— Ты давно напрашивался, — сказал Брук и в запальчивости обложил оглушенного Джада шестиэтажным ругательством — одним из тех, каким дед, пока был жив, отчитывал провинившихся дроидов.
— Будем считать, что он извинился, — поспешно сказала Марина. — Давай, я забинтую тебе руку. У тебя есть платок?
Во время беседы с директором Брук держал этот завязанный неуклюжим узлом платок, словно боевой орден.
— Я буду вынужден поднять вопрос о вашем поведении на заседании педагогического совета, — сказал директор. — Думаю, совет сделает относительно вас соответствующие выводы.
— Я оплачиваю полную стоимость обучения и мне наплевать на выводы совета, — с внезапно проснувшейся гордостью ответил Брук. — Если вам не нравятся мои деньги, я найду другую школу.
Он не снял повязку с ладони ни по дороге в класс, ни после занятий, идя к лимузину, рядом с которым его ждала разгневанная тетя Агата.
Увидев Брука, она поджала губы.
— Ничего не случилось, тетя, — сказал Брук.
Тетя Агата была шокирована. Она приложила уйму усилий, чтобы выработать в племяннике отвращение к конфликтам любого рода, и в особенности физическим, ибо была твердо убеждена: воспитание в детях безотчетного страха перед насилием является необходимой составляющей будущей успешной жизни.
— Ничего не случилось? — В ее голосе зазвенели слезы. — Я все знаю! Ты подрался! Ты едва не искалечил бедного мальчика! Ты нагрубил директору!
— Подумаешь!
— Садись в машину, — всхлипнула она.
— Я поеду на монорельсе.
С гордо поднятой головой, с перевязанной рукой (палец давно уже не болел), он стремительно зашагал прочь, больше не стараясь сдерживать шаг, чтобы сойти за горожанина. Тем же вечером он решил, что яд может и подождать.
После того случая друзей у него больше не стало, однако его как-то сразу оставили в покое. Его по-прежнему не считали за человека, но подножки и тычки прекратились, а крики насмешников «Мужик! Навозная морда!» превратились в осторожные шепотки за спиной.
Тетка все так же кормила его нравоучениями. Брук покорно выслушивал ее, заученным тоном говорил ей «Да, тетя» и «Нет, тетя», но ее власти над ним пришел конец. Тетя Агата не знала, что неподалеку от школы был тир для охотников, который содержал однорукий старик-фермер. Брук обнаружил его вывеску случайно, из окна вагона, когда рассматривал в окно рекламу ночного клуба с изображением мулатки, чью одежду составлял только прижатый к груди букет роз. Взяв в руки пистолет, Брук испытал странное чувство, будто бы до сих пор половинка его души пропадала неизвестно где, а теперь внезапно вернулась. С этого дня большую часть карманных денег он изводил на патроны. На тренировках в симуляторе он выкладывался с азартом одержимого, так что инструкторам иногда приходилось его одергивать. Тренер говорил, что у него задатки настоящего бойца.
Он сбегал в тир, отпросившись в библиотеку. Костюм и очки для стрельбы прятал в школьной раздевалке. Стрелковая подготовка и тренировки по выживанию в вельде — это была его тайна. Он не хотел ни обижать, ни волновать тетю Агату — он просто хотел жить своей жизнью. У него была сокровенная мечта, и он больше не собирался выставлять себя на посмешище.
Уверенный в том, что отныне он может тайно планировать свою жизнь, Брук стал учиться, не жалея сил, и скоро стал одним из лучших учеников, потому что помнил слова отца, который любил повторять, что дурак — все равно что трус. Рано повзрослев и научившись хитрить, он рвался к жизни, в которой, как ему казалось, ему удастся стать самим собой и хоть как-то искупить свою вину перед матерью, в смерти которой винил свою нерешительность. Он понимал, что для постоянной жизни в вельде, в особенности на неосвоенных землях, его тренировок недостаточно, но надеялся, что после школы сумеет найти способ учиться по-настоящему.
