— Гггосподин судья, — в парилку, пошатываясь, ввалился истопник. Нос его был уже не красный, а сизый. — Вас в залу за...сседаний срочно требуют.
— Народу туда сволокли — пропасть, — добавил кто-то из-за его спины.
— А ты боялся, Горыныч! Безработица тебе не грозит.
— Значит, никакого запаха, говоришь? — Это злосчастное утро окончательно вывело Ивана из себя.
— Клянусь! — Соловей гулко стукнул себя в грудь. — На кого ни дыхну, ну никто не чует!
— А Василиса почему почуяла?
Иван стукнул по «кнопке». «Автомат» открылся, оттуда высунулся Федька с двумя бутылками в руках:
— Этого пока хватит?
— Дыши на него! — приказал Иван.
Соловей подошел и послушно дыхнул. Акустический удар отбросил бедолагу в глубь «автомата». Зазвенели разбитые бутылки.
— Ну как? Пахнет от меня? — тревожно спросил Соловей. — Федька сидел у стены, тряся головой. — Видите, как он головой крутит? Не пахнет, значит, — радостно сообщил сыскной воевода, оборачиваясь к друзьям. Они тоже сидели. Кто на чем стоял. И головы их тряслись не хуже чем у Федьки.
— Вот и сказочке конец, а кто слушал, молодец!
Гена на карачках выполз из избушки. Зеленая шерстка на макушке стояла торчком. Переведя дух, домовой с трудом принял вертикальное положение и, пошатываясь, поплелся к озеру.
— Лучше б я мяукал эти два года, — с трудом выдавил он из себя, нагибаясь к воде. Личико охладить домовой не успел. Потоки воды, фонтаном отлетевшие от водяного, окатили Гену с головы до пят. Водяной сидел под дубом и трясся мелкой дрожью. Между ним и озером метались русалки с бадейками в руках.
— Да успокойся ты, — утешал водяного леший, — сказка это. Обычная детская сказочка. Нет в твоем озере никаких лох-несских чудовищ.
— Сам-то чего в лес не идешь? — сердито булькнул водяной.
Леший насупился и замолчал. Какую сказочку прочел ему Мурзик, не знал никто, но папа Гены поклялся, что в лес он теперь ночью ни ногой.
— Водные процедуры на ночь принимаем? — С другой стороны озера, где полным ходом шла подготовка к торжественному открытию культурно-развлекательного комплекса «Дремучий бор», подлетела Яга. — Молодцы. Для здоровья пользительно. Киску накормили?
— Он нас тоже накормил, — отстучал зубами Гена.
— Чем? — удивилась ведьма, соскакивая с метлы.
— Сказками.
— Умница, — умилилась старушка, проворно семеня к своему любимцу. — Я ж говорила — научится.
— Бабуль, спать хочу, — промурлыкал, увидев хозяйку, Мурзик и сладко зевнул.
— Ну так ложись баиньки, — заворковала Ягуся.
— А сказку на ночь?
— Сейчас, мой маленький. Про что тебе сегодня рассказать?
«Маленький» котяра с приличного теленка величиной свернулся калачиком на пуховой перине Яги и сонно промурлыкал:
— Про вампирчиков чего-нибудь аль про оборотней кровожадных...
— Тьфу! На нечисть всякую тянет тебя! Чтоб к блюдечку больше не подходил! Я тебе правильные сказки рассказывать буду. Слушай. Жил да был Иван-дурак...
— Царь-батюшка? — Мурзик приоткрыл один глаз.
— А вот в политику тебе лезть не советую, — проворчала Яга, — быстро хвост прищемят. — Мурзик послушно кивнул головой. — Слушай дальше...
Наслушавшись правильных сказок, Баюн наконец заснул. Яга на цыпочках вышла из избушки и приблизилась к нахохлившейся компании у озера.
— Завтра дел много. Спать не пора?
— Бессонница у нас, бабуль, — нехотя буркнул домовой.
— Может, Мурзика разбудить? Я его хорошим сказкам научила. Вмиг заснете.
