Это ли не высшее наслаждение — оставаться в тени, дергая за ниточки могущественнейших властителей мира? Что толку в пустом поклонении какому-то истукану, когда кто-то, стоящий за его спиной, в любой момент может опрокинуть его на землю и попрать ногами!
Вся штука заключалась в том, что Данрика никак не могла подобраться к императору ближе чем на семь метров, а это было слишком далеко для ментального воздействия. Неизвестно почему, но наибольшая эффективность захвата получалась с расстояния не более полуметра от объекта, а лучше всего выходило, когда менталист налагал руки на свою жертву, брал ее за голову. Что оставалось магине? Только позволить толстому борову забраться на свое мраморное тело… и не только «на», но и «в».
На столике у стены, на золотом подносе со сценами совокуплений и жертвоприношений, появился свиток с печатью Великой матери, и Данрика осторожно, будто брала в руки ядовитого паука, взяла пергамент и развернула.
Там стояло одно слово: «Торопись!»
Данрика в ярости скомкала послание и выругалась площадной бранью. Ее прекрасное лицо исказилось, как у Медузы Горгоны, и она представила себе, будто отрезает груди у Дараниссы, потом сажает ту на кол… Последнее, что она увидела в своем сознании, накрытом волной безумной боли, отключившей разум, это были струйки крови, текущие по стройным ногам Великой матери, дергающейся на колу в бессильной попытке освободиться или поскорее умереть.
Очнулась она минут через сорок и выругала себя за несдержанность — любая мысль о том, чтобы причинить вред Дараниссе, сопровождалась невыносимой болью, и Данрика подозревала, что одно из таких мечтаний может закончиться ее гибелью — каждый последующий приступ боли был все более и более длительным, а пробуждение далеким.
Вот и сейчас она пролежала в обмороке не менее получаса, так что времени, чтобы подготовиться к постельным утехам с императором, оставалось все меньше.
Данрика думала иногда, зачем Даранисса оставила ей эту возможность — мечтать о том, как она убьет, растерзает свою хозяйку, и пришла к выводу: это было сделано специально, чтобы рабыня знала, что с ней происходит, мечтала об освобождении, но ничего не могла сделать, умирая от боли. Это ли не наслаждение, представлять, как рабыня мучается в судорожных болевых спазмах, не имея возможности что-то изменить? Данрика понимала ее, так как сама была точно такой же и не упустила бы возможности помучить свою рабыню, что она частенько и делала.
Закончив макияж, девушка встала, посмотрела на себя в большую полированную медную пластину, повернулась вокруг, взметнув рубаху, обнажившую крепкие ягодицы, плоский живот и торчащую вперед грудь, огладила бедра и приказала слуге, дежурившему за дверью:
— Паланкин мне! Да скорее, собаки, а то я с вас шкуры спущу!
Слуга бросился бежать — угроза хозяйки была совсем не фигуральной, неделю назад она лично содрала кожу со слуги, который, споткнувшись, облил холодным соком ее спину так, что магиня взвизгнула от неожиданности и покрылась мурашками.
Весь вечер из дворца посла слышались дикие, полные муки крики слуги, а потом из ворот вытолкнули человека, совершенно голого, с обнаженными мышцами, без скальпа и ногтей.
Данрика так искусно сняла с него кожу, что его мужские причиндалы остались на месте, только болтались ниже, чем обычно, вися на сосудах, подводящих к ним кровь.
Человек с содранной кожей несколько часов, шатаясь и падая, бродил по улицам столицы Викантии, пока сердобольный ночной разбойник не пронзил ему сердце, прекратив мучения.
Несколько дней после этого магиня была ласкова со слугами, выплеснув весь негатив на несчастного раба, и с удовольствием вспоминала, как он кричал, когда она вспарывала ему мошонку и вырывала ногти. Рабы для постельных утех отметили для себя, что после этого изуверства она была особо чувственна и легко возбудима, и это облегчало им работу — они даже удостоились похвалы своим умелым языкам.
