— А когда придёт отец Антоний? У меня много вопросов к нему накопилось.
— Когда освободится, тогда и придёт. Вынеси-ка пока мусор, а я посуду помою.
Ну вот! Фактически он и так уже муж! Разве друга станут просить вынести мусор?
Глава 9
Сердечный целитель
Антон Алексеевич снял пальто, и под ним обнаружился больничный халат. Роста он был среднего, глаза — прозрачно-серые, волосы и борода — коротко подстрижены. Возраст по внешнему виду определить было сложно. Совсем он не был похож на священника, а на главврача — был.
Его провели всё на ту же кухню и посадили всё на тот же стул, на котором уже пересидели и майор, и Мыслетворцев, и Ольга.
— Милый вы мой Пётр Исаакович! — сказал Антон Алексеевич. — Как, наверное, исстрадалось ваше сердце!
— Ответьте вы мне, Антон Алексеевич, что же всё-таки происходит? — спросил Пётр. — Могут тёмные духи воплотиться? Почему они реставрируют храмы?..
— Это не ко мне, мой милый, не ко мне. Завтра вы всё узнаете. А может быть, не всё. Я отвечаю за дела сердечные. Светанька, я прохлопал ушами всё на свете. Вот только вчера наконец вошёл в курс дела. Ты слышала про отца Илариона?
— Сегодня днём первый раз услышала, отец Антоний.
— Вот я старый пень! Отец Иларион — мой давний друг. Он ждёт вас у себя в храме завтра в семь часов утра. Но предупрежу вас: отец Иларион очень эксцентричен. Я далеко не во всех вопросах с ним согласен, особенно политических. Он умеет убеждать людей, но вы не принимайте на веру все его утверждения. Ехать нужно на электричке, так что ты, Светанька, скажи своему начальнику, что можешь опоздать на часок-другой. Пусть вычтет из зарплаты, или что там ещё… Дело важное.
— Если буду опаздывать, так и позвоню по мобильному. Авось, успею.
— Ну хорошо, мои милые, вот что я скажу: надо бы мне вас как можно быстрее обвенчать. В ЗАГС пока не надо, я же не формалист. Ещё успеется. У нас перед венчанием нужно показывать печати в паспортах, — объяснил он Петру.
— Я согласна! — сказала Света. — А почему как можно быстрее?
— Дело в том, что мне необходимо укрепить вас таинством брака перед боем.
— И какой нам предстоит бой? — спросил Пётр.
— Это тоже не ко мне. Отец Иларион всё, всё вам объяснит. Он мастак в объяснениях. Бой у нас всегда один — против духов злобы поднебесной, и оружие одно — усиленная молитва и пост. Но давайте лучше поговорим о вас. Вы расставались на три года. Расставание всегда оставляет сердечную рану. Надо бы мне её подлатать.
— Мою-то вы уже подлатали, — сказала Света.
— Не до конца, Светанька, не до конца. Вам предстоит провести вместе очень много времени. А рубчик на сердечке нет-нет, да и заноет. Нам надо выяснить, какой он у каждого из вас формы, этот рубчик. Обычно он бывает трёх видов: «зачем я его бросил (бросила)?», «зачем он меня бросил (бросила)?» и «почему так по-дурацки получилось?» Сразу скажу: первый вид почти безобиден, поскольку близок к покаянию. Но и его лучше вылечить. А последний вид самый опасный, поскольку обвиняет в случившемся Бога. Ну, мои милые, рассказывайте, какие рубчики у вас?
— Вы знаете, отец Антоний, какой у меня, — сказала Света.
— Пусть теперь и Пётр узнает.
— Прости меня, Петь, это я тебя тогда бросила. Женщина должна хранить даже такой блудный очаг.
— Ну и я тоже виню тебя, — сказал Пётр. — То есть у меня вид рубца номер два.
— А теперь я вам скажу, какие терапевтические меры нужно принять, чтобы рубчики затянулись, — сказал Антон Алексеевич. — Ты, Светанька, каждый день проси у Петра прощения за свой поступок, может быть, в течение нескольких лет, пока не поймёшь, что рубец окончательно исчез. А вы, Пётр, конечно же, прощайте и не раздражайтесь, что она повторяет это изо дня в день. Для вас же, мой милый, другая методика избавления от рубца. Каждый день, когда бреетесь, повторяйте: «Я никогда не обвинял Свету, это делал пришелец, а я Свету все эти годы любил и ждал». Запомнили?
