко мне, заботливо обнял меня за плечи:
— Нэхарашо так, кушать надо. Нэ будешь кушать, какой ты мужчина, что твая женщина скажет? Эй, маладцы, у меня там, за алтарём, мала‑мала есть… ну, вино, лаваш, сир козий, зэлень, шашлык‑машлык нэмножко, всё неси! Зачэм галодный быть, кушай, дарагой!
Вот, и что я, по‑вашему, должен был делать? Рубить их саблей, читать молитвы, стучать себя пяткой в грудь, звеня шпорой, дескать, православный казак ни в жизнь за один стол с нечистью не сядет? А если очень есть хочется?!
— Накрываем, хорунжий! – Моня и Шлёма быстренько убрали с широкого пня бесполезную жабу, расстелили сносную скатёрочку, в четыре руки достали всё, чем был богат грузинский поп, и отец Григорий сам торжественно преподнёс мне рог, наполненный прохладным красным вином.
— Мой дед всэгда гаварил атцу, а атец гаварил мне – видишь галодный человек, сперва накарми! Гость в доме – счастье в доме! Сам патом кушать будешь, того же гостя… Но уже сытого, даволного, висёлого! И тебе вкусно, и ему нэ так абидна, да? Так випьем за то, чтоб всэгда слушать старших и уважать радителей!
Ну не мог я не выпить после такого тоста. Выпил. До дна! Не потому, что у них на Кавказе так принято, а просто иначе не умею.
— Настаящий джигит! – до слёз умилился грузинский вампир. – Будешь маим братом, кто тебя захочет абидеть – мне скажи, я их сам зарэжу!
Дальнейшие полчаса ушли на быстрое поедание остывшей баранины, проверенные временем тосты и нетрезвые клятвы в вечной дружбе. Я ел всё, что давали, не уставал благодарить, но и не забывал, с кем трапезничаю. Благодаря упырям наш поздний ужин кончился быстро, эти тоже мели со стола всё со страшной силой. За вином я бегло рассказал батюшке о своей проблеме…
— Коня у тебя забрала?! Ай, шато дэда, – шумно вспылил экспрессивный священник, лихорадочно ища что‑нибудь острое. – Вставай давай! С табой пайду, всё ей скажу, пусть знает, кто она есть! Джигит бэз коня – что питица бэз крыльев! Как в горы ехать, как верхом кататься, как невеста воровать? Савсэм наглая стала, да?!
— Ох, чую, зря мы сюда припёрлися, – скорбно покачал головой Моня. – Нашему батюшке вообще пить нельзя, он ить до тебя в завязке был, а теперь, поди, весь Оборотный город на уши поставит, покуда не успокоится…
— А я бы и вообще не доверял ему, горбоносому, – вслед добавил Шлёма. – Они‑то народ дружеский, да покуда их большими деньгами не поманили. А поманят, так и продадут за милую душу!
— Ну ты всех‑то под одну гребёнку не чеши…
— Добрый ты, Иловайский, и доверчивый, – покачали головами упыри.
Отец Григорий, к счастью, наших разговоров не слышал; смотавшись куда‑то за алтарь, он вернулся, опоясанный двумя кизлярскими шашками, с чеченским ружьём за плечами, с осетинским кинжалом до колен и в длиннокурчавой пастушьей папахе, надвинутой на самые брови. Весь этот арсенал поверх смиренной рясы православного сельского священника смотрелся просто убийственно…
— Ага! Вот он, казачок‑то, попался!
