— Открой футляр.
Зять осторожно раскрыл футляр и вытащил продолговатый предмет, завернутый в чистую тряпицу.
— Разверни, разверни, — подбодрил его Ребе.
Когда тряпица оказалась на столе, перед зятем предстал старый, потертый и растрескавшийся шофар.
— Ты держишь в руках, — с гордостью объяснил Ребе, — шофар самого великого ребе Элимелеха из Лиженска. Эта реликвия передается в нашей семье от отца к сыну. Поскольку у меня нет сыновей, а только дочери, теперь она по праву принадлежит тебе.
Жених с величайшим почтением поцеловал шофар, положил его на стол и вопросительно посмотрел на тестя.
— Ты хочешь спросить, где обещанные сто тысяч? — уточнил Ребе. — Перед тобой куда большее богатство!
— Но что я буду делать с шофаром? — спросил зять, снова беря в руки рог.
— Как это что? — удивился Ребе. — Отправишься в Варшаву, снимешь лавку на главной площади, и каждый, кто захочет протрубить в шофар великого ребе Элимелеха, с радостью принесет тебе десять злотых. Не пройдет и месяца, как заработаешь обещанную сумму. А потом… потом переберешься из Варшавы в Познань, из Познани в Краков. Когда станешь богачом, выберешь себе местечко и осядешь там. Я буду рад, — сердечно произнес Ребе, — если вы с женой поселитесь рядом с нами.
Через неделю Ребе посетил сват.
— Я пришел получить положенную мне плату, — без обиняков начал он. — Обе дочки уважаемого Ребе с моей помощью вышли замуж, и теперь мне полагается вознаграждение за хлопоты.
— Разумеется, — подтвердил Ребе, — Ты выбрал хороших женихов и твой труд заслуживает щедрого вознаграждения. Я долго думал, как отблагодарить тебя и решил… — тут Ребе сделал многозначительную паузу.
«Интересно, — подумал сват, — где он наскреб денег? Насколько мне известно, до свадеб Ребе не отличался достатком, а теперь-то уж вообще гол как сокол. Неужто он и со мной выкинет такой же пуримский фортель, как со своими зятьями?»
— Итак, — важно продолжил Ребе, — я долго думал, как вознаградить тебя, и решил, — он снова замолк. — Посоветовавшись с мужьями моих дочерей, — завершил, наконец, Ребе, — я дарую тебе исключительное пожизненное право совершенно бесплатно надевать сюртук Ребе Пинхаса из Корица и трубить в шофар великого Ребе Элимелеха из Лиженска.
Персональный надзор
Записано со слов раввина Довида Гурари, Холон.
Рами разбудил телефонный звонок. Семь часов утра! Кому там неймется?! На экране смартфона засветилась ухмыляющаяся физиономия диспетчера Моти. Ладно, придется ответить.
— Рами, ты уже встал?
— М-м-м….
— Короче, есть заказ на Хайфу. Через полчаса, улица Бялика, дом номер двенадцать. Успеешь?
— Не успею, я только глаза продрал.
— Ок, сорок минут у тебя есть. Но ни секундой больше.
Через двадцать минут Рами уже сидел за рулем такси. Заказ на Хайфу — весьма выгодное дельце. Из Тель-Авива туда ходят поезда и автобусы, такси обойдется раз в пять дороже, если не в восемь. При всей нелюбви к горластому Моти сейчас Рами испытывал к нему некое подобие благодарности. Вообще-то своими дурацкими придирками диспетчер попортил ему немало крови. И его манера выражаться, это бессмысленное «короче»… Но выгодный заказ Моти все-таки подкинул именно ему, а не другому таксисту.
На улице Бялика перед домом номер двенадцать стоял старый старичок — из тех, кого показывают по телевизору в День Независимости. Их хлебом не корми, дай пораспространяться о героических годах британского мандата, когда эти старички, тогда еще молодые нахальные ребята, по ночам сидели у костров в открытом поле, охраняя еврейские поселения от арабов, а днем подкладывали взрывчатку под гостиницы с английскими офицерами.
