Теперь только он, капитан Ильюшенков, знает наверняка, как хитер и опасен Парашистай. Он описывал в рапорте события дня, и, проживая их заново, скрипел зубами от злости.
— Ничего, я достану тебя, — бормотал он, глядя во мрак наступившей ночи.
3.
Сосновый бор. Белый ягель хрустит под ногами. Прекрасный запах смолы и хвои. Тишина и спокойная уверенность вековых сосен. Я иду, периодически поднимая голову и глядя вверх, — там, в кронах деревьев царит свобода и ветер. Солнце закрыто плотными облаками. Кажется, что и время здесь застыло, став вязким и аморфным. Сосны, как огромные богатыри, плечом к плечу стоят на защите этих мест. И я, словно муравей, медленно ползу где-то внизу, осознавая свою малозначимость и бессмысленность существования. Здесь, в царстве вечности, я всего лишь травинка или чуть пробивающийся из земли росток, у которого нет будущего, потому что вечность — это не про меня.
Может, если бы я был одним из этих сосновых исполинов, я бы имел шанс жить вечно?
Я улыбаюсь — мысли о вечности, как обычно, приходят некстати. Мне надо выживать, а не думать о том, чего не может быть. Голод заставляет меня опустить голову и смотреть под ноги. Здесь должны быть белые грибы. И вот я вижу первую коричневую шляпку, наклоняюсь к ней и срываю боровик. Аккуратно сломав его у основания, — с детства я помню о том, что не надо повреждать грибницу, — я откусываю от шляпки. Наклонившись еще раз, я подбираю следующий гриб и иду дальше. Останавливаться нельзя. Я уверен в том, что преследователи уже идут по моим следам. И надо исходить из худшего — по следу их ведет собака. Пока я ничего не могу изменить, и только неутомимое движение вперед дает мне шанс на свободу.
Я думаю о том, что мне делать. Мало просто оторваться от погони. Надо еще решить куда идти и как жить дальше. Конечно, как только появиться возможность, я вернусь в город к Марии, но интуиция подсказывает мне, что это произойдет еще не скоро. Пока же я иду на север, потому что там значительно меньше человеческих поселений, — глухая тайга и отсутствие людей сейчас лучшее, что есть для меня. Мои преследователи были бы рады, если бы я пошел на юг или на восток. Но — только на север, пусть даже я знаю, что скоро осень и будет холодно. На мне джинсы и футболка, на ногах кроссовки, и я улыбаюсь.
Богиня ведет меня за руку. Я знаю, что когда придет время, когда придет осень, на мне будет теплая одежда и обувь. Пока же надо решить ближайшую задачу, — оторваться от потенциальных преследователей.
Я иду и вспоминаю. Это отвлекает от грустной реальности, словно я разговариваю с незримой собеседницей о том, что было в прошлом плохого и хорошего. Я вспоминаю свои детские годы, когда еще не до конца понимал, что произошло в зимнем лесу. Когда полностью не осознал значимость события, основным проявлением которого был свет далеких фонарей.
Я возвращаюсь к тому событию, которое навсегда отпечаталось в памяти, и которое я старательно пытался забыть. Конечно же, ничего не вышло, я не смог забыть, я всего лишь закрыл этот случай в дальнем тайнике памяти. Спрятал от самого себя, словно я играю в прятки со своим сознанием.
Я прекрасно помню, как мама вернулась после месячного отсутствия, — она уезжала в санаторий по путевке. Мне шесть лет. Я провел все лето во дворе и в близлежащем лесу, практически не вспоминая про отсутствие мамы. И вот — теплые руки мамы, счастливые глаза, в которых радость от встречи с сыном, она прижимает меня к себе, говорит о том, что скучала. А я вижу перед собой чужую женщину. Нет, где-то в глубине сознания я понимаю, что это моя мама, разум мне говорит, что никем другим она и не может быть, но — вдыхая изменившийся запах, чувствуя странное тепло тела, и ощущая необычную дрожь пальцев, сжимающих мои плечи, я думаю о том, что это не может быть моя мама. Нет, это не она. Ту маму, которая живет в моей памяти, я не спутаю ни с кем. Наверное, я улыбаюсь, пытаясь принять эту действительность. Наверное, я что-то говорю в ответ на её слова. Сейчас, конечно же, я не помню те мелочи и нюансы, которые заставили мои интуицию всё запомнить. Да, и не важно.