— Да.
— Теперь по поводу других рубчиков. У вас, Пётр, был кто-нибудь в жизни, кроме Светы?
— Никого не было.
— Даже разовых встреч?
— Даже разовых встреч.
— Очень хорошо. А у тебя, Светанька?
— Вы знаете, и Петя знает, я какое-то время жила ещё с одним мужчиной.
— А работа-то всё равно предстоит обоим. Конечно, сначала Пётр должен простить тебе, Светанька, это сожительство. Ты знаешь, что глупо оправдывать себя тем, что вы ещё друг друга не знали и прочее… Но этого мало. Такие рубцы лечатся только любовью. Разумеете, куда я клоню?
— Если искренне любить друг друга, прошлое потихоньку вытеснится в небытие? — попробовал угадать Пётр.
— А вот и нет! Как доказал дедушка Фрейд, в небытие ничего не вытесняется, всё рано или поздно возвращается. А полюбить вам обоим придётся того человека, молитвенно полюбить. Не узнавая ничего о его теперешней жизни, не встречаясь с ним и не созваниваясь. Это тяжело. Вытеснить проще, но тогда рубец останется. А когда вы начнёте молиться за него, вы почувствуете единение, родство со всеми людьми на Земле. Почувствуете, что все мы — блудные дети, все одинаково грешны и ничтожны перед Богом, но, как Он своей любовью покрывает наши грехи, так и мы своей любовью должны покрывать грехи других людей. И никак иначе. Отрубить, вытеснить, забыть — слишком просто, а поэтому неэффективно. Никогда не надо искать лёгких путей. Дорого и востребовано только то, что добыто по́том и кровью. Где труд, там и исцеление… Ещё перед венчанием я должен наставить вас, как не допустить образования новых сердечных рубцов. Люби́те друг друга больше всего на свете! Даже больше своих детей: дети — плоть от плоти, а супруги — одна плоть. Делайте всё по возможности вместе. Если один что-то любит, например, футбол, пусть другая тоже его полюбит. Вышивание, значит вышивание. В данном случае любить — не обязательно делать, но обязательно разбираться и принимать. Предпочитайте свою вторую половину работе и друзьям. Сможете найти общую земную цель (помимо рождения-воспитания детей) и работать вместе — дерзайте; нет — полюби́те работу друг друга. Цель брака — не продолжение рода, а такое единение супругов, при котором они и после перехода в жизнь вечную будут неразлучны. Можно жить счастливо и умереть в один день сердцем, умерев в разное время физически. Цель брака — так полюбить другого человека, чтобы можно было перенести силу этой любви на Бога.
— Хотелось бы услышать ваше определение слова «любовь», — попросил Пётр.
— А определение апостола Павла вас не устроит? Я, вообще-то, не силён в богословии. Ну ладно, попробую. Любовь — энергия, связывающая всё во вселенной воедино. Любовь — абсолютное успокоение и уверенность в благом исходе всего. Любовь — радость и мир о Духе Святом. Любовь — полнота, исключающая отсутствие чего-либо. Любовь — предпочитание всех остальных людей себе. Любовь — быть готовым взойти на крест, чтобы спасти всех. Любовь — бессмертие и вечность. Любовь есть Бог, а Бог есть Любовь. Достаточно этих определений?
— Вполне, — сказал Пётр. — Но… раз уж вы — сердечный целитель… разум мой вполне убеждён в существовании Бога. И я готов видеть Его таким, каким вы все Его описываете — благим, любящим людей, дарующим бессмертие, в котором можно будет развиваться. Но вот сердце моё почти ничего не чувствует. Я вижу Бога умом, но не вижу сердцем.
— Милый мой, а ведь ум — это очень много! Знаете, сколько у нас в стране сект и разных непонятных общин! Уверяю вас, у всех их представителей очень чувствительные сердца. Харизматы чувствуют, что говорят на инопланетных языках; марианцы чувствуют, что все православные архиереи — ересиархи; старообрядцы — что Бог принимает только двойное «аллилуйя». Господи, поменьше бы люди всего чувствовали и побольше думали головой! Думайте правильно, пойте разумно, и тогда вы всё, что надо, со временем почувствуете… Ну, а теперь… Я полагаю, что Всенощная в храме, где я служу, скоро подойдёт к концу. Если вы оба не против, я могу вас обвенчать!
