А что потом?
Как она, торопясь по нужде, не выронила кринку – осталось загадкой. Одевшись, Регина прижала к груди подарок безумца и, чувствуя, как холод вгрызается в кости, побрела обратно в хлев. Вспомнились собаки, встретившие гостей басовитым лаем. Нет, они не «цепные» – зачем кутхам вялые «куклы», вроде саркастодона, радующего туристов у голографа? Они настоящие, злые, кусачие. Вывернет псина из-за угла, вцепится, повалит…
К счастью, четвероногие сторожа не давали о себе знать.
– Всё в порядке?
Они не спали: и отец, и Ник.
– Да.
– Что это у тебя?
– Питье. Инвалид передал. По-моему, он псих.
– Почему ты так решила?
– Я ему: где у вас по нужде ходят? А он мычит, как немой, и кринку мне сует. Я к нему в голову залезла, думала, выясню про уборную. А у него в мозгах такой бред…
– Ну-ка, ну-ка, – капитан попытался сесть. – Рассказывай!
– Да что там рассказывать, пап? Бред и есть. Параноидальный психоз.
– И всё-таки?
Выслушав дочь, ван Фрассен долго молчал. Лицо его оставалось спокойным, лишь желваки играли на скулах. Ник потянулся к кринке, и парня остановил резкий приказ капитана:
– Отставить! Не трогать!
Мамонтенок фыркнул, обиженно урча – крик напугал зверя.
– Ты это пила?
– Нет…
– Хорошо. Очень хорошо.
Даже сквозь восстановленный мнемоблок Регина уловила ветерок страха. Отец боится? Отцу страшно?! Да, ответил ветерок. Он боится, и не за себя – за тебя, идиотка. А ты? Ты боишься за него? Ведь не маленькая уже: мой папа – генерал Ойкумена, он всех врагов одной левой…
– Дай сюда.
В темноте Регина не сразу разобрала, что делает отец. Шорох сена. Тихий щелчок. Неожиданно яркий огонек – это вспыхнуло желтое окошко дисплея АПП. Ниже мерцала подсветка сенсоров. Капитан набрал команду, из аптечки с жужжанием выехал серебристый хоботок анализатора. Пробник нырнул в кринку. Секунда, другая, и дисплей вспыхнул тревожным пурпуром:
«Обнаружена смесь алкалоидов в опасной для жизни концентрации. Состав: морфин, сальсодин, берберин, сомнарин и следы резерпина. Летальная доза анализируемого напитка: около 70 мл.»
– Нас решили отравить, – неприятно рассмеялся ван Фрассен.
IV
– Хотят ограбить?
– Или съесть.
Регина не поняла, шутит папа или нет.
– Вот же суки! – недипломатично высказался Ник.
– Они явятся проверить результат. Тогда и поговорим по душам, – ван Фрассен похлопал по кобуре с лучевиком. – Ты была права, Ри.
– В чем?
– Сперва надо сжечь палец. Для вразумления. А потом уже – говорить на наших условиях.
– На каком языке?! – вскипел Ник.
– На моем, – даже в темноте Регина почувствовала: мужчины смотрят на нее. – Если надо, вскрою голову, как консервную банку…
«Замолчи, дура! Хочешь, чтобы близкие люди сочли тебя монстром?»
– Так и сделаем, – согласился капитан. Похоже, он только что перевел дочь на действительную службу, со всеми вытекающими. – Если понадобится, ломай им мозги. Без колебаний. Слышишь? На войне как на войне. Николас, вылей отраву и присыпь сеном. Кринку положи тут – пусть решат, что мы всё выпили.
Ник уполз в темноту. В углу булькнуло, зашуршало.
– Дежурим по очереди. Николас, ты – первый. Я что-то не в форме…
По ровному тону никто бы не догадался, что капитан с трудом удерживает себя на грани сознания. Но слова не оставляли места для сомнений. Регина закусила губу. Стимуляторы – не выход. Папе необходим сон.
– Николас, ты умеешь стрелять из «Шанса»?
– Да.
– Курс военной подготовки?
– Так точно, господин капитан-командор.
– Держи. Я выставил минимальную мощность. Они нам нужны живыми…
– Я всё сделаю.
– Надеюсь. Если что – будите. Спокойной ночи желать глупо, но, тем не менее…
Сон отправил капитана в глубокий нокаут. Регина склонилась над отцом, вслушалась в его дыхание.
– Ник, ты не заснешь?
– Заснешь тут, как же!
– Это хорошо. Я буду сканировать хутор. Если замечу движение – скажу.
– Я – извращенец. Я люблю камеру наблюдения…
– Дурацкая шутка.
– Какая есть…
Кажется, Ник улыбался. Улыбнувшись в ответ, Регина раскинула «сигнальную сеть». Нащупала хуторян: бабы, молодуха, девчонки, калека. Все дрыхнут, кроме лешего: ауры смазаны, не реактивны, похожи на сытых амеб. Калека, напротив, возбужден сверх меры: искрит колючим ультрамарином. Но к хлеву не спешит. Ждет, когда яд подействует?
– Слушай, Ник… У меня этот псих из головы не идет. Бредни его. Ну ладно, вы с папой на костылях… Но почему он себя мертвым видел? Он же нас травил!
– Сама говоришь – псих…
– Они тут все психи…
– Ага. А мы – для них… Ты на меня сердишься?
– Нет.
Продолжать Ник не решился. Утробно хрюкнула мамонтиха, переступила с ноги на ногу, сотрясая хлев – и вновь засопела. Глаза мало-помалу привыкли к темноте: Регина различала смутные контуры столбов, подпирающих крышу, перегородку между стойлами, холку мамонтенка, спящего отца… кляксы – бесформенные, фосфоресцирующие… Проснулась она рывком, словно вынырнула из черного колодца. Сердце грозило разнести грудную клетку вдребезги, губы хватали морозный воздух. Сколько прошло времени? Она же обещала следить!
Калеку, бредущего к хлеву, девушка засекла в доли секунды.
– Ник!
Почудилось: ее хриплый со сна шепот разбудит весь хутор.
– Что?
– Он идет сюда.
– Лежи тихо. Посмотрим, что он будет делать.
– Ты поосторожней. Вдруг у него топор?
– Думаешь, с инвалидом не справлюсь? Всё, молчим…
Стук костылей. Скрип двери. В проеме раскорякой – колченогая фигура. Огня у калеки не было. Не хочет, чтоб его увидели? Кто? Пришельцы, которые, по идее, уже мертвы? Бабы? Калека сунулся внутрь, затворив за собой дверь. Сено, рассыпанное по полу, предательски шуршало под костылями. Волнение кутха заливало хлев; волнение и страх, и что-то еще – надежда? Калека приблизился, выронив костыли, повалился в сено и на руках, загребая, как веслами, пополз к чужакам.
Вот тут на него и кинулся Ник:
– Попался, урод! Пристрелю! Дыг н'уруг!
Нет, калека точно был псих. Он даже не понял, что ему угрожают оружием. Отмахнувшись кулаком, кутх змеей вывернулся из-под юного дипломата; миг – и борцы превратились в мычащее, рычащее, двухголовое существо. Калека оказался на удивление силен; Нику приходилось туго. «Почему кутх не кричит? – Регина съехала с копны вниз, вскочила; чуть не упала, увязнув в сене. – Почему не зовет на помощь?» Рука в поисках опоры наткнулась на суковатое полено. Поймав момент, когда кудлатая голова калеки оказалась сверху, девушка ударила – наотмашь, изо всех сил.
– Круто ты его! – Ник выбрался из-под обмякшего тела.
– Проверь: живой?
– Что придурку сделается? Были бы мозги…
– Свяжи его, пока не очнулся.
– Ага. А ты что, не могла его… Телепатически?
Сколько лет тренировалась: захват двигательных центров, блокировка сознания, расстройство координации движений… Вроде бы, до автоматизма наработала! А дошло до дела – поленом по башке. Проклятые блоки! Оказывается, ударить человека гораздо легче… Соцадаптация; нормы поведения, въевшиеся в плоть и кровь, в сознание и подсознание. Ведь могла же! Быстрее, проще, эффективнее…
Ладно, поленом тоже неплохо вышло.
– Что там у вас?
Шум разбудил ван Фрассена.
– Пленного взяли. Его Регина оглушила, – доложил честный Ник.
– Бабы услышали?
– Они спят.
– Точно?
Настала пора вмешаться Регине:
– Судя по картине деятельности мозга, да.
– Отлично. Вы целы?
– Целы.
– А он?
– Без сознания.
– Приведите его в чувство.
– Сейчас…
Ник копошился в сене – искал лучевик. Мамонты притихли, даже сопеть перестали. Регина склонилась над калекой. Тот лежал на боку; руки связаны за спиной Никовым шарфом. Девушка легонько похлопала пленника по щеке: давай, приходи в себя!
А вдруг он очнется – и заорет?
– Пап, не нужно его в чувство приводить.
– Почему?
– Мне так проще… Ждите, я быстро.
V
«Шелуха» слетела сразу.
Рыжий осенний холм – холка мамонта, встающего из-под земли. Серебристые оливы. Волны слегка побуревшей травы. Родина, укромный уголок, знакомый Регине с пяти лет. А что осень невпопад, так нам осень не помеха… На вершине холма – хутор. Нарыв, волдырь; чужеродное образование. Ощетинился частоколом, как дикобраз – иглами: не подходи! Регина криво усмехнулась в ответ: не надейся! Еще как подойду. И внутрь пустишь, никуда не денешься. Шелест родных олив ободрял. Сосны, кривые и приземистые, молчали, хмурились. На золоте склона – пятна грязного снега. Прошелестело в траве гибкое тело: захочешь, не увидишь. Издали долетел тоскливый вой волка.
Дубль-контур недо-энергета. Пассивизируем, обходим…
Флейта.
Регина поднесла инструмент к губам – и сразу, без перехода, оказалась по другую сторону частокола. Словно межзвездный корабль совершил РПТ-маневр. Ага, вот и друг-калека. Кутх, причудами ее психики облаченный в хитон из домотканого полотна, сидел посреди двора, верхом на свежеошкуренной колоде. Солнце золотило дерево, рыдающее янтарными слезками. Запах смолы и стружек. Еще – рыбы. При чем тут рыба? Ага, ясно. Во сне калека латал рыбацкую сеть. Веки смежены, на губах – детская, невинная улыбка. Регина обошла вокруг сновидца, примерилась.
Поймала волчий вой и вплела его в свою мелодию.
Локальная анестезия. Гипоталамус.
Торможение развивается нормально.
Медленная фаза. А нужна – быстрая…
Порыв ветра обдал могильным холодом – словно сама Смерть на черных крыльях пронеслась над двором, задев людей краем плаща. Калека, не просыпаясь, зябко передернул плечами. Стена избы за его спиной сделалась прозрачной, как родниковая вода. Внутри разворачивалось знакомое действо: призраки гостей пытались объясниться с призраками хозяек. Движения замедлены, контуры смазаны. Казалось, дело происходит в подводном царстве, где одни рыбы – опять рыбы?! – договариваются с другими.
Звуков не было; их с успехом заменяли жесты.
«Есть, спать.»
«Хорошо. Есть. Спать.»
Бабищи переглядываются. В руках одной возникает кринка. Не таясь, кутха доливает в нее зелья из костяного кувшинчика; протягивает гостям. Те берут, благодарят: пьют. Снова благодарят, низко кланяясь. Блестят влажные губы. Блестят влажные глаза.
Бабищи важно кивают: свершилось.
Регина помнила: в действительности всё было иначе. Никакого кувшинчика, никакого ритуала. Просто реальность недавнего прошлого смешалась в мозгу калеки с символом, архетипом здешнего гостеприимства, проверенного веками. Девушка вернула образ, уплывающий в забытье, вместе с собой-воспоминанием отпила глоток зелья, смакуя ощущения… Накатила тоска, обреченность, осознание совершенной впопыхах ошибки. Пришельцев неверно поняли. Есть, спать – так, как ларгитасцы это показали – значит, остаться здесь. Насовсем. Беглецы попросили убежища – хозяйки их приняли.
На своих условиях.
…активизируем «голубое пятно»…
Действо скачком переместилось во двор. Бабы укладывали мертвых – спящих?! – мужчин на снег. Восковая бледность лиц, глаза закрыты. Не разобрать: дышат, нет? Отец уже без куртки – сняли, одарив взамен драным кожушком. Обворовать Ника не успели – куда спешить? А кутхи-то приоделись! Новенькие кацавейки мехом внутрь. Ожерелья из клыков и когтей. Шрамы на лицах бабищ густо выкрашены синькой и кармином. В руках – деревянные, тяжелые даже на вид колотушки. Две жилистые руки взлетают ввысь, и колотушки, на миг задержавшись в поднебесье, падают на колени ларгитасцев. Еще раз! еще… Хруст раздробленных костей. Капитан дергается, Ник выгибается дугой; оба хрипят.