Ощущение чужеродности, идущее от родного тела матери.
Наверное, именно тогда я впервые столкнулся с иррациональным злом, которое почти невозможно победить. Тогда я не понял этого, — я был слишком мал, чтобы понять простую вещь: раковая опухоль, поражая организм, слишком много изменяет в процессах жизнедеятельности. Я еще не осознавал свою суть и свой дар, чтобы понимать и бороться. Я был мал не только ростом, но и сознанием.
И меня уже держала за руку Богиня.
Зачем мне пытаться что-то понять, когда есть та, которая ведет к свету далеких фонарей. И пусть мне еще шесть лет, где-то там, глубоко в голове уже созревает мысль — а зачем мне та, которая не знает, куда идти?
Мама или Богиня? Уже тогда мне надо было выбирать, и, мне кажется, я сделал этот выбор. Все эти годы я старательно прятал от самого себя простую истину, — это я виноват в смерти матери. Нет, конечно же, она курила всю свою сознательную жизнь, она не обращалась в поликлинику к врачам и не посещала флюорографический кабинет, она не заботилась о своем здоровье. Но — уже в шестилетнем возрасте я мог понять, что грозит маме. И мог хотя бы попытаться что-то изменить.
Однако я сделал свой выбор и постарался забыть то, что почувствовал. Я заставил себя поверить в то, что не мог в том возрасте понять и осознать. И улыбался маме так, словно ничего не произошло.
Однако я мог.
И должен был.
Теплая рука Богини и свет далеких фонарей, как мираж, который манит к себе и заставляет забыть ту реальность, где живут близкие тебе люди.
Хотя, возможно, я предъявляю себе слишком жесткие требования. Кто в шесть лет способен принимать такие важные решения? Может, я просто гипертрофирую те события? Может, я просто играю со своим сознанием и памятью в странные игры, где я сам себя загоняю в клетку, из которой нет выхода.
Хотелось бы верить, что я что-то забыл, что-то придумал, и за давностью лет, просто воздвигаю воздушные замки на песчаном пляже: сейчас со стороны моря налетит ветер, и разгонит чудовищные нагромождения в моем сознании.
Хотелось бы верить…
Сосновый бор заканчивается. Впереди неглубокий овраг, по дну которого бежит маленький ручей. Далее на том стороне оврага снова смешанный лес. Это именно то, что мне надо. Я спускаюсь вниз и сначала пью холодную чистую воду. Пью с удовольствием, загребая жидкость обеими руками, как ковшом. Наслаждаюсь прекрасным вкусом лесного ручья. Умывшись, и ощутив прилив сил, я иду дальше прямо по ручью. Начинает накрапывать мелкий дождь, который, судя по всему, будет идти весь день.
Пусть на время, но если по следу идет собака, то она потеряет мой след.
Пусть на время, но я хочу не думать о том, что я сам придумал свет далеких фонарей в темном зимнем лесу.
4.
Они вышли вчетвером. Кинолог с овчаркой, которая легко взяла след, и бежала впереди, натягивая поводок. Двое бойцов спецназа — лейтенант и рядовой. И капитан Ильюшенков.
Солнце еще не встало, они легко бежали в рассветных сумерках, и молчали. Капитан думал о том, как бы сделать так, чтобы у него была возможность на законных основаниях просто убить Парашистая, а не догнать, поймать и передать дело в суд.
Лейтенант думал о девушке, с которой вчера познакомился, и договорился встретиться сегодня вечером. Рядовой просто радовался тому, что он сейчас в лесу, пусть даже у него за плечами рация, а на плече автомат Калашникова.
