– Я был на борту его катера только полчаса. Поесть не предлагали.
– А как туда попал?
– Приплыл на весельной лодки из верхней станицы. Но это страшная тайна, – для наглядности я вытаращил глаза и повращал зрачками.
– Ну да, как в сказке про Буратино, – снова засмеялась Варвара Петровна.
Почему-то я был уверен, что от такой женщины не может быть никаких тайн ни у меня, ни у президента.
Ей, наверное, было уже далеко за пятьдесят. Но как многие деревенские женщины, не слишком обремененные физическим трудом (все же кандидат сельхознаук в прошлом), она выглядела лучше большинства городских дам на 10–15 лет моложе. Не слишком красивой в такие-то годы, но по-прежнему сексуально привлекательной. Тяжёлая грудь, рождающий всякие фривольные мысли зад. Живёт на природе, почти в сосновом бору, и быть хозяйкой крошечной гостиницы ей в охотку.
Варвара Петровна про свои прелести прекрасно знала. Потому что откровенно вертела задом возле газовой плиты в комнате, являвшейся в гостинице одновременно и столовой, и кухней. Я столь же откровенно её разглядывал.
– Что, нравится? – спросила она.
– Ваш борщ? – смутился я. – Я ещё не начал его есть, Варвара Петровна. Но запах чудесный.
– Какой борщ, милый? Борщ само собой. Ещё бы посмел сказать, что борщ тебе не понравился. А попа моя нравится?
Я выдохнул:
– Нравится, Варвара Петровна.
– Так и думала. Ну, тогда, значит, сегодня с ней и познакомишься.
Сказала, и словно в кипяток меня окунула.
Я растерянно забормотал:
– Что вы, Варвара Петровна. Мы ещё и не знаем друг друга толком.
– А мне тебя президент пообещал.
– Кто?!
– Президент. Когда он был у меня в гостинице, то стал расспрашивать: мол, как живешь, Варвара, замужем ли. Ну, я сдуру и пожаловалась, мол, разведенка, и где теперь кавалера искать, если в посёлке одна молодежь. А перед самым твоим приходом вдруг – звонок. Поднимаю трубку: батюшки, снова президент! Говорит, так и так, идёт к тебе человек от меня, человек хороший, книжки пишет и холостяк, в разводе. Ты с ним, мол, поласковее. Что, неужели соврал?
– Ничего он не врал, Варвара Петровна. Я на самом деле холостяк. Только вот…
– Что?!
– Никогда бы не подумал, что президент ещё на такое способен. Сводничать.
Мы уже в третий раз за полчаса стали хохотать. Чёрт побери, а как президент мог предположить, что эта женщина начнёт меня мучительно притягивать к себе с первой же минуты нашей встречи? И что я ей тоже понравлюсь? Наверное, у них, президентов, есть какие-то связи с астральным миром.
То, что эта женщина без всякого смущения предложила себя в любовницы или жены, меня ничуть не оттолкнуло от неё. И дело было вовсе не в том, что я соскучился по женской ласке или находился под каким-то магическим воздействием общения с президентом. Глупости это. Президент, скорее всего, тут вообще ни причём. Но почему-то на острове я сразу почувствовал, что в моей жизни наступил коренной перелом. И хотя абсолютно ничего не знал о том, что увижу завтра, это ближайшее будущее мне представлялось лучезарно солнечным и будоражило. Наверное, моё возбужденное состояние сразу передалось и Варваре Петровне. Конечно, выглядит смешно, если женщина в возрасте мечтает об алых парусах и капитане Грее, но именно таким я и предстал перед ней, несмотря на свои шестьдесят пять лет и абсолютную несхожесть с молодым красавцем Лановым в фильме. Что поделать, любовь человеку нужна всегда.
