— Нет уж, спасибо. Я пешком.
— Как знаешь, — патрульные козырнули, и потеряли интерес к проверенному гражданину.
А он вышел за ограду и с удовольствием вдохнул сырой воздух. Воняло мазутом и копотью от оставшегося за спиной вокзала. А встречный ветер наносил едва уловимый запах зерна с Башкировских мельниц. Александр Фёдорович поправил мешок за плечами и неторопливо пошёл, оглядываясь по сторонам. А Предтеченская слобода за три года и не изменилась совсем. Хотя, что ей будет. И через сто лет, среди гладких булыжников мостовой, так же будут плескаться под ногами лужи, в которых отражаются облупленные фасады когда-то богатых купеческих домов. О, вот и перемены. Оказывается, успели построить через реку новый каменный мост. Беляков прошёл под ним, оценивая прочность кладки. Хорошо! А за Окой…, мать, за Окой исчезли золочёные стрелы собора Александра Невского. Рука, поднятая было перекреститься, упала вниз. И когда успели, сволочи?
Окская набережная сразу за мостом стала волжской. И здесь мало что изменилось. Только знакомый силуэт нагорной части города, сливающийся с низким небом, напоминал улыбку деревенского батюшки после престольного праздника. То тут, то там в рядах домов светились прорехи, из которых торчали фундаменты не до конца взорванных церквей. Не слишком верующий, так, иногда зайти к службе по привычке, Александр Фёдорович сокрушённо покачал головой. Жалко, красиво же было.
А пивнушку, что сразу за зданием биржи, не тронули. Да, сейчас бы кружечку холодненького…. И чтобы пена через край. Дунуть на неё, отгоняя белую шапку, и сделать первый, самый вкусный глоток. Причмокнуть губами, оценивая лёгкие оттенки горечи, и потом залпом, не отрываясь и не переводя дыхание. Вот тогда уже можно вздохнуть, вытереть усы, прислушиваясь к ощущению тепла в желудке, и закурить. Мир сразу станет тёплым и добрым, выглянет солнце, сам собой пройдёт хронический рудничный кашель. Даже перестанет беспокоить пуля у сердца, которую получил зимой восемнадцатого года от литовских дезертиров.
Бывший зек мысленно пересчитал деньги, надёжно зашитые за подкладку ватника. Триста рублей, их них две с половиной сотни были выручены за уворованный у лагерного кума костюм. Оно, конечно, стыдно на пятом десятке, но дома пятеро сыновей. Когда забирали, младшему только год исполнился. Так что, пиво подождёт лучших времён.
Но жалко-то как! Помнится, когда на войну забирали, пристань речного трамвайчика была как раз напротив "Северной Баварии". Ух, и гульнули напоследок! Проснулся только в Гороховецких лагерях, остриженный, помытый в бане и обмундированный. А вы говорите, путешествий в будущее не бывает. А как через двое суток перескочил?
Улыбнувшись воспоминаниям, Беляков ускорил шаг. "Красные казармы", когда-то дававшие приют нижегородской жандармерии. Тут и в мирное довоенное время старались проходить быстрее, старательно не замечая часовых у входа и редкие экипажи с зашторенными окошками, иногда выезжающие из массивных ворот.
Разбитая дорога вела дальше, мимо Кремля, почти спустившегося к воде с высокой кручи, по берегу Волги, в сторону Печёрского монастыря. Фигу им, а не крестное знамение. Было дело, и с монахами по молодости на гулянках схватываться приходилось. Ох, и здоровы лоси. И не пробьёшь зараз. Упитанный живот, свисая, самое болючее место надёжно закрывает. Но мы, чай волгари, против весла поперёк брюха редкий из братии устоять мог.
Скоро показались знакомые с детства кресты Николы. Уцелела. Тут уж сам Бог велел перекреститься и поклониться. В этой церкви многие поколения Беляковых крестились, венчались, причащались по великим праздникам и, по окончании срока земного, тут же и отпевались. Может и внуки в ней же венчаться будут? Хотелось бы надеяться.
Ну, вот и почти пришёл. Скоро покажутся громадные вётлы на берегу заливчика, а сразу вправо от них и начинается улица.