— Не надо! — Троица, стуча зубами и подвывая, бросилась врассыпную. Леший с перепугу полез в озеро, водяной ломанул в лес, а Гена взметнулся на дерево и попытался залезть в дупло, откуда был бесцеремонно выдворен бывшим вредным бельчонком, а ныне почтенным главой семейства. Под напутственное «Занято!» бедный домовой отправился с ускорением в обратную сторону.
— Ну, раз не надо, тогда давай о делах потолкуем, — бодро предложила старушка, ловя домового на лету. — Понимаешь, Геночка, я тут на досуге прикинула... не подумавши Василиса последний указ ввела.
— А разве указы не царь издает?
— А... ну да... царь, конечно... вот я и говорю, не подумала наша Премудрая. Убытки колоссальные грядут.
При слове «убытки» Гена встрепенулся, снотворные сказки Мурзика отошли на второй план.
— Да, Геночка, убытки, — отвечая на его безмолвный вопрос, продолжила Яга. — Нельзя было условия продажи эликсира менять. Ох, не к добру это. Есть тут у меня мыслишка одна... Нужно срочно сюда всех собрать. Кто с папой лично знаком был.
— И Василису тоже?
— Не-е-ет, — протянула Яга, — царице-матушке об этом знать ни к чему. Спокойней спать будет. Пусть Илюшеньку тетешкает. А для таких дел молода еще. Есть кому за нее головку поломать да порадеть малость о благе государства нашего.
— Так Кощей тоже с папой знаком был.
— Вот и славненько. — Старушка довольно потерла руки. — Заодно и грехи замолит.
— Да он некрещеный! — Гена, окончательно переставший понимать свою хозяйку, вылупил глаза.
— Надо будет — окрестим, — свернула дебаты Яга и засеменила обратно к избушке.
Гена почесал свою зеленую шерстку на затылке и пошел налаживать «сотовую» связь.
1
— Ах, какой парфюм! — Жан де Рябье галантно оттопырил зад, склоняясь перед Марьюшкой. Хрящик на горбатом носу забавно дергался. Неотразимый обольститель усиленно обнюхивал свою даму сердца.
— Да-да. — Марья-искусница согласно кивнула головой, стараясь не морщиться. Надушен и напомажен был русский француз так, что с души воротило. Она попыталась проскользнуть мимо навязчивого хлыща.
— Я только что из Парижа, — важно заявил Жан де Рябье, перегораживая дорогу, — так там сейчас в моде розовая вода. Баснословных денег стоит. Специально для вас, мадам... через все границы...
— Мерси. — Марьюшка сделала реверансик, принимая изящный флакончик, и проворно юркнула в ближайшую дверь. Жан сунулся было следом и торопливо отпрянул при виде бердышей, скрестившихся перед самым его носом.
— Пардон, — прогнусавил он, сообразив, что чуть не вломился в царскую опочивальню.
— Слушай, что такое пердон? — спросил один охранник у другого, задумчиво глядя вслед удаляющемуся щеголю.
— Сам не чуешь?
— А-а-а, понял.
Марьюшка сидела на царском ложе и дрыгала ногами в ожидании, пока назойливый ухажер удалится, мягко говоря, куда подальше.
— Сядь как положено. Ты, как сестра царицы, должна подавать пример, — назидательно проговорил кто-то, — этикет должна соблюдать, даже когда ты наедине сама с собой.
Марьюшка повертела головой. Голос шел из-под подушки.
— Ага! — азартно воскликнула она. — Вот ты где! — Плюхнувшись всем телом на подушку, Марьюшка придавила попытавшееся улизнуть оттуда зеркальце и, схватив его, как победитель, принялась диктовать условия: — Значится, так, мое серебряное. Перво-наперво покажешь мне моего суженого-ряженого.
— Нашла цыганку, — пыхтело зеркальце, тужась вырваться из цепких пальчиков озорной девицы, — откуда мне знать, кто твой суженый?
— Давай-давай! А то все Василисе расскажу. Как за членами царской фамилии подглядывало, как словеса им дерзкие да непочтительные выговаривало...
— Это когда? — искренне изумилось зеркальце.
— Да только что.
— Шантаж!
— Конечно, шантаж. Ладно! Даю задание полегче. Покажи кого-нибудь из мужей государственных.