А кинолог — сержант Коротаев — внимательно смотрел по сторонам, замечая те мелкие детали, по которым можно было понять состояние преследуемого преступника. И если в самом начале он предположил, что беглец действительно ранен, то примерно через полчаса он понял, что рана у него пустяковая. Однако пес по имени Дориан легко бежал, практически ни разу не потеряв след, и это вселяло в него осторожный оптимизм, — возможно, через несколько часов они смогут догнать преступника, а там уже работать будут спецназовцы, и этот капитан со злыми глазами.
— Дориан! Сидеть! — подняв руку, скомандовал сержант.
— Что такое?
Капитан Ильюшенков замедлил шаги и встал у поваленного дерева.
— Он здесь лежал, — сержант показал рукой на траву, — правда, совсем недолго.
Капитан посмотрел на указанное место, — да, трава слегка примята, но это практически невозможно заметить.
— И вот еще, видите там нитку. Скорее всего, он оторвал кусок ткани от одежды и забинтовал рану. Потом встал и побежал дальше. И это плохо.
— Почему?
— Рана у него пустяковая, — сказал сержант Коротаев, — если в самом начале по следам было видно, что он слегка прихрамывал, то затем он бежал нормально. Здесь он лежал не больше десяти-пятнадцати минут, а потом двинулся дальше, и я опасаюсь, что шел по лесу всю ночь. Следовательно, фора у него около шести часов.
— Блин! То есть до вечера мы его можем не догнать! — разочарованно простонал лейтенант.
— Если здесь стоять будем, то точно не догоним, — сказал капитан, — давай, следопыт, командуй своей скотине брать след.
— Его зовут Дориан, — спокойно сказал кинолог, защищая своего друга.
И они побежали дальше. Лейтенант Молчанов стал думать о том, что он скажет девушке с необычным именем Эвелина, когда сможет вернуться в город. Правду говорить нельзя, а неправду она наверняка заметит, и перестанет ему доверять. После этого можно будет уже и не пытаться наладить какие-либо отношения. А жаль, потому что Эвелина ему показалась девушкой умной и симпатичной, — и искорка в её глазах, когда он говорил о том, что ему было интересно: о книгах, написанных Стивеном Кингом. Многие его знакомые сразу отвергали произведения этого писателя, ставя штамп «ужастик». А она внимательно слушала, и он заметил в её глазах ту заинтересованность, которую уже давно не видел в глазах знакомых девушек. Только ради этого стоило попытаться придумать полуправду, и сохранить эту искорку в глазах.
Рядовой Николаев размышлял о преступнике, который выжил в аварии и бежал далеко впереди. Иногда это было очень любопытно, — попытаться представить себе, что бы он, Виктор Николаев, делал бы в подобной ситуации. Пусть рана не серьезная, вокруг тайга и ты свободен, но — ты должен понимать, что за тобой будет погоня. И совсем скоро осень и станет холодно. Куда бежать? Если бы он был на месте беглеца, то двинулся бы на юг. Там рано или поздно можно выйти к большому населенному пункту и затеряться среди людей. С другой стороны, именно там его и будут ждать, если они не смогут догнать беглеца сейчас. А еще есть такое понятие, как голод. Конечно, при желании в лесу в августе можно найти полным полно пищи, но не факт, что этот Парашистай знает, что можно, а что нельзя совать в рот. Николаев мысленно попытался вспомнить, что он знает о Парашистае, и, кроме того, что это маньяк-убийца и что он был врачом, ничего не обнаружил в своей памяти. Собственно, ничего другого он и не мог знать, — во-первых, по должности не положено, во-вторых, он совсем недавно пришел в спецназ, а перед этим проходил срочную службу в ВДВ.
Капитан Ильюшенков раз за разом рисовал в своем сознании примерно одну и ту же картину: обессиленный Парашистай спотыкается и падает, затем встает на ноги и поворачивается лицом к преследователям. В его руке суковатая дубина, и преступник бросается вперед. Он, капитан Ильюшенков, выхватывает пистолет и стреляет.