Александр не надул, свизитировал меня через неделю, причем к дому подъехал на автомобиле с шофером. Он осмотрелся, похвалил обстановку, но посетовал, что тесновато и нет телефона. Впрочем, и в том и в этом обещал помочь.
– Мне не хотелось бы переезжать, – заикнулась я.
– И не надо! Стоит занять смежные комнаты. Этих перегородок тут раньше не было, их легко снести.
К тому моменту я уже навела кое-какие справки и знала, что в мои сети заплыла золотая рыбка. Александр Зо-лотивцев был директором автотракторного завода, любимчиком лучшего друга рабочих, надеждой разоренной страны. Конечно же он был давно и прочно женат, на этот счет я не имела иллюзий, тем более что один из указов того времени не то чтобы запрещал разводы, но делал их почти невозможными процедурно. Это было необходимой и в каком-то смысле даже мудрой мерой – мужчины порядком разбаловались за войну. Но в то же время в Стране Советов никогда не относились так легко к «моральному облику» граждан. Для воина-победителя иметь вторую семью, внебрачных отпрысков, считалось определенной доблестью, это не преследовалось и не каралось. Стране нужны были свежие силы и новые дети.
Я продолжала работать в издательстве, планомерно продвигалась по службе, у меня был неплохой оклад. Мое материальное благосостояние никого не удивляло. Золо-тивцев изыскал возможность расширить мою жилплощадь, его хлопотами был установлен телефон, а машину мне выделили на службе. Ощущение прочности и устойчивости жизни медленно, но верно приходило ко мне, и в какой-то момент я почувствовала тухлый привкус скуки. Я смотрела на себя в зеркало, видела там изящную молодую даму, со вкусом одетую, с приятными манерами. Но все это было ненужно, неприменимо. Вокруг торжествовала серость. Я была птицей в золотой клетке. А клеточка-то под холстиной скрыта! Имея бриллианты, достойные императрицы, я никому не могла их показать. Некому мне подать кофе в этом серебряном приборе с коронами и вензелями. Могу сшить себе платье из золотой парчи, но куда в нем ходить? Жизнь обманула меня, посулив вечный праздник, утонченную роскошь и высокие наслаждения! А годы-то, годы идут!
Золотивцев подливал масла в огонь моего отчаяния. Я была его тайной женой, он приезжал ко мне отдохнуть, скрыться от подозрительного любопытства врагов, от назойливого поклонения друзей. Его законная супруга, признанная красавица, среднерусского золотисто-розового, расписного, пышнотелого типа, была женой явной. Она ездила с ним в заграничные поездки – меня он не взял с собой ни разу, я ездила отдыхать во всесоюзную здравницу одна, как дура! По крайней мере, там я могла щегольнуть своими нарядами, было перед кем. Золотивцева держала у себя салон. Писатель, которого пригласили как-то скоротать вечерок и прочитать в кругу поклонников свои новые рассказы, отзывался с восторгом об этой женщине, ее умении поставить дом на барскую ногу. Я скрипела зубами – мне Золо-тивцев запрещал делать приемы, не хотел видеть у меня гостей. Приехав, он принимал ванну и сразу облачался в пижаму. У меня была домработница, но приходящий мой супруг любил, чтобы я готовила сама. Пока я стряпала обед, Александр работал, писал какие-то письма в кабинете. После сытного обеда с водкой и вином рыгал, вздыхал, почесывался и предлагал: «Ну, прыгай сюда». Он был расчетливо щедр, на каждый сколько-нибудь заметный календарный праздник приносил мне драгоценности. Я посетовала, что он никогда не дарит цветов, – он откликнулся внушительным жестом, преподнеся букетик скромных полевых цветов и колосьев. Колосья были золотые, головки мака – рубиновые, васильки сапфировые, колокольчики аметистовые. Милый юмор советского бонзы. Ювелирный букет происходил из большой коробки, что он привез как-то вечером, попросив:
– Пусть у тебя где-нибудь постоит. Вот, на антресолях, что ли.
Чувствуя себя одной из жен Синей Бороды, на досуге я заглянула в ящик. Упакованные в какой-то мягкий, не известный мне доселе материал, завернутые в тончайшую шелковистую бумагу, лежали там драгоценные безделушки, причудливые, редкостные. Много – десятка два. Больше про ящик разговор не заводился, у Золотивцева, очевидно, были на него какие-то далекие планы.