— Санька, ты? — Окликнул прохожего дед, привязывающий на берегу длинную лодку. — Отпустили?
— Здорово, — поприветствовал Беляков соседа. — Оправдали вчистую. А ты чего, Мефодий Асафыч, в такую погоду на Волге делаешь?
— Огурцы семенные перевёз. С огородов, что на острову. — Старик откинул брезент. — Да пару дынек. Хочешь попробовать?
— Колхозный урожай?
— Сдурел? Стану я на таком верну, да под дождём, чужое добро тягать. Свои, единоличные. Так будешь дыню, или нет?
— Они то откуда? Нешто сам вырастил?
— Не…, давеча баржа на мель села. Помогал разгружать, вот и заработал маненько. Чай не обеднеют.
За разговорами Мефодий Асафыч ловко нарезал крупные ломти, закапав подстеленную газету, и вытащил из рукава необъятного дождевика заткнутую морковиной бутылку. Её мутное содержимое наводило на мысль о том, что не так уж плохо с продуктами в родной слободе. И о попустительстве местного участкового. Сосед пошарил рукой в носовом ящике, и не найдя стакана, развёл руками.
— Ты, Санька, извини, придётся из горлышка.
— Погоди, будет тебе стакан и закуска одновременно. — Александр Фёдорович выбрал из кучи огурец помельче и позеленее, разрезал пополам и, вырезав сердцевину, протянул стаканчик соседу.
— Разливай.
Первая прошла хорошо. Не помешали даже мерзкий вкус и сивушный запах картофельной самогонки, быстро сбитые ароматом сочной дыни.
— Как оно там, Фёдорыч? — Поинтересовался дед? — Туго пришлось?
Ответить не получилось. За спиной послышалось чавканье лошадиных копыт по грязи, скрип колёс и голоса. Беляков оглянулся и торопливо встал, прикрыв бутылку краешком мокрой газеты. Потом удивлённо закрутил головой, переводя взгляд с портрета на бумаге на подъезжающего военного с громадными усами. Каменев? Он здесь откуда? Вообще-то таким чинам положено на автомобиле передвигаться. Разве что засели где-то в канаве. Недаром шинель чуть не по колено заляпана.
— Здравствуйте, товарищи, — Сергей Сергеевич соскочил с телеги и направился к пирующим. Сопровождающие начальники из вежливости или стыдливости остались на месте.
Надо же, товарищем назвал. Гражданин — оно последние годы как-то привычнее. Впрочем, ватник — обычная одежда советского крестьянина, и тут не определить кто есть кто.
— Доброго дня, товарищ нарком.
— Какой уж тут добрый, — проворчал Каменев. — Промок как собака. У вас всегда так сыро?
— Осень же.
— А, ну да…. Дороги кончаются вместе с летом. Ну, ничего, скоро и к вам доберётся цивилизация. Мост тут будем строить. Место уж больно удобное, как раз на два острова опоры встанут.
— Там же у нас огороды, — испугался Мефодий Асафович.
— И что там сеете, хлеб?
— Нет, товарищ Каменев, мы всё больше овощами промышляем. Про огурцы наши знаменитые слышали? — Ответил Александр Фёдорович. — А сейчас и не только их. Вот, попробовать не хотите?
Газета с портретом предательски открыла початую бутылку.
— А может, погреетесь, в такую-то погоду?
— Почему бы и нет? — Сергей Сергеевич оглянулся на свиту. — Товарищи, поезжайте в местный сельсовет, подождёте там. А мне потом дорогу покажут. Тут недалеко?
— Рядом, — ответил дед Асафыч и странно покосился на Белякова. — Метров двести будет.
Наркому вырезали персональный стаканчик и выжидающе посмотрели.
— Наливайте, выпьем за Родину, за Сталина.
Под такой тост пошло хорошо. Каменев закусил, и удивлённо спросил:
— Так у вас и дыни успевают поспеть?
— У нас всё успевает, — Беляков тайком пихнул соседа локтем, не давая ответить. — Только это сорт огурцов такой особый. Видите, полная лодка?
— Надо же, — покачал головой нарком, — а по вкусу и не скажешь. И много у вас таких?