— Тебе зачем? — насторожилось зеркальце.
— Похихикать хочу, — честно призналась Марьюшка, — они такие забавные. До сих пор понять не могу, как такие чудики государство поднять сумели.
— Папина школа, — строго сказало зеркальце, — по его заветам живут! И показывать ничего не буду. Люди серьезными делами заняты. Мало ли какие они сейчас секреты важные обсуждают.
— Папа, папа, — хмыкнула Марья-искусница, — только и слышу со всех сторон папа да папа. Все стены его портретами увешаны. И везде он разный. Только по платью несуразному сообразить можно, что это папа.
— Что ж делать? Кроме ближайших соратников, его толком и не видел никто. А из них живописцы... сама понимаешь.
Марья-искусница подняла голову. Прямо перед ней висели самые удачные, по утверждениям авторов, портреты. Один кисти министра финансов, другой — воеводы сыскного приказа, третий — мирового судьи. К последнему полотну приложили усилия все три морды — и Правая, и Левая, и Центральная. Споры, какой мазок куда положить, в судейской коллегии были жаркие. По окончании работы Горыныч, украшенный многочисленными синяками и шишками, потребовал зашить треснувшее по всем швам полотно и повесить его на самое почетное место. Марьюшка с удовольствием взялась за эту ответственную работу. Залатала так, что ни одного стежка заметно не было. Но в тронный зал, как требовал мировой судья, портрет вешать не стали.
— Я хочу почаще видеть эту дивную картину, — дипломатично сообщила судье Василиса.
Польщенный Горыныч удалился вершить свои судейские дела, а его бессмертное творение заняло место в опочивальне царственной четы. Абстракционисты удавились бы от зависти, лицезрея этот шедевр, но в бывшем Кощеевом царстве изобразительное искусство еще не шагнуло так далеко, а потому все, кому посчастливилось его видеть, расползались в разные стороны, держась за животы. Соловей и Чебурашка, прослышав о небывалом успехе Горыныча, решили тоже попробовать свои силы на этом поприще, в результате чего опочивальня пополнилась еще двумя шедеврами. Нужно признать, что их полотна были более реалистичными. На них хотя бы можно было разобрать, где у папы рука, а где нога. Если, конечно, внимательно приглядеться.
Марьюшка вздохнула. Жаль, ее в посаде не было в те бурные дни. Хоть одним глазком увидеть бы этого папу! Таинственная личность. О чародействе его могучем в народе легенды ходят. Даже отец Митрофаний в своих проповедях боится папу трогать. Все очевидцы в один голос твердят: крест на груди у него поболе, чем у батюшки их прихода. А уж сколько кочевряжился-то святой отец, прежде чем ее окрестить согласился. Марьюшка потрогала сквозь тонкое полотно крохотный серебряный крестик, уютно расположившийся в ложбинке меж юных упругих грудей. «Господь не простит! Колдовством балуется! Чародейством!» Спасибо царю-батюшке... Марья-искусница тихонько засмеялась, вспомнив эту сцену. Трое суток два батюшки бражничали, а на четвертые тот, который царь, запретил похмелять того, который поп, пока последний обряд по всем правилам не совершит. А потом святой отец и сам удивлялся. Ни громы небесные не поразили, ни болезнь черная не коснулась чародейки. Принял Марьюшку крест.
— Тогда вот что, — решительно проговорила девица, отряхнув воспоминания, — раз друзей нельзя, то покажи-ка ты мне ворога нашего, Кощея Бессмертного.
— Не могу, — вздохнуло зеркальце, — мне на то специальное распоряжение поступило.
— От кого?
— От кого, от кого! Кто мне может распоряжения давать?
— Да ну тебя, — обиделась Марьюшка, — то нельзя, это не могу. Что ты вообще можешь? Папу показать можешь?
— Скажешь тоже! Папа в тридевятом. Туда только Кощей пробиться мог, когда в силе был. Яга, в принципе, тоже может...
— Короче, ни фига ты не можешь! — вынесла свой приговор Марьюшка, заталкивая зеркальце обратно под подушку. — Будем делать оргвыводы.