Ещё через час я уже твёрдо знал, что, с лёгкой руки президента, нечаянно нашёл на острове своё семейное счастье и ни за какие коврижки меня никто в ближайшие полгода, после написания докладной записки, с острова не выманит, а если и выманит, то вместе с Варварой, Варечкой, как я её уже стал называть. Оказалось, что для этого даже не требуется вступать в местную коммуну. Гостиница состояла на балансе воинской части, Варваре нужен был помощник, и я бы с охотой выполнял обязанности садовника и огородника при гостинице. Постояльцев в ней было всегда немного, не более пяти человек, а готовка на кухне определялась лишь желанием хозяйки – всегда можно было принести все необходимое из коммуны – как продукты, так и готовые блюда. Между небольшой воинской частью и коммуной существовал странный симбиоз. Обе стороны нуждались друг в друге.
4
Я проснулся ещё затемно, наверное, около четырёх часов утра. Варвара мирно посапывала у меня на плече. Из соснового бора раздавались какие-то странные предрассветные шумы. То ухала сова, то трещала сорока, то долбил дерево дятел. После двух рюмок «конфискованной» водки очень хотелось выйти из дома и покурить на крылечке, но я боялся, что её разбужу, если встану. И стал вспоминать о событиях вчерашнего бурного дня. Мне казалось, что я забыл о чем-то важном, случившемся уже давно. О чем же? Я измучил себя воспоминаниями, но стариковская память (а кто же я еще, как ни старик, в мои 65 лет, хотя и нечаянный…молодожён со вчерашнего дня?) отказывалась работать. Наконец, я не выдержал и выбрался из-под пухового одеяла Вариной кровати. Она, к счастью, не проснулась. И на крыльце, закурив, сразу вспомнил.
Батюшки мои, так вот почему именно меня выбрал президент! Безусловно, в досье, которое подготовили на мою персону президенту, лежала и эта давнишняя статья. Не случайно же в советское время шутники иногда расшифровывали КГБ так: Контора Глубокого Бурения. Нашли статью двадцатипятилетней давности! И президент её читал, хоть ни словом не обмолвился об этом…
Я её опубликовал в «Советской России» на самом финише чертовой горбачевской перестройки, закончившейся крахом страны. В статье шла речь об истории коммун в СССР. Их были сотни, тысячи по всей стране после революции. Коммуны самые разные. От самых маленьких, объединявших две-три семьи на каком-нибудь крохотном хуторе, до гигантских, потом выросших до крупнейших аграрных предприятий страны и даже заводов. (Достаточно вспомнить коммуну Макаренко, превратившуюся из колонии для молодых правонарушителей в завод, выпускавший знаменитый «ФЭД» – лучший фотоаппарат Союза).
Судьба русских коммун удивительна. Многие из них прошли через страшные лишения и голод, когда, впрягшись в соху, на себе пахали поля, делили три картофелины на всю коммуну, держали скот в той же избе, где спали сами. И выстояли.
А потом случилось невероятное. Их стала гробить та самая власть, именем которой все и строилось. Та самая власть, которая десятилетием раньше покупала для них на последние гроши республики американские «Фордзоны», вдруг обернулась для них, коммун и коммунаров, мачехой.
Коллективизация. Для одних сегодня это чудовищный сталинский эксперимент, для других – событие, спасшее нас в войну. И то, и другое верно. Но верно и третье. Коммуны, которые вроде бы были однокоренным производным от коммунистического эксперимента в стране, оказались крайне неудобны новой власти по целому ряду причин. В том числе, как ни странно, и по идеологическим причинам. Многие в коммунах, хотя далеко не все, были настроены прокоммунистически. Советскую власть коммунары поддержали как родную. Но взгляды у них на коммунизм далеко не совпадали с «генеральной линией» ВКП (б). Во-первых, среди коммунаров были не только коммунисты, но и анархисты, сторонники Кропоткина, которые считали государство вообще ненужным и вредным. Во-вторых, в послереволюционной России многие воспринимали коммунизм, как христианское учение, хотя новая власть и открещивалась от религии. Среди коммунаров была масса толстовцев – сторонников учения Льва Толстого, хотя великий писатель еще при жизни от них бежал, как от чумы. Были среди них и религиозные фанатики, скрывавшие под видом коммун различные секты, иногда изуверские, были сексуально озабоченные типы, создававшие в коммунах общность коммунарских жен. И, наконец, в коммуны попала масса всякого рода чудаков, от безобидных мечтателей, воплощавших безумные идеи о вечном двигателе, и вегетарианцев, истощавших себя сыроядением, до, например, нудистов, работавших на полях и фермах в чем мать родила по «идейным» соображениям.