Умер Сталин, пахнуло свежим ветерком. Золотивцев необычайно оживился, даже помолодел. Осознание того, что он избежал репрессий, проскользнул между жерновами и вот теперь-то покажет себя во всей красе, изменило его. Он стал пенять мне за бездетность. К слову сказать, у него в официальной семье была взрослая дочь, но она так мало походила на отца, что это внушало ему некие подозрения. К тому же окончившее консерваторию чадо моталось с концертами по стране, выматывая трудящимся нервы скрипичным пиликаньем, и не очень-то торопилось плодить Золотивцеву внуков.
– Я перенесла тяжелую болезнь, к тому же являюсь блокадницей, – объявила я своему гражданскому мужу. – Ты про это знал, я тебя не обманывала. Так?
– Так-то оно так, – пробурчал он.
Золотивцеву нестерпимо хотелось иметь наследника. Не за горами был тот момент, когда он, подгоняемый инстинктом продолжения рода, кинется искать юный и здоровый инкубатор для высиживания потомства. Я потеряю не только его – вот уж точно не заплачу! Я потеряю большой кусок житейских благ, которые могла бы добыть себе и без его помощи. Но главное – я потеряю коробку с золотыми диковинками, к которым пристрастилась, как пьяница к вину. Доставать их, разворачивать шелковистую бумагу, любоваться, согревать своим дыханием – вот что стало моей любимой забавой. Зеленая прозрачная рыбка в золотом кружеве волн. Голая дикарка в цветочном ожерелье. Солдат учит пуделя бить в барабан. Ящерка, греющаяся на камне, и спящая на оттоманке толстая кошка. Кавалер и дама в костюмах галантных времен, слившиеся в поцелуе. Как блестят их платиновые парички! Как чисто сияние бесчисленных драгоценных камней, какое тепло исходит от золота высшей пробы! И расстаться со всем этим, отдать людям, не понимающим красоты, не ценящим изящного? Ну уж нет!
Черновик письма, легкомысленно оставленного Золо-тивцевым в кабинете, показался мне занятным. Речь там шла о каких-то деталях… Не помню, это совсем неинтересно. Но это мне, нежной женщине, неинтересно, а в компетентных органах могли бы заинтересоваться. Желая подкинуть бывшим коллегам забавное чтиво, я запечатала письмецо в конверт и отправила куда следует. Сама же, не дожидаясь развязки, уехала на пару месяцев в Кисловодск, объяснив обреченному бедняжке, что хочу подлечиться по женской части.
Кисловодск мне понравился, и я пробыла там на месяц дольше, чем предполагала. Виной тому был также и внезапно вспыхнувший, невероятно страстный роман с молодым доктором. А когда я вернулась, все было кончено. Золотив-цев был осужден, его имущество конфисковано. Ящик с моими любимыми игрушками остался в потайной комнатке.
ГЛАВА 6
Кисловодск подействовал на меня странно, лечение «по женской части» было явно неэффективным. На третий месяц после моего возвращения симптомы стали настолько угрожающими, что я, проклиная страстного доктора, сдалась в руки ленинградских врачей. Они посмеялись над моими страхами и прославили кислые воды. Я, оказывается, была беременна.
Доктору я писать не стала. Зачем мне еще один хам и бурбон в только начинающей налаживаться жизни? Я рожу только для себя. Это будет девочка, прекрасная, как солнце. Красивые вещи, изящные искусства, любовь, нежность, понимание – вот чем будет окружена малютка с рождения, в ней найдут отражения все мои сокровенные чаяния. Я почти успокоилась, научилась вязать и шить. На заказ мне сделали в столярной мастерской королевскую колыбель, и над ней я повесила розовый кисейный полог. Ваве бы понравилось.
Я была старородящей, мне пришлось долго лежать на сохранении, но ребенок попросился на свет в положенный срок. Врачи не стали резать мне живот, дозволили трудиться самой. Стараясь отвлечься от боли, я думала, как моя девочка будет ходить в музыкальную школу… Или в балет? Нет, они там все изломанные, несчастные. Лучше пианино и бальные танцы. Нежная, хрупкая, с золотыми локонами, в шелковом платье…
– Смотри, кого родила? – упорно повторяла сестра, тыча в меня чем-то сморщенным, красно-лиловым, хрипло мяукающим. – Ну же, кого?
Кого-кого! Футбольные мячи, милитаристские игры, разбитые окна, исцарапанные коленки, плохие отметки, драки, курение! То есть мальчика. Еще одна надежда рухнула.
Через три месяца после родов меня навестил ближайший друг Золотивцева, выразил соболезнования, долгим взглядом посмотрел на Вовку. С того уже сошла багровая синева, он стал бело-розовым, словно дорогой зефир. Толстый, блестящий, как целлулоидный пупс, с цыплячьим пухом на абсолютно круглой башечке, он валялся в своей королевской люльке под розовым пологом, драл кверху ноги, пускал пузыри – в общем, проявлял все признаки довольства жизнью. Он оказался лучшим младенцем из всех возможных – плакал, только когда просил есть, много спал, умел себя занять в часы бодрствования. Любил классическую музыку. Такие зрелые вкусы не могли не вызвать моего уважения.
– Значит, это его сын, – прошептал гость, осторожно склонившись над колыбелькой.
Я имела достаточно такта и, главное, ума, чтобы его не разубеждать, сделала соответствующее выражение лица и строго кивнула. Я дала Вовке свою фамилию и абстрактно-русское отчество Александрович. Понимающему достаточно.
– Мы вас не оставим. Я лично буду тебе помогать.
Его интонации были безупречны, его мужественное лицо дышало отвагой и прямотой. Горькое мое знание, счастливый мой дар! Под чертами честного партийца с простой фамилией Блинов я отчетливо видела хитрую, хищную мордочку маленького зверька. Ласки, например. Низвержение Золотивцева было и в его интересах, он подогрел, довел до кипения и вовремя помешал затеянное мною варево, а теперь продолжал снимать с него сладкие пеночки.
У него был ко мне свой интерес, у меня к нему – свой. Мы вступили во взаимовыгодное сотрудничество.
Нет, я не стала его любовницей. У него водились подружки помоложе и попроще, его слабостью были толстушки-буфетчицы. Он ценил вкус Золотивцева в отношении женщин, но презирал его за отсутствие размаха.
Под его кураторством я стала тем, чем мечтала стать. Хозяйкой салона, законодательницей мод и вкусов. Хранительницей компрометирующих материалов.
В своем возрасте я уже знала, как себя вести. У меня бывали видные чиновники, деятели искусств, министры… И актрисы, певички, балерины, просто красивые, холеные женщины. В моей квартире, которая еще подросла и вверх, и в стороны, проходили пышные обеды, устраивались частные концерты и завязывались любовные интрижки. Алкоголь и близость прекрасных дам развязывали языки, раскрепощали гостей. В «приемные дни» никогда не пустовали гостевые спальни. Их было две, оборудованные в классической манере борделей. Широкие кровати, бархатные шторы, зеркала и фривольные картины… Будь моя воля, я бы устроила это по-другому, но примитивные вкусы гостей диктовали свои правила. Порой приезжали высокие гости из южных республик. Как же, надо увидеть хоть раз в жизни колыбель революции! Колыбель качалась с размахом, гулянки шли по три дня. Заливались шампанским дорогие ковры, обнаженные девы дергались в вакхическом танце, вершились сцены дикого восточного сладострастия. Мне приходилось прикладывать определенные усилия, чтобы гул веселья не выходил за пределы квартиры, и если Блинов урегулировал вопросы с властями, то отношения в собственной маленькой семье мне следовало улаживать самой. Как много могут сделать деньги! К услугам ребенка была чудесная дача и целый штат проверенной прислуги. Он рос, как маленький принц, но заложенный в нем внутренний стержень не позволил ему стать слюнявым баловнем. Владимир жил под негасимым рентгеновским лучом моего взгляда, малейшее его душевное движение не могло от меня укрыться. Я слышала, как стучит его сердце, как движется его кровь одной со мною группы, знала его мысли раньше, чем он успевал подумать. Великое счастье материнства, всецелой и всемогущей власти над душой и телом рожденного тобой, тебе принадлежащего человека!