– Очень остроумно, – скривилась Регина.
– Ты даже не представляешь, насколько это остроумно. На счету Тоды – сорок три жертвы. Каждой было либо двенадцать, либо семнадцать лет…
– Священные цифры! – взвизгнул пупс. – Да, священные!
– Беднягам, доставшимся фольклорному Сиримэ, считай, везло. Счастливчики! Если я расскажу тебе, что делал с жертвами наш бухгалтер, помешанный на девичьих попках…
«А ведь он получает удовольствие, – подумала Регина про Кавабату, продолжавшего пикантный монолог. – И это не только удовольствие от предвкушения интересной работы. Операция – вторична. Он радуется, рассказывая мне про маньяка Тоду. Ему нравится делиться мерзкими подробностями. И не нравится анестезировать пациента. „Главное – хорошо зафиксировать…“ То-то анестезиолог, один из шести псевдо-личностей – сам по себе. Сортирует флаконы, помалкивает в тряпочку…»
– Почему этот маньяк здесь? – она указала флейтой на пупса.
– А где ему быть?
– В тюрьме.
– Он и был в тюрьме. Ждал казни в камере смертников. Таким часто предлагают подписать соглашение с властями. Замена «ледяной ванны» тремя годами в Храме, в качестве тренажера. У нас не в чести симуляторы. Смертники, коматозники – эти с письменного разрешения семьи; безнадежники, желающие помочь близким деньгами…
Рама провернулась и наклонилась, разворачивая пупса задом к секстету Кавабат. Регина знала, что «под шелухой» параноидальный свищ адекватен свищу прямой кишки. И всё равно ее слегка замутило. Справившись с дурнотой, она поднесла флейту к губам.
– Следи за мелодией, – сказала она анестезиологу, прежде чем заиграть. – Я буду дублировать процесс. Слушай, а вас всегда шестеро? Я имею в виду сякконских психиров?
– Всегда, – кивнул Кавабата.
– Не всегда, – возразили Кавабаты от дверей. – Бывает, что и пятеро.
– А куда девается шестой?
– Умирает, – нехотя ответил анестезиолог. – Если психир берется оперировать без согласия пациента, или вопреки воле близких родичей, когда пациент недееспособен… Шестой умирает за ненадобностью.
Каллиграф пожал плечами:
– Ну и что? Пятерых вполне хватает.
V
« Смерть освобождает человека от трудностей мирской жизни, которая с возрастом и постигающими человека несчастьями становится более трудной. Смерть принимает его в круг Вечности и Любви, где человек сможет наслаждаться обществом любимых людей и находить утешение в счастливой Вечной жизни… »
Так. Транспонируем ситуацию применительно к нашему случаю:
« Смерть освобождает гуся от трудностей мирской жизни в кувшине, которая с возрастом и постигающими гуся несчастьями становится более трудной. Смерть принимает гуся в круг Вечности и Любви, где гусь сможет наслаждаться обществом любимых гусей и находить утешение… »
Почему-то Регине казалось, что вредного старика этот вариант не удовлетворит.
– Ну что, дурашка? Воюешь сам с собой?
Козленок не ответил. Он выглядел до крайности истощенным. Дышал тяжело: темно-рыжие бока вздымались и опадали, как после быстрого бега. При каждом вздохе под шкурой проступали ребра – слабые и жалкие.
– И что прикажешь с тобой делать? Я им говорю: у него – это у тебя, значит – конфликт ипостасей. Все голодные. Едва почуют еду – друг дружку отталкивают, лезут вперед. Выложат тебе, к примеру, капусты; ты только хрумкать – ящер выперся: «Пшел вон! Я больше всех жрать хочу!» Одна проблема: они с барсом капусту за еду не считают. А стоит им мясца дать – ты уже тут как тут. Слюна течет: вкусненькое дают! Я самый голодный – мне, мне! Выбрался наружу, глядь – а это мясо. Несъедобная штука для такого козла, как ты. Верно я говорю?
Козленок тихо фыркнул.