Глаза сердечного целителя были ласковые-ласковые и прозрачные-прозрачные. Такие глубокие, всепонимающие, неземные глаза. И Пётр спросил:
— А вы сами, случайно, не пришелец?
— Конечно, пришелец! Я пришёл в ваш мир из другого мира и очень рад, что наши миры пересеклись!
* * *
После венчания Антон Алексеевич повёз Петра и Светлану к себе в больницу. В одном из помещений был накрыт стол, их бурно поздравили несколько врачей — друзей Антона Алексеевича. По интонации, с которой всеми произносилось слово «друзья», новобрачные поняли, что врачи являются, скорее, его учениками.
Они пили кагор, ели жареные баклажаны и свекольный салат, какую-то сырную запеканку, и всем было хорошо. Казалось, что все знают друг друга давным-давно. Умел сердечный целитель открывать и располагать друг к другу сердца людей!
По дороге в храм Света объяснила Петру, что отец Антоний сказал, что является пришельцем из другого мира, метафорически, но милиционер всё равно смотрел на главврача с подозрением. Тот действительно смахивал на инопланетянина. Чувствовалось, что он на дух не переносит уважаемые народом Земли пословицы: «хочешь жить, умей вертеться», «каждый сам куёт своё собственное счастье», «не подмажешь, не поедешь» и прочие.
Потихоньку все врачи-ученики разошлись, и они опять остались втроём.
— В юношестве я был воинствующим атеистом, — сказал сердечный целитель, выпив ещё полбокальчика кагора. — При Брежневе особых гонений на Церковь не было. Ну, прорабатывали всех верующих кэгэбэшники, ну, не давали людям с высшим образованием поступать в духовные семинарии. А вот я считал, что всех попов надо расстреливать. Мол, раз они верят в бессмертие души, то пускай побыстрее отправляются в свой рай, незачем других людей своими иллюзиями кормить. Надо лечить живых людей, а не молиться покойникам. Представляете, мои милые, что бы я сделал тогда с человеком, который сказал бы мне, что я в пятьдесят лет сам стану священником?
— И как вы пришли к вере? — спросил Пётр.
— Через любовь. Ещё когда готовил материалы для кандидатской, я обратил внимание, что терапия сердечных заболеваний продвигается гораздо успешней, если в лечении присутствует составляющая любви. Если у больного были близкие, я стал убеждать их согреть своего родственника теплотою своего сердца. Если не было, сам старался, как мог, возлюбить своего пациента. Сердце у меня было злое, но я делал над собой усилие, потому что считал, что поставить на ноги пациента как можно быстрее — мой святой долг. Я заставлял себя обращаться к пациентам ласково, смотреть на них любящим взглядом, утешать, как могу. Постепенно ласковое отношение перешло и на весь медицинский персонал. Медсёстры, которые прежде при виде меня вжимались в стены, стали забрасывать меня подарками и называть за глаза «доктором Айболитом», друзья-кардиохирурги просили присутствовать на операциях, чтобы они прошли успешно. Вот во время этих операций я и стал потихоньку молиться. Правда, я не отдавал себе отчёт, кому молюсь, но прекрасно понимал, о чём молюсь. Я молился не только об исцелении людей, но и об умножении в мире любви, об утешении всех несчастных, об уничтожении энтропии и торжестве жизни. А потом один пожилой врач рассказал мне о Луке Войно-Ясенецком. Я узнал всё, что смог, об этом гениальном враче, лауреате Сталинской премии, ставшем архиепископом, прочитал его книги в самиздате. И через два месяца тайно от всех крестился. Мне было тридцать два года. А уже в сорок два я стал главврачом.
— Уже Союз развалился? — спросил Пётр.
— Да, только-только развалился. Всё разваливалось, а вера возрождалась. Какие чудеса творились! Прославили Иоанна Кронштадтского, затем царских мучеников и Луку Войно-Ясенецкого, и многих из тех, кто пострадал за Христа во время репрессий. Тут и меня мой духовник уговорил рукоположиться. Теперь я исцеляю и лечу, исповедаю и исцеляю, и как-то всё успеваю, даже книги читать. Обязанностей стало больше, и времени стало больше — вот такие чудеса! Ладно, мои милые, отправлю-ка я вас домой, вам завтра рано вставать!