И еще он начал встречаться с Мариной.
Он был старше своих одноклассников, и восемнадцать ему исполнилось через неделю после окончания школы. А еще через день на его терминал пришла повестка. Так уж устроен мир: заказывать спиртное в баре тебе еще рано, а вот ехать на войну — запросто.
Фермеры не подлежали призыву, но Брук жил в Городе на попечении родственников и формально являлся обычным гражданином. Он владел всеми видами фермерского оружия, метал нож, управлял комбайном, знал повадки хищников и приметы начала миграции, мог по шуму за спиной определить количество атакующих тварей, мог остановить кровь у раненого и починить машину для резки торфа; умел стрелять на звук, закладывать силос и программировать робота-землепашца. Но он был воспитан в традициях свободного собственника, и жизнь наемного работника на Диких землях его не прельщала; в Городе же его знания не помогли бы ему устроиться даже помощником садовника. Прозябать же на скудном пособии в ожидании совершеннолетия он не желал. Так что известие о призыве он воспринял спокойно. Он рассуждал: Дикие земли я знаю, в Городе пожил, а перед тем как вернуться в вельд и основать собственную ферму, было бы неплохо повидать мир, а главное — научиться кое-чему полезному. И еще: чем быстрее его заберут, тем быстрее тетя Агата и ее муж-подкаблучник оставят его в покое и перестанут изводить намеками о том, как хорошо быть адвокатом или финансовым менеджером.
Врач из медицинской комиссии удивился его рефлексам и пошутил, что, насколько он знает, Брук первый в истории Мероа фермер, которому доведется служить в армии Альянса. При этом огорчил его известием, что ввиду особенностей его организма проходить службу он сможет только в космической пехоте, потому как вживить интерфейсы для управления боевой техникой вряд ли представится возможным. Впрочем, Брук не очень-то и расстроился. Пехота так пехота. Шанс пощупать все своими руками, а не через манипуляторы какого-нибудь шагающего танка. На том и расстались.
В призывной пункт он шел с легким сердцем. Конечно, Марина будет по нему скучать, но полтора года — небольшой срок для настоящего чувства. А война — что война? После жизни в вельде служба в Объединенных силах представлялась ему чем-то вроде тренировки с оружием в загоне с хищниками. Трудно, опасно, но вполне преодолимо. Защищать людей — что может быть благородней?
Присягу они принимали небольшой толпой. В присутствии свидетеля из магистрата они приложили правую руку к груди, сделали шаг вперед и вслед за вербовщиком повторили слова клятвы или что-то в таком духе. Потом подошел медик, сцедил на анализ немного крови и намазал ему голову вонючим депилятором. Затем их погрузили в автобус и отвезли в сборный пункт при космопорте — пропахший дезинфекцией пакгауз на краю взлетной полосы, где на обеих руках повыше запястья красными несмываемыми знаками ему нанесли личный номер: MR-777-777.
Вот и всех дел — он стал космическим пехотинцем.
* * *
Лагерь «Маджи», в котором базировался 5-й батальон приема пополнений, оказался просто большой площадкой, расчищенной среди джунглей, — несколько квадратных километров утрамбованного грунта, окружённых тремя рядами колючих спиралей, с бетонными блиндажами и вышками, натыканными через равные промежутки. Все было серым и пыльным — мешки с землей, палатки, навесы из рифленого железа; в зоне безопасности на милю вокруг периметра не было ничего, кроме чахлой травы и искривленных ростков какого-то колючего кустарника.
Их вытолкали из автобусов, построили для переклички, раздали спальные принадлежности, наскоро разъяснили, где находятся умывальники, уборные, укрытия на случай обстрела, и, наконец, отвели в столовую.
Под навесом с крышей из рифленого железа и поднятыми брезентовыми пологами было душно, пахло рыбой и светили маленькие, забранные сеткой лампочки.
— Вегетарианцы есть? — перекрывая гул голосов и стук ложек, спросил повар в мятом колпаке.
Один из новобранцев — Глазер, из-за серой нездоровой кожи выглядевший лет на десять старше своего возраста, неуверенно поднял руку.
— Я вегетарианец. В нашей общине мясо считается нечистой пищей.
Повар захихикал:
— Не повезло тебе, дядя. Мы тут потребляем плоть убиенных животных. Жрем все, что летает, бегает или плавает. И даже то, что ползает. Добро пожаловать на Луакари!
Беднягу Глазера передернуло.
Сержант молча кивнул им на стойку раздачи. Брук сунул в щель считывателя свой жетон и получил поднос с ужином: миска рыбного супа-пюре, горка разваренных до бурого цвета креветок, капля острого соуса на листе салата и два початка вареной кукурузы. Еда была неприглядной с виду, но Бруку она показалась необычайно вкусной. Он быстро проглотил свою порцию и сходил за добавкой. Единственное, чего ему не хватало, — это чашки крепкого кофе. Местный напиток — слабенький чай, показался ему просто подслащенными помоями.
— Эй, вегетарианец! — громко окликнул сержант. — Да-да, вот ты. Как там тебя?
— Сэм Глазер.
— Мамки здесь нет, Сэм Глазер. Мамка теперь далеко. Поэтому жуй все, что дают, не то протянешь ноги. Здесь это быстро.
Сам сержант ел мало и неохотно. Он выпил чаю с хлебом, достал из кармана плоскую фляжку и, ожидая, пока его подопечные набьют животы, занялся тем, что, отщипывая кусочки хлебной корочки, капал на них водку, бросал через открытый полог, а потом наблюдал, как маленькие нахальные птички, отталкивая друг друга, набрасываются на угощение. Одна из пичуг вскоре плюхнулась на землю и, разинув клюв, беспомощно затрепыхала крыльями. Остальные благополучно ретировались.
— Вот так! — воскликнул сержант, обращаясь к компании измученных новобранцев, неохотно ковырявшихся в своих тарелках. — Вот вам наглядный пример армейских отношений: выскочки всегда получают по заслугам! Какова мораль? Вот ты, кудрявый. Молчишь? Мораль проста: не высовывайся!
Брук и не собирался высовываться. Слишком любопытные в вельде живут недолго — до первой Большой миграции.
«Интересно, что здесь делают с трупами?» — подумал он, приглядываясь к облачку мошкары вокруг лампочки. За столом напротив Кратет с интересом изучал содержимое подноса. Казалось, он впервые в жизни видит ложку и не знает, что с ней делать. Вот он опустил палец в соус, лизнул его и удовлетворенно улыбнулся.
Поймав взгляд Брука, Кратет поспешно вытер руку о салфетку, достал свой блокнот и через некоторое время сообщил:
— Вкусно!
После ужина сержант отвел их к палатке. Грубо сколоченный деревянный пол, пять армейских коек с москитными сетками, железные шкафчики. Маленькие полиэтиленовые окошки, в которые видно заходящее солнце.
— Устраивайтесь. Следите, чтобы койки не касались брезента, — посоветовал Санин. И ушел.
Брук опустил баул на пол, постоял, вдыхая запах пыли и сухого дерева, потом глубоко вздохнул, облизал губы и подошел к выходу. Сержанта нигде не было видно. Он оглядел цепь палаток перед собой, сторожевую вышку поодаль, солдат с полотенцами через плечо, облако пара там, где, как он подумал, находилась душевая. В ворота, вздымая шлейф пыли, с гулом вкатилась бронемашина; солдаты, спешащие в душ, на нее даже не взглянули. Потом освещение изменилось: заходящее солнце скрылось за облаками. Похолодало, поднялся ветер.
Пан уселся на койку, покачался, проверяя упругость парусинового ложа. Пощупал москитную сетку.
— Каменный век, — заключил он.
— Чего это он насчет брезента? — спросил Гор. — А?
Все почему-то посмотрели на Брука. Он пожал плечами: