— Тогда ты либо лжешь, либо пытаешься назвать лжецом меня, — отозвался старик, и что-то, прозвучавшее в его спокойном голосе, заставило меня похолодеть от страха.
— Извини, если тебе показалось…
— Да, и кобура, и револьвер по-прежнему со мной, — прервал его мистер Каткоут. — Я сохранил их на память о прошлых временах. Теперь послушай меня, Перри.
Мистер Каткоут наклонился ближе. Парикмахер попытался улыбнуться, но его губы лишь сложились в жалкую гримасу.
— Можешь звать меня Оуэном или мистером Каткоутом. Можешь обращаться ко мне просто «эй, ты» или «ты, старик». Но никогда, понял, никогда не смей называть меня так, как меня звали, когда я был стрелком. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Надеюсь, ты понял меня, Перри?
— Оуэн, я никогда не называл тебя…
— Ты хорошо расслышал вопрос, Перри?
— Да. Очень хорошо, — кивнул мистер Доллар. — Как скажешь, Оуэн. Я со всем согласен.
— Со всем соглашаться не нужно. Только с тем, что я тебе сказал.
— Все, хорошо. Нет проблем, Оуэн.
Мистер Каткоут еще несколько секунд смотрел в глаза парикмахеру, словно выискивая там ответ. Потом вздохнул и проговорил:
— Мне пора, — и, повернувшись, двинулся к выходу.
— А как же шашки, Оуэн? — подал голос Джазист. — Мы еще не доиграли.
Мистер Каткоут остановился.
— На сегодня с меня хватит игр, — ответил он, потом толкнул дверь и вышел на улицу в июньскую жару.
Закрывшаяся дверь принесла с собой волну теплого воздуха. Поднявшись с места, я подошел к окну из толстого листового стекла и долго смотрел вслед мистеру Каткоуту, который неторопливо, засунув руки в карманы, удалялся по Мерчантс-стрит.
— Ну и что вы на это скажете? — повернулся к нам мистер Доллар. — С чего это он вдруг так взбеленился?
— Он понял, что ты не поверил ни единому его слову, — объяснил Джазист и принялся собирать шашки в коробку и складывать доску.
— Так это правда или нет? — спросил отец, поднимаясь из парикмахерского кресла. Волосы вокруг его ушей были аккуратно выстрижены, а шея, там, где ее скребли бритвой, покраснела.
— Конечно, он все сочинил! — фыркнул мистер Доллар. — Оуэн просто спятил и уже несколько лет мелет всякую чушь!
— Так значит, все, что он рассказал, — выдумка? — спросил я, не сводя глаз с мистера Каткоута, шагавшего по тротуару.
— Конечно, выдумка от начала до конца.
— Откуда у вас такая уверенность? — спросил отец.
— Перестань, Том! Что стрелку с Дикого Запада делать в Зефире? И потом, не думаешь же ты, что случай, когда мальчишка спас жизнь Уайатту Эрпу в О. К. Коррал, мог не попасть в книги по истории? Так вот, я пошел в библиотеку и внимательно просмотрел там разные книжки, где это описано. В них нет ни слова о том, что какой-то мальчишка спас жизнь Уайатту Эрпу, а кроме того, я не нашел там ни одного стрелка по прозвищу Кат Леденец.
Мистер Доллар раздраженно смахнул со спинки кресла остатки волос щеткой.
— Твоя очередь, Кори. Садись.
Уже отворачиваясь от окна, я заметил, как мистер Каткоут помахал кому-то рукой. По другой стороне Мерчантс-стрит навстречу мистеру Каткоуту шествовал Вернон Такстер, как обычно, в чем мать родила. Он шел с очень целеустремленным видом, словно торопился куда-то, но не забыл поприветствовать мистера Каткоута.
Двое безумцев пошли дальше, каждый своей дорогой.
Мне было не смешно. Мне не давал покоя вопрос: что заставило мистера Каткоута вбить себе в голову, что когда-то он был стрелком, и почему Вернон Такстер был твердо убежден, что ему есть куда идти?