Старичка сопровождала немолодая женщина в очень дорогом платье, явно из фешенебельного магазина. У Рами на клиентов глаз наметанный, девять лет таксистом в Тель-Авиве — лучшая школа жизни. Ему стоит лишь окинуть взглядом клиента, и он может рассказать о нем такое, чего в личном деле не отыщешь. Как человек одевается, как ходит, как говорит, как губы кривит — если уметь сопоставить одно с другим, никакой психолог не нужен. А Рами умеет — жизнь научила.
— Вот по этому адресу, пожалуйста, — женщина протянула листок бумаги. — Там и телефон есть, позвоните, если вам не трудно, минут за десять, сестра выйдет и встретит отца на улице. Тебе удобно, папа?
— Удобно, удобно, — проворчал старик. — Мне теперь все удобно.
Рами искоса посмотрел на его лицо, покрытое пигментными пятнами, чуть подрагивающие руки, безвольно лежащие на коленях. Ну да, явный пионер-первопроходец. Доживает век у детей, мороча им голову рассказами о славном прошлом.
— Вот деньги, — протянула конверт женщина. — Пожалуйста, не спешите, езжайте осторожнее.
Рами молча вытащил деньги из конверта, пересчитал и кивнул.
— Конечно, куда нам торопиться. Довезу вашего отца в полном здравии и спокойствии.
В зеркало заднего обзора он видел, как женщина махала рукой вслед. Сумма в конверте почти на треть превышала тариф. Можно было не спешить. Одной такой поездкой с такими чаевыми он перекрывал дневную выручку.
Семейка, видимо, из богатеньких, но занятых своими делами. Иначе почему бы этой даме самой не отвезти любимого папашу в Хайфу? С другой стороны, ему-то на что жаловаться? Повезла бы сама, остался бы он без заработка.
Перед самой Хайфой дорога проходила неподалеку от моря. Ветер упруго бил по боку машины, нес через шоссе песок и прибрежные колючки. Несмотря на ветер, море было гладким, иссиня-бирюзовым. Желтая полоса пляжа пустовала, серфингисты с парашютами еще не появились. Рами любил наблюдать, как они стремительно несутся по водной глади, бесшумные и прыгучие, влекомые вместо ревущего мотора натянутым нейлоном парашюта.
Улица, указанная на листке, находилась на самом верху горы Кармель. Дорогой район, продуваемый морским бризом, чистый, ухоженный. Перед тем, как начать подъем, он набрал номер.
— Уже выхожу, — тотчас отозвался приятный женский голос.
«Наверное, младшая сестра», — предположил Рами.
Так и оказалось. Красотка, одетая еще шикарнее тель-авивской, помогла старичку выбраться из машины и расцеловала его покрытые пятнами щеки с таким жаром, словно не видела папочку лет сто.
— Хорошим, видимо, был дедуля отцом, — подумал Рами, спускаясь в нижний город. — Или наследство большое, вот сестрички и стараются.
Он остановил машину возле небольшой кафешки, благо место у тротуара оказалось свободным. Хотелось холодной кока-колы, нет, сначала горячего кофе с хрустящим круассаном, а уже потом — холодной колы. В принципе на сегодня он свое отработал, можно посидеть за столиком под полосатым зонтом, сладко покуривая сигарету. Иногда судьба разжимает свои цепкие лапы, даруя часы блаженного безделья. Почему же не воспользоваться?
По дороге к столику ему попалось на глаза траурное объявление: Шошанна Унтербах. Обычай залеплять все дома вокруг квартиры умершего плакатами с черной рамкой всегда бесил Рами. Но он не дал раздражению испортить утро, а, отогнав его в сторону, с удовольствием уселся на пластиковый стул.
При близком знакомстве заведение нельзя было назвать кафе, так, какой-то буфетик, забегаловка, где стоя выпивают чашечку эспрессо, заправляются колой, съедая на ходу какую-нибудь дешевую дрянь. Приличные заведения в это время суток еще закрыты, поэтому нечего пенять на судьбу. Впрочем, капучино оказался вполне сносным, а круассан — горячим и хрустящим.