— Да Вы что, овощ редкий, особого ухода требует. На колхозных огородах расти не хочет. Только вот мы двое и владеем секретом.
— Продайте.
— Чего, секрет?
— Огурцы дынные продайте. Они до Москвы сохранятся?
Александр Фёдорович в задумчивости поскрёб щетину на подбородке.
— Если только все вместе везти. Поодиночке сразу вкус теряют и портятся.
— Куда мне столько?
— Разве много? Двадцати пудов не будет. Так что, по рукам?
— Ладно, — махнул рукой Каменев. — Угощу потом Ворошилова с Будённым. Вот удивятся.
— Это точно, удивятся, — согласился Беляков. — За тыщу рублей всё отдам.
— Сколько? Дорого.
— Так и продукт редкий. В Москве такого не найдёте. Только у нас и только сегодня.
Нарком больше не стал спорить и достал из кармана толстый бумажник. Александр Фёдорович взял деньги, отделил две сотенных бумажки и протянул соседу.
— Твоя доля, Асафыч. Всё честно?
Сосед, получив за несколько минут полугодовую прибыль, довольно заулыбался.
— Обмыть бы покупочку полагается.
— Обойдёшься, — окоротил деда Беляков, — тебе ещё груз караулить, пока телега не подойдёт. А я пока товарища наркома провожу до сельсовета.
— Иди-иди, — напутствовал в спину Мефодий Асафович, пряча бутылку с остатками самогонки. — Мимо нипочём не промахнёшься.
Нижегородский край Колхоз "Красный огородник"
День у председателя сельсовета не задался с утра. Что день? Можно сказать — вся жизнь не задалась. И дёрнул чёрт согласиться променять привычную должность главного комбедовца на сомнительный почёт и ежедневные хлопоты. Вернуть бы назад те весёлые времена. Работы почти нет, за отсутствием бедноты в зажиточной слободе. А всё же власть! Хорошо-то было как, хосподи. Развернёшь, бывало, кумачовый транспарант с лозунгом, растянешь потехинскую гармошку, сколько рук хватит, и айда мироедов раскулачивать. Которого на бутылку, а кого и на четверть.
Правда, самый зловредный кулак, Беляков, долго не раскулачивался. Два раза председателя комбеда с крыльца спускал, и один раз в пруд к лягушкам забросил. А сам как есть классовый враг, видит Бог, которого по приказу партии нет. Две коровы, десяток овец, лошадь с жеребёнком. В колхоз не пошёл, а на все уговоры отвечал коротко, но матерно. Но, нашлась и на него управа, когда новый дом построил. Где это видано, чтобы единоличник лучше колхозника жил?
А теперь в половине дома сельсовет. Надо бы, по уму, и вторую половину забрать, но участковый воспротивился. Пожалел, видишь ли, пятерых сынков кулацких. Ему что? Сидит себе в отделении, и горя не знает. А ему, потомственному сельскому пролетарию Петру Волкову, днями напролёт выслушивать из-за тонкой перегородки голос самого младшего Белякова, четырёхлетнего Федьки: — "Дядя Петя, отдай папу! Дядяпетяотдайпапу! Дядяпетяотдайпапу!" А голосище — хоть сейчас в церковь дьяконом отправляй, невзирая на возраст. Одно только спасение — на обеденный перерыв на часок пораньше убежать. Да с обеда вернуться на полтора попозже.
— Петька! — Окликнул председателя сосед, дымящий на своём крылечке трофейной трубкой, которую принёс с турецкого фронта вместе с деревянной ногой. Всякое уважение к чинам бывший фельдфебель утратил при штурме Эрзерума, вместе с ногой.
— Выспался, срань господня? У меня аж стёкла дрожали от твоего храпа. Ты эта…, Петюнчик, поторапливайся. Там в сельсовете сюприс большой дожидается.
— Чего дожидается, Натолий Палыч? — Волков поправил начальственный картуз.
Зловредный инвалид заржал совсем как лошадь, и махнул рукой небрежно. Проваливай, мол, задница комбедовская.
— Ничо, ужо и на тебя управа найдётся. — Бормотал Волков, подходя к большому деревянному дому, на крыше которого развевался красный флаг.