– Смирно, – подошёл Краев к зябнувшему на перекрёстке гаишнику. Резко спросил: – Фамилия?
– Инспектор дэпээс гибэдэдэ гувэдэ старший прапорщик Козодоев… – автоматически ответил тот, после чего спохватился: – А вы сами-то, гражданин, кто будете, а? Кто? Что? Хрен в пальто? А ну стоять! А ну документ покажь! А ну…
Краев удалился – раскованно, безбоязненно и безнаказанно. Только на душе почему-то стало противно.
«Может, окружить себя, по совету Булгакова, рьяными собутыльниками и хмельными красотками? Да и прожигать, что осталось от жизни, сколько хватит денег, энтузиазма и сил?..»
Ещё противнее, чем вытаскивать фигу из кармана перед несчастным гаишником.
«Или удариться в благочестие, истинно уверовать, совершить паломничество к святым местам и вот там, где-нибудь в тернистом пути…»
Он представил себе эту картину, и его замутило.
«А что, если форсировать события и не затягивать решение вопроса? – Краев усмехнулся, впрочем невесело. – Нет, не дождётесь. Я ещё с поля боя не удирал, в штаны наложив. Если уж воевать, то до конца. Постой, постой…»
От внезапной мысли он даже остановился – ну да, всё правильно, воевать нужно до конца.
«Так. Поеду в Пещёрку. К этому чёртову монастырю, или что он на самом деле такое. И буду, сколько хватит сил, писать эту чёртову книгу. Хоть перед занудой совестью в грязь лицом не ударю…»
Ну а уж когда припрёт – можно и уйти. Выбрав местечко подальше от людского участия. Там, в болотах, подобных местечек небось…
Песцов. Крысид и ностальгия
– Ну, давай, моя девочка, давай. – Песцов посмотрел на термометр, качнул головой и придвинулся поближе к крысе. – Ну, давай уже, время пришло…
Крыса была большая, серая и не просто дохлая, а очень дохлая. Она висела вниз головой. Вот уже три дня висела на змеевике в ванной. Вносила свой посильный вклад в мокрое дело. Только вот что-то плохо вносила. Кажется, и температура соответствовала, и влажность, и сроки… а толку ноль. Ну и как прикажете идти на мокрое дело, когда всё так сухо?
Песцов сокрушался и был близок к отчаянию, ему хотелось надавить на крысу – в буквальном смысле, не в переносном. Он удержался, давить было нельзя, ибо законы мироздания неумолимы. Всё должно совершиться само, в гармонии, без насилия над природой. Иначе толку не будет, а будет эрзац, выдаваемый за достижение прогресса.
Он окончательно решил отлучиться из ванной, где просидел почти безвылазно последние семь или восемь часов, когда ЭТО всё же свершилось. Уже взявшись за ручку двери, Песцов оглянулся и увидел, что на носу крысы стала набухать большая мутная капля.
Быстрым движением подхватив давно приготовленный пузырёк, он сосредоточился и начал считать. Раз! – шлёпнулась в древний фотографический лоток первая капля. Два! – упала следом вторая. Точно вписавшись в паузу, Песцов поднёс пузырёк и принялся собирать то, что ему было нужно. Кадаврин, трупный яд. Субстанцию столь же мало изученную, сколь и добротно проверенную. Буквально в веках. Набралось немного, чуток на донышке, но этого должно было хватить на всех. И ведь никакая экспертиза не определит, сколько бы ни старалась. Ну почему, когда кого-то сживают со света и разгорается очередной шпионский скандал, средства массовой информации принимаются