Прямо на выходе из храма нас поджидала радикально настроенная толпа нечисти общим числом не менее пятнадцати – двадцати лиц, возглавляемая всё той же неутомимой старушкой. Хотел бы я иметь в её годы такую резвость и подвижничество. Оскаленные клыки, нечищеные когти, безумные глаза, злорадный хохот… но вся эта чёрная волна людоедской ненависти была в один миг остановлена коротким выстрелом поверх голов…
— Э‑э, ты чё, бичо? Савсэм стыд потерял, да? Борзеем коллективно? Хорунжий – мой кунак, мамой кылянусь! Кто ему даже одным зубом улыбнётся, тот мой кровник! Всех зарэжу, да?! И прокляну патом, и от церкви отлучу, до кучи на фиг…
Должен признать, что голос грузинского батюшки, поднаторевшего на песнопениях и анафемах, звучал величаво и грозно, как рёв иерихонских труб! Нечисть дружно захлопнула хлебальники, безропотно освобождая нам дорогу. Вид отца Григория с двумя обнажёнными шашками в руках и кинжалом в больших неровных зубах был по‑настоящему страшен…
— Да ну его, бешеного, – первой отступила бабка Фрося. – В горах жил, аджикой питался, в друзьях овцы да собаки, образования никакого, вся цивилизация аж в соседнем ауле, там сортир тёплый и книжки с буквами незнакомыми да бумагой мягкою…
— Ай, женщина, малчи, да! – не разжимая зубов, посоветовал вооружённый батюшка, грозно сверкая глазами.
— Молчу. Чего ж не помолчать? И в самом деле, чегой‑то я, дура старая, завелась…
Мы слаженной четвёркой шли мимо их нечестивого храма, двигаясь широким шагом наискосок через площадь, по улице вниз к чернеющему впереди высокому мрачному зданию. Видимо, до самой Хозяйки, как догадался я…
— Гостя никаму трогать нэльзя! Са мной сидел, вино пил, хлеб ел, маму уважаит – хароший человек! А патом я к нему в гости приду, он мне скажет: «Садись, батоно Григорий! Мой дом – твой дом, всё бэри, всё кушай, сколько хочешь, падарков забирай, э‑э…» Гаварят, у казаков всегда мясо есть – турков стреляют, немцев бьют, крымских татар рубят… Мне на шашлык многа нэ надо, а чачу к столу всегда сваю принесу, да!
Я предпочёл сделать вид, что ничего этого не слышу. С кавказскими законами гостеприимства знаком, разумеется, не понаслышке, но чтоб такое?! Делать мне больше нечего, как ему ответные пиры с человечиной на всю станицу закатывать, чурек нерусский! Но водки налью, святое дело…
— Ну вот мы и дошли вроде. – Мои упыри (жуткое словосочетание!) остановились перед массивными железными воротами. От сердца чуточку отлегло, добрались‑таки…
Что странно, иллюзии на дворец Хозяйки наведено не было. Каким глазом ни смотри, всё одно и то же – построено тяжело, крепко, надёжно, без изысков, но на века! Судя по всему, тот, кому принадлежит этот дворец‑крепость, может позволить себе наплевать на мнение окружающих и не утруждаться ложными красивостями. Значит, Хозяйка и впрямь особа серьёзная…
— Ты энто, казачок, от ворот отойди‑ка, – тоскливо предупредил Шлёма, зябко подёргивая широкими плечами. – Тут нахрапом никак нельзя, погоди, покуда тебя заметят, оценят да в дом пригласят. А ещё лучше поклонись пониже, головы не поднимай, мало ли…
— Слушаюсь! – Я козырно щёлкнул шпорами и изо всех сил приложил ворота сапогом. Ночь на исходе, мне жеребца вернуть надо, за пакетом в штаб метнуться, а они тут китайские церемонии разводят… – А ну открывайте, конокрады, казак пришёл!
Все, кто в тот миг находился на площади – грузинский батюшка, побледневшие упыри, увязавшаяся за нами бабка со своим электоратом, заинтересованные прохожие и даже подоспевший Павлушечка, – рухнули на мостовую, прикрывая головы руками. Над воротами поднялись две медных львиных головы, из их разверстых зевов шугануло такое неслабое пламя, что я едва успел прижаться к воротам вплотную, дабы не изжариться, как курёнок!