Я подошел к креслу и уселся. Закутав мою шею полотенцем и заколов его булавкой, мистер Доллар несколько раз расчесал мои волосы гребешком. Отец уже сидел в кресле для посетителей и читал «Спортс иллюстрейтед».
— Немного снимем сверху и подровняем по бокам? — спросил меня мистер Доллар.
— Да, сэр, — ответил я. — Это будет в самый раз.
Ножницы запели свою визгливую песню, и маленькие мертвые кусочки меня посыпались на пол.
Глава 3
МАЛЬЧИК И МЯЧ
Когда мы с отцом вернулись домой, он уже стоял у нашего крыльца.
Прямо перед крыльцом, сам по себе, опираясь на специальную выдвижную подножку.
Новенький велосипед.
— Господи, — прошептал я, торопливо выбираясь из нашего пикапа. Ничего больше я вымолвить не мог. К крыльцу я шел словно в трансе, потом, протянув руку, прикоснулся к нему.
Велосипед мне не снился. Он был самый что ни на есть настоящий, и он был прекрасен. За моей спиной оценивающе присвистнул отец.
— Вот это да, потрясающий велосипед, верно, Кори?
— Да, сэр.
Я все еще не мог поверить своему счастью. Передо мной было то, о чем я в глубине души мечтал с незапамятных времен. Теперь это принадлежало одному мне, и потому я чувствовал себя королем мира.
Позже, много лет спустя, я говорил себе, что никогда в жизни не видел женских губ краснее и ярче, чем подаренный мне велосипед. Ни одна иноземная спортивная машина с мягко урчащим мотором не таила в себе столько скрытой мощи, как мой велосипед. Никакой хром не блестел так, подобно серебристой луне в летнюю ночь. У велосипеда была большая круглая фара и гудок с резиновой грушей, а рама его выглядела такой же сильной и несгибаемой, как мускулы Геракла. Вместе с тем велосипед казался рожденным для скорости: его руль плавно изгибался вперед, будто приглашая отведать напор ветра, черная резина его педалей не знала до меня никаких других подошв. Отец погладил пальцами фару, потом приподнял велосипед одной рукой.
— Господи, да он почти ничего не весит! — восхищенно проговорил отец. — Легче металла я в жизни не держал в своих руках.
Когда он осторожно поставил велосипед на место, тот пружинисто замер на своей подножке, похожий на послушное, но еще не до конца укрощенное животное.
Через пару секунд я уже сидел в седле. Поначалу мне пришлось приспосабливаться, потому что из-за наклона вперед руля и сиденья мне все время казалось, что я вот-вот потеряю равновесие и упаду. Голова выдавалась над передним колесом, спина была прямой и напряженной, как рама велосипеда. В моем распоряжении оказалась машина, которая, если я не буду внимателен, с легкостью могла выйти из повиновения; во всем этом было нечто, что одновременно и пугало меня, и приводило в восторг.
На крыльце появилась мама. По ее словам, велосипед привезли всего час назад. Его доставил в кузове своего грузовичка мистер Лайтфут.
— Он просил передать тебе напутствие Леди, Кори. Она говорит, что нужно ездить на этом велосипеде очень осторожно, пока ты не привыкнешь к его норову, — сказала мама. Она посмотрела на отца, который ходил вокруг нового велосипеда. — Ведь Кори может оставить его себе, Том? — спросила она.
— Я не привык принимать милостыню. И ты это знаешь, Ребекка.
— Это не милостыня, Том. Это награда за доброе дело.
Отец еще раз обошел велосипед кругом. Потом остановился и легонько ударил ботинком по передней шине.
— Должно быть, он стоил ей уйму денег. Но велосипед отличный, это уж точно.
— Я могу оставить его себе? — дрожащим голосом спросил я.
Отец некоторое время молчал, уперев руки в бока. Раздумывая, он жевал нижнюю губу и хмурил брови, потом поднял глаза на маму.
— Значит, это не милостыня?
— Конечно нет.
Глаза отца встретились с моими глазами.