Дорога до дворца императора заняла полчаса. Рослые мускулистые рабы почти бегом доставили ее к месту назначения, даже не тряхнув ни разу, — школа Аштарата! Она потрепала по щеке одного из них, заметив, что раб, в своей непосредственной звериной сущности мужика, в чем-то привлекателен и даже набедренная повязка у него внушительно оттопырилась там, где положено.
Впрочем, Данрика терпеть не могла допускать в себя какие-то вонючие мужские отростки: судьба мужчин — удовлетворять ее другими способами… и вообще — женщины это умеют делать лучше, а потому она держала у себя и тех, и других.
Стража у ворот дворца расступилась, пропустив ее внутрь, и Данрика пошла по темному прохладному коридору, с удовольствием ощущая прекрасными плечами дуновение ветерка, которым тянуло от моря. Викантийская жара ее угнетала и раздражала — то ли дело прохладные пещеры-храмы Аштарат! Но дорога туда ей была заказана после того, как Даранисса уличила ее в заговоре с целью свержения правительницы и подчинила своей воле. Сообщники Данрики были принесены в жертву на алтаре, ее же совершенную красоту Даранисса пощадила, решив использовать ее как оружие в своих целях.
Магиню привели в комнату, которая, в сущности, была террасой с закрывающимися при желании раздвижными стенами-дверями.
Из нее открывался вид на море, сияющее под низким вечерним солнцем, на горы, окружающие бухту, заполненную огромными парусными судами, развалившимися, как киты, и застывшими на якорях с голыми, словно осенний лес, мачтами.
Пол в комнате был покрыт пушистыми коврами, ноги в которых тонули выше щиколотки, а стены, сделанные из полированных панелей то ли серебра, то ли платины, отражали множество Данрик, в коротком прозрачном платье, с копной черных волос, украшенной мелкими сверкающими бриллиантиками. Служанка трудилась над этой прической около часа, так что Данрике пришлось выпороть ее тростью, чтобы устранить раздражение от столь долгой возни. Впрочем, она пожалела служанку, на теле которой вздулись кровавые, сочащиеся сукровицей рубцы, и кинула ей золотую монету — для утешения.
«Пусть скажет спасибо, что не приказала ей вспороть живот, а рубцы пропадут… почти. Потом надо будет ее продать или принести в жертву Аштарат, — лениво думала Данрика. — Смотреть целыми днями на эту уродину — сама станешь уродиной!»
Все слуги-рабы Данрики ходили только полностью обнаженными, и она не терпела возле себя некрасивых людей, мистически считая, что сохранит свою красоту, только глядя на прекрасное, так что ущербных рядом с собой она не выносила. Когда ей приходилось выезжать в город, она задергивала занавески паланкина, чтобы не видеть воплощенное уродство вокруг себя.
Распахнулись двери с противоположной стороны комнаты, и в нее вошел император Аринатог Третий, милостью богов властитель Викантии.
Это был мужчина лет пятидесяти пяти, ранее бывший сильным, высоким и мускулистым воином, а теперь превратившийся в жирного, обрюзгшего, огромного борова, с тремя подбородками и седоватыми волосами на обнаженной рыхлой груди, отвисшей, как у женщины. В нем было килограммов сто пятьдесят весу, а в его густой встрепанной бороде застряли кусочки какой-то пищи, которую он ел незадолго до свидания.
Данрику передернуло от отвращения, но внешне она ласково улыбнулась и протянула руки к мужчине:
— Наконец-то, мне так хотелось с вами встретиться, а вы все избегали меня! — И это было правдой, тут она не соврала! — Может, мы останемся вдвоем, и вы ушлете своих охранников? Честное слово, я вас не съем! — Данрика облизнула губы красным острым язычком, и император, потеряв голову, взмахом руки отослал своих охранников за дверь. — Ну в самом деле, что может сделать ему девушка, чуть более полутора метров ростом и весом, наверное, килограммов не более сорока пяти — ему, могучему воину, втрое тяжелее ее!
Император сбросил с себя одежду, не растрачиваясь на какие-то там прелюдии, ласки и уговоры, подскочил к женщине и грубо сорвал с нее то, что с натяжкой можно было бы назвать одеждой.