Когда рокочущая волна пламени пронеслась надо мной, обдав жаром и чудом не опалив белый султан на папахе, в тот же миг львы убрались обратно, и я смог от души насладиться картиной уморительного вида разнообразно подгоревшей нечисти…
Кстати, их иллюзии не пострадали абсолютно, а вот истинному облику досталось прилично. Запах палёной шерсти противно щекотал нос, у кого‑то были сбриты все волосы на спине, кто‑то загорел по‑африкански, но на одну половину тела, кого‑то оголило до смешных тряпочек и дамских панталонов с бусинками, кто‑то задувал всё ещё искрящийся хвост…
Но все, все, дружно и криво улыбаясь, расползались в разные стороны, от греха подальше! Отец Григорий утёк первым, по‑моему, даже за полсекунды до начала огневой атаки.
Моня и Шлёма встали со стонами, осторожно потрогали свежие ожоги на подрумяненных плешах и, не сговариваясь, начали закатывать рукава:
— Всё, достал ты нас, хорунжий…
* * *
— Иловайский?! – неожиданно раздался молодой и свежий девичий голосок откуда‑то из‑за ворот. – Наслышана о тебе, весь город так и гудит. Ну заходи давай, знакомиться будем!
— Э‑э… кхм, – неуверенно прокашлялся я. – А прилично ли будет мне одному в дом к девице… Может, вот друзей моих для честной компании на чай прихватим?
— Облезут! – твёрдо заявил голос, и упыри радостно закивали. Типа ну её на фиг, ещё утопит в том же чае с вареньем, сам иди! – Эй, ты чего застрял? Заваливай!
Кого заваливать? Я впал в лёгкий ступор, как‑то неправильно выражается эта самая Хозяйка. Но ворота раскрылись ровно настолько, чтоб мог протиснуться один человек. Я мысленно перекрестился и пошёл. Интересно же, какая она там – с десятью хвостами, писаная красавица, страшнее смерти, в чешуе змеиной или, как в греческих мифах, ничем не прикрытая…
Сразу же за воротами, шагах в пятнадцати, находилось основное здание, к нему вела аккуратная гаревая дорожка, ограждённая довольно высоким забором из острых металлических прутьев.
— Иди строго по центру, ничего не бойся. Тут у нас киндер‑псы на вольном выпасе… Не мои, от прошлого доцента остались. Он‑то думал, что их приручить можно, ну и доприручался, кинолог комнатный…
В принципе я понимал почти всё сказанное. Может быть, только манера речи сбивала с толку непривычностью построения фраз, а незнакомые слова я просто пропускал мимо ушей как иноземные ругательства. И потом, все равно ведь все языки славянского происхождения роднятся между собой, значит, и этот выучить можно…
— Спаси и сохрани, Царица Небесная! – едва ли не взвизгнул я, когда четыре здоровенных чёрных пса, со вздыбленной шерстью и саблезубыми клыками, беззвучно бросились на меня справа и слева. Решётки задрожали под яростным напором их могучих тел. Тигры психованные, а не собаки…
— Не смей! – грозно попросил голос, как только я схватился за саблю. – Они маленькие ещё, глупые, жрут всё, до чего дотянутся, порода такая, антинаучный эксперимент по скрещиванию межпланетных видов, за что их бить? Иди себе тихо, главное, сквозь решётку ничего не просовывай – у них не зубы, а экскаваторные ножи без наркоза!
Не знаю, что это такое. Но общую суть я уловил – идти по центру, на лай и рык не реагировать, не спотыкаться и не просовывать им палец, так, просто подразнить…
— Браво, браво, прима‑балерина! – похвалили меня, когда я танцующей походкой, на цыпочках прошёл весь коридор, остановившись у зелёной двери со стеклянным шариком на уровне глаз.
— Ручку вниз и толкай.
Я послушно опустил руки. Чем тогда толкать, плечом, что ли?
— Ещё раз, для даунов и военных, рукоятку гнутую видишь, жми её вниз. Получилось? Заходи!
Ну, со второго раза у меня всё вышло преотличнейше, просто не сталкивался с подобного рода замками. Может, где в столице оно и неудивительно, но у нас на Дону таких заморочек нет. Пнул дверь – она и открылась, а тут – опусти, нажми, дождись щелчка, плавно двинь вперёд…