— Хорошо, — проговорил он. Ни одного его слова я не ждал с такой тревогой и надеждой. — Этот велосипед твой.
— Спасибо! Огромное спасибо, папа!
— Ты ведь всегда мечтал о новом велосипеде. Как ты его назовешь?
Я не успел об этом подумать и покачал головой, все еще пытаясь привыкнуть к тому, как клонилось вперед мое тело.
— Попробуй сделать на нем пару кругов, — подмигнул мне отец, потом подошел к маме и обнял ее за талию.
— Хорошо, сэр, — отозвался я, слез с велосипеда и убрал подножку, а потом отвел его за руль к ступенькам крыльца.
Мне казалось невежливым катить по тряской лужайке, пока мы с велосипедом как следует не познакомились друг с другом. Я снова сел в седло, упершись ногами в землю.
— Давай! — крикнул мне отец. — Прокатись-ка по этой улице с ветерком!
Я кивнул, но не тронулся с места. Могу поклясться, что почувствовал, как велосипед подо мной дрожит от нетерпения. Хотя, наверно, это дрожал я сам.
— Жми на педали! — крикнул отец.
Для меня это было моментом истины. Сделав глубокий вдох, я поставил одну ногу на педаль и сильно оттолкнулся другой. Потом обе мои ноги оказались на педалях, и я направил велосипед на дорогу. Колеса вращались почти бесшумно, раздавалось только чуть слышное тик… тик… тик , словно в часовом механизме бомбы, которая в любой миг готова была взорваться.
— Счастливо прокатиться! — крикнула мне вслед мама и помахала рукой с крыльца.
Оглянувшись, я на мгновение отпустил одной рукой руль, чтобы помахать маме в ответ, но в тот же миг велосипед накренился и начал выписывать дикие зигзаги. Я чуть было не сверзился на землю в первый же выезд, но успел поймать руль и выправить машину. Педали крутились невероятно плавно, словно были смазаны сливочным маслом, колеса быстро вращались по разогретой мостовой. Я понял, что такой велосипед способен выпорхнуть из-под тебя, словно ракета. Нажав на педали, я рванул вдоль по улице. В моих только что подстриженных волосах засвистел ветер, и, честно говоря, мне показалось, что я достиг самой вершины человеческого счастья. Я привык к старой, провисшей цепи и передаче, которая требовала усиленной работы ногами, но эта машина была послушна малейшему прикосновению. Нажав на тормоза в первый раз, я едва не вылетел из сиденья вверх тормашками. Сделав широкий круг в конце улицы, я снова набрал скорость и вернулся назад так быстро, что на затылке выступил пот. Впечатление было такое, что велосипед вот-вот оторвется от земли, однако машина была послушна любому, даже самому легкому движению руля и поворачивала, едва я успевал только подуматьо том, в какую сторону хочу ее направить. Подобно ракете, велосипед нес меня по тенистым улицам родного города. Разрезая ветер вместе с моим новым велосипедом, я понял, каким должно быть его имя.
— Ракета, — сказал я, и это слово, сорвавшись с моих губ, улетело куда-то за спину в порывах ветра. — Тебе нравится это имя?
Велосипед не сбросил меня из седла и не вильнул в сторону ближайшего дерева. Так что ответ можно было считать утвердительным.
Я почувствовал себя значительно увереннее: выписывал восьмерки, запрыгивал на край тротуара, и Ракета повиновалась мне во всем беспрекословно. Склонившись к рулю, я заработал педалями что было сил, и Ракета вихрем понесла меня вдоль Шентак-стрит — полосы тени и света стремительно сменяли одна другую. Я вильнул к тротуару, колеса шли плавно, почти не замечая трещин в асфальте. Ветер теплой волной врывался в легкие и овевал прохладой лицо, дома и деревья проносились мимо, слившись в одно размытое пятно. В какое-то мгновение мне почудилось, что мы с Ракетой превратились в одно целое, в единое создание из плоти и смазки. Я рассмеялся от счастья, и в тот же миг мне в рот влетел жук. Мне было наплевать — я проглотил жука, потому что был непобедим.