Конечно, никаких трусиков тут не носили, так что доступ к телу оказался очень быстрым и радикальным — император бросил Данрику на колени и грубо вошел в нее сзади, дыша винным перегаром и прижимая ее к полу своей потной тушей.
После двух минут судорожных дерганий он разрядился и встал, недовольный быстрым окончанием соития, а Данрика, ласково улыбаясь и матерясь про себя площадной бранью, утешила:
— Расслабьтесь, лягте на спину — сейчас я сделаю вам массаж. Поласкаю вас, и вы снова будете готовы к «бою», и еще не один раз сможете овладеть мной так, как вам этого захочется. Мне так понравилось наше соитие, вы настоящий мужчина! — «Чтобы ты сдох! Сгнил, тварь ты жирная! Ну погоди, ослиное дерьмо, я тебя научу не жрать жирное! Вернее, ты дерьмо будешь жрать, тварь!» — выругалась она про себя, а вслух произнесла: — Ложитесь скорее, мой властелин, мой воин, мой великий мужчина!
Император плюхнулся на ковры, раскинув ноги и руки в форме морской звезды, а Данрика начала его ласкать, возбуждать губами, языком, с гениталий переходя на живот, соски, шею…
Бросок — ее руки обхватили императора за виски, он дернулся, пытаясь сбросить маленькую сильную пиявку и замер, уставив глаза в потолок.
Через двадцать минут все было кончено.
Данрика встала с императора, сплюнула, пытаясь избавиться от солоноватого привкуса пота и семени, вытерла рот и с размаху ударила лежащего правителя в бок:
— Вставай, скот! Теперь ты мой раб и будешь делать то, что я тебе скажу! Ты это понимаешь?
— Понимаю, — послушно ответил император Викантии, — буду делать то, что ты прикажешь.
— Внешне все останется так, как будто ничего не изменилось. Ты сделаешь меня первым советником и будешь получать приказы. Нигде ни слова ты не скажешь о том, что тут произошло. Все понял?
— Понял. — Аринатог послушно кивнул, стоя на коленях перед Данрикой, сидящей на постели.
— Ну а раз понял, ползи сюда — на четвереньках, раб! Придется тебе подчистить то, что ты тут в меня накидал… — И Данрика замерла в предвкушении удовольствия.
Дело было сделано, задание выполнено — можно и отдохнуть как следует! Ведь она это заслужила, не правда ли?
Глава 11
За окном стучали топоры и яростно матерились мужчины, поднимающие тяжелые бревна.
«Никогда стройка не обходилась без мата!» — думал Влад, сидя у окна в библиотеке замка и задумчиво постукивая пальцами по подоконнику.
Там, в дальнем конце периметра, на свободной территории, строилась казарма для прибывших с ним выживших в бойне солдат.
Пока что они все спали где придется: вповалку в палатках, в старых казармах солдат графства, в коридорах замка, закутавшись в одеяла. Возникла насущная необходимость постройки новых казарм — по задумке Влада, трехэтажных, чтобы не занимать много места. Не потому, что его было мало, просто Влад не хотел загромождать весь двор различными постройками, а размещать казарму за пределами замка не хотел еще больше — такие строения врагу легко поджечь, а где потом размещаться солдатам? А если осада — всем так и так надо будет скрываться за стенами замка, так что лучше построить казарму внутри.
После того как они сбежали из столицы, прошло десять дней. За это время Влад несколько раз летал в клинику — готовил сотрудников к возможному вторжению и не менее возможному бегству. Следовало подумать о том, чтобы клиника переместилась на территорию замка — так он считал.
Марьяна была против этого шага — для эффективной работы клинике нужно было располагаться на проезжем тракте, а замок Саваловых находился далеко в стороне от всех крупных дорог. Влад был с ней не согласен — кому надо, найдут лекарей-пластиков где угодно, и на тракте, и в замке, а вот безопасность — прежде всего. Первое, что лично он сделал бы на месте врага, — напал на клинику, чтобы отомстить за понесенный при штурме ущерб и чтобы нанести врагу материальный урон.