Наполнив стакан ледяной колой, он выкурил сигарету, не спеша впитывая пестрое, щебечущее утро, наполненное острым солнечным светом, гортанным воркованием голубей, школьниками, нагруженными разноцветными ранцами, их молодыми мамами, с эпатажно выглядывающими из под кофточек лямками бюстгальтеров, солидными автобусами кооператива «Эгед», пренебрежительно фырчащими перед остановкой.
Разморенный отдыхом, он заставил себя подняться лишь спустя полчаса, поправил прилипшие к ногам штанины и медленно двинулся к такси. Его взгляд снова уперся в большие черно-белые буквы: Шошанна Унтербах. На сей раз они не вызвали в нем раздражения: умиротворенность утра вместе с кофе и круассаном сделали свое дело.
Подойдя к машине, он снова увидел плакат — Шошанна Унтербах, — и в это мгновение невидимые пальцы мягко повернули его сердце. Он не мог объяснить, почему, он не понимал, зачем, и вряд ли сумел бы внятно изложить смысл своего желания, но ему неодолимо захотелось посетить квартиру умершей.
— Шошанна Унтербах, — прошептал Рами, — черт побери, — Шошанна Унтербах!
При чем здесь черт и что толкает его совершить бессмысленное действие, Рами не понимал, но каким-то сверхсознанием, внечеловеческим промельком истины он точно знал, что должен отправиться прямо сейчас в квартиру Шошанны.
Рами прочитал адрес, сообразил, в каком доме нужно искать, и быстрым шагом отправился на поиски. Благодушие словно сдуло ветром, Рами легко и решительно зашагал навстречу судьбе.
Старая деревянная дверь с траурным объявлением оказалась незапертой.
«Нечего терять и некого бояться», — подумал Рами, входя в крохотную квартирку. К нему повернулись лица десятка мужчин, расположившихся на изрядно потертом диване и колченогих стульях. Один из них, видимо, сын покойной, сидел на брошенном у стены тоненьком пестром матрасе, из тех, что министерство абсорбции когда-то бесплатно выдавало новым репатриантам. На низком столике стояли одноразовые тарелочки с дешевым угощением: шоколадные вафли, орешки двух видов и бутылки с дрянной газировкой. Обычная обстановка семи дней траура.
Рами поздоровался, присел на стул и принялся разглядывать комнату. Смотреть было не на что, нищета сквозила изо всех углов.
— Вы были знакомы с моей мамой? — обратился к нему человек, сидящий на матрасе.
— Нет, — честно признался Рами. — Я не местный, из Тель-Авива. Таксистом работаю, привез клиента, случайно увидел объявление и решил зайти.
— Бывает, бывает такое, — солидно заметил старичок, утонувший в диване. — Иногда люди совершают непонятные поступки. Душа человеческая знает больше, чем разум.
Он вытащил из кармана клетчатый платок, промокнул бесцветные губы, провел под носом и спрятал платок в карман.
— Да, да, да, — согласно закивали присутствующие. Слова старичка были выслушаны с величайшим почтением. Видимо, он пользовался тут авторитетом.
— Так вы ничего не знаете про маму? — спросил скорбящий сын.
— Нет, ничего. Совершенно ничего.
— О, мама была необычная женщина, — начал скорбящий.
— Праведница! — вмешался старичок. — Самая настоящая праведница. Одна из тех, на ком держится мир.
Рами вежливо закивал. Ему, к сожалению, доводилось бывать на такого рода церемониях. Восхваление умершего или умершей было неотъемлемой частью ритуала. На протяжении семи дней траура родственники словно соревновались в нахождении доказательств праведности покойника. Цветистые многословные речи плохо совпадали с собственным отношением ораторов к почившему праведнику и совсем не вязались с тем, как они вели себя после завершения траурной недели с детьми покойного или его вдовой.
— Шошанна была очень простой женщиной, — вмешался в разговор один из мужчин, сидящих на стульях. — Зарабатывала на жизнь уборкой квартир. И вот из этих маленьких денег она выкраивала на подарки детям, пострадавшим в автокатастрофах. Да, каждую пятницу с самого утра Шошанна отправлялась в больницу. То в Хайфу, то в Хадеру, то в Цфат. Отыскивала пострадавших детишек и вручала подарки.