– И нечего на кавалер-даму фыркать. Сперва рога отрасти, грубиян. Помнишь, вы друг дружке меня съесть мешали? Ссорились, дрались. Каждый хотел, чтоб только ему. А в итоге – никому. Кем я для тебя была, дурачок? Морковкой? Капустой ходячей? Ладно, можешь не отвечать. Не по зубам тебе такая капуста…
Устав сидеть на корточках, Регина вытащила из сумки коврик, предусмотрительно взятый с собой. Постелила его на пол – и уселась по-сякконски, скрестив ноги.
– Вот я им всё это и рассказала. Начальству твоему. А они: «Спасибо, мы вам очень признательны. Мы вызовем специалиста. Всё будет хорошо, не беспокойтесь…» Ну и как у тебя, всё хорошо? То-то же… Связалась с ними сегодня: «Как там наш химереныш?» А они мне: «Извините, но пси-ветеринара мы найти не смогли. Говорят, есть один профессор. Но его гонорары…» На его гонорар, малыш, десяток таких, как ты, можно купить. «Мы не можем позволить себе такую роскошь!» Не могут они. И я не могу. Нет у меня столько денег, ты уж прости…
«Я просто тяну время. Боюсь: не получится. Впустую растрачу последний шанс. Зря, что ли, профессор берет уйму денег за сеанс? Зазевайся – сожрут…»
Она встала и шагнула к панели управления. Мягко затеплилась «контролька»: работает! Отлично. Регина не зря потратила полдня, чтобы выучить две дюжины местных иероглифов. Надписей на унилингве здесь не было. Блок кормежки. Ага, вот «мясо». Не годится: химерка сейчас в травоядной ипостаси. Вода…
Вот – капуста.
Глубокий вдох, как перед прыжком в воду. В сознании, повинуясь команде, формируется образ самой аппетитной в Ойкумене капусты. Капли росы на молодых листьях, аромат свежести (правильно ли она его помнит?); хрусткая мякоть, вкус… Все козы Галактики сдохнут от зависти. Наверняка «пациент» воспринимает капусту иначе. Но тут уж ничего не поделаешь. Будем работать с наложением, корректируя образ по ходу.
Поехали!
Тронув сенсор, она потянулась к химерке.
Босые ступни по щиколотку ушли в грязь. Ага, снег растаял; к нашему, значит, приходу. Скалы, сосны; знакомое местечко. Зябкие пальцы ветра трогают разгоряченное тело. Флейта в правой руке, кочан капусты – в левой. Эй, травоядное, выходи! К тебе явилась добрая фея из центра Галактики.
Кормить будет.
Коза, сволочь этакая, налетела сзади. Не коза – горал. Специально в справочнике нашла. Уй! Рогами в поясницу! Хорошо хоть, короткие… Чудом не выронив капусту, Регина ткнулась в грязь лицом. Охая, отплевываясь, с трудом поднялась на ноги. Ну, зараза, убить тебя мало…
Выставила кочан перед собой:
– На! Это тебе…
Вкус, цвет, запах. Наложение. Это твойобраз, дура лохматая. Ты хочешь есть. Ты очень хочешь есть. Любимое лакомство… От чужого, зверскогоголода скрутило живот. Регина сглотнула слюну, сама готовая впиться зубами в аппетитный кочан.
– Я – не еда. Капуста – еда…
Обратная связь. Коррекция образа.
– Капуста – еда, – она едва увернулась. – Капуста!
До рогатой бестии наконец дошло. Янтарь глаза полыхнул радостью, сжигая бесовщинку. Копытца бойко застучали по камню: еда! честное слово, еда! Что ж, барс и ящер (целофузис, как утверждал всезнайка-справочник) объявились, как по сигналу. Регина ждала их. Сунув капусту под нос опешившему горалу, она взмахнула флейтой. Миг – и грозная песнь бича распорола воздух. Мерцающий вихрь, словно силовое поле, накрыл воронкой-куполом девушку и горала, не видящего сейчас ничего, кроме капусты.
Рискните, суньтесь!
Не прорваться, не поднырнуть, не перепрыгнуть…
«Целофузис, один из самых быстроногих хищных ящеров. Развивает скорость до восьмидесяти километров в час, – запоздало вспомнила Регина мудрость справочника. – Снежный барс, или ирбис, в прыжке преодолевает расстояние в высоту до трех метров, в длину – до четырнадцати…»
Плевать хотели ипостаси на ее бич.