Но все это особой опасности для нового государства не представляло. Скверно было другое – СОБСТВЕННОСТЬ коммун им и принадлежала. Принадлежало то, с чем они пришли в коммуну, принадлежало нажитое, принадлежало подаренное на первых порах государством – бывшие помещичьи усадьбы, помещичий скот, наконец, купленная за рубежом для них Советами техника за золото. А теперь с этим государство никак смириться не могло, потому что, честно говоря, о государстве многие коммуны, превратившиеся в зажиточных хозяйственников, и не думали.
Не могло смириться с этим государство, даже если бы и захотело, даже если бы страну не ждали годы репрессий. Надвигалась война и требовалась полная аккумуляция всех сил. А коммуны, по марксистской терминологии, были мелкотоварным производством. «Доить» их было почти невозможно.
Правда, коммунаров, как «попутчиков» советской власти, в большинстве своем ждала несколько иная судьба, чем врагов народа, мнимых и подлинных. Хотя и среди них тоже были репрессированные, но большинство коммун просто насильно преобразовали в колхозы или совхозы.
И более того. После того, как в хрущевские годы была проведена совершенно глупая, с точки зрения экономического смысла, бюрократическая реорганизация села, когда по пять-десять бывших колхозов и совхозов объединялись в одно хозяйство (крестьянин тем самым окончательно отрывался от местной общины и результатов своего совместного с соседом труда), многие коммуны оставались жить, но …подпольно. Уже в 70-е годы мне некоторые бывшие председатели колхозов-коммун со смехом рассказывали, как вели у себя в колхозе двойную бухгалтерию. По одной, официальной отчетности, они оплачивали труд колхозников по трудодням. По другой, коммунарской, как и полагается, по едокам. Так, по коммунарской логике, одинокая многодетная мать могла получать в пару раз больше, чем «зарабатывала» по советским законам. И что удивительно – весь колхоз об этом знал, работящие мужики знали, что от их пая «отщипывают» кусок малоимущим, но все молчали, как рыбы.
Потом и это подполье стало сходить на нет. Хотя и сегодня – копните поглубже те немногие «капиталистические сельхозкооперативы», что остались на плаву после бурных девяностых – и с удивлением обнаружите, что в основе их лежит она, родная коммуна.
5
За завтраком я напомнил Варе:
– Так и не спросил вчера у тебя – как же образовалась на острове коммуна? Останусь я тут или нет – еще время покажет. Но поручение президента нужно выполнить. И достаточно быстро, хотя сроки он мне не называл.
– Как это ты не останешься? А вчера что обещал? – возмутилась Варя.
– Ну, я хотел сказать: не знаю, – то ли мы с тобой будем жить здесь, то ли уедем в город. У меня там квартира.
– Никуда ты не уедешь. И я тоже. Продашь квартиру и внесешь пай в коммуну.
– Что, пай вносить обязательно?
– А ты, случаем, не жлоб? – взвилась она. – За денежки испугался? Не бойся, вносить не обязательно. Многие без паев тут живут. А если внесешь, то они тебе и вернутся, если лыжи навострить соберешься. С процентами.
– Успокойся, Варя. Это же что такое – наш первый семейный скандал? – я рассмеялся. – Ведь пока я даже толком не решил, где работать буду. В коммуне или у тебя. Ты же сама сказала, что командир части предлагает тебе взять в штат помощника.
– Помощницу, точнее. Что тебе тут делать-то? Я сама со всем хозяйством управляюсь. Да и стыдно как-то будет перед коммунарами, с помощничком-то. Ребята там по 12 часов вкалывают.
– Ничего себе, – я присвистнул. – По двенадцать часов? Хороша коммуна. И ты меня, пенсионера, отсюда выгоняешь? Туда, на каторжный труд?