Звери шли в атаку.
Удар снес ящера с ног. В гулкой мелодии защиты на миг возникла прореха – и в нее, захлебываясь хриплым рыком, ворвался когтистый, убийственный ком ярости. Регина с барсом в обнимку покатились по земле, оставив горала хрустеть капустой. Каким-то чудом ей удалось оторвать от себя и отшвырнуть – прочь! – обезумевшую от голода кошку. Кровь из распоротого бедра мешалась с грязью. Бич, приросший к руке, исхитрился подсечь набегающего ящера. Спутать! связать бы! – чем?.. Как там коза? Ест?! Надо держаться, остановить хищные ипостаси…
Барс вновь прыгнул.
Человека, случись бой в реальности, злобный кот давно прикончил бы. Но «под шелухой», хвала матери-природе, силы Регины равнялись мощности ее ментального дара. А уж тут, будь ты химера или носорог – извини, зубастый, нас тоже не обделили… Скрутить, подмять, перехватить под челюсть; боль вспыхивает в разорванном плече – и гаснет, отключена усилием воли. Уже выпутался, зараза?! Стой! Куда?! Бич петлей захлестывает шею ящера. Полузадушенный целофузис шипит, проклиная мучительницу на языке змей – и барс, улучив момент, выворачивается из-под чужачки, ослабившей хватку.
Эй, горал!
Ешь, не отвлекайся…
Ей катастрофически не хватало рук. Укротить барса с ящером, успокоить нервную, шарахающуюся прочь козу… Казалось, троица рвет ее на части. Не когтями и клыками – злобой, тупостью, жаждой убийства. Чувством голода, наконец. Невозможность компромисса превращалась в боль. Боль вытекала из неиссякаемого источника. По уши в грязи, крови, шерсти барса, липнущей к телу, Регина глушила проклятую боль чем попало, рискуя сжечь себе мозги – так принимают наркотики, не задумываясь, что спасение опасней приступа; боль, собравшись с силами, возвращалась, и гусь живьем запекался в огненном кувшине, гогоча на всю Ойкумену.
«Насилие, – шептал режиссер Монтелье. – Главный инструмент…»
«У нас, – вторил ему великан Тераучи, инвалид детства, – поощряются такие методы…»
«Реакция естественная, – констатировал Фома Рюйсдал, красавец-инспектор, – в пределах нормы. Вот если бы ты не бросилась на меня, как бешеная кошка…»
«Ты не принцесса, – сказал папа. – Ты – Регина. Королева. И не только из-за имени.»
«Да, папа. Я королева…»
«Королева – это достоинство. Сила. Королевы не плачут.»
«Я не плачу.»
«Не принцесса, нет. Королева. Помни это…»
Хрип флейты.
Кашель струн.
Пульс барабанов.
Или это кровь стучит в висках? Какая кровь, идиотка, ты «под шелухой»… Комариный зуд трещоток. Оркестр-невидимка Храма № 3, всем составом выехав за ворота, в большой мир, играл в заснеженных горах – приюте химеры. Музыка говорила о чем-то жизненно важном – важней боли, голода и злобы. Флейта Регины вписалась в оркестр – неловко, боком, расталкивая фигурантов. Две местные флейты – бас и пикколо – подхватили новенькую; трещотки задали ритм, смиряя волнение сердца. Вот так, уверили струнные. Так-так, согласились барабанчики.
Тема, контртема; контрапункт…
Тесно в оркестре. Локоть к локтю, звук к звуку; глаза – отовсюду. Нет личного пространства. Лишь голова торчит наружу. Разевает клюв, качается над узким горлышком… Как в комнате общежития, одной на четверых. В столовой, одной на три десятка едоков. В душевой, одной на целую толпу моющихся. Плечом к плечу; бок-о-бок. Флейты, струны, барабаны. Контрапункт, тема, контртема; обращение темы. В душевой моются, а не вожделеют. В столовой едят, а не сплетничают. В общежитии ночью спят, а не подглядывают друг за другом.
…в операционной – оперируют.
Взять барса за загривок. Прижать беснующегося дурака к земле. Навалиться сверху всем весом. Гладить, успокаивать, сочетая власть с лаской: держим, купируем ярость, гасим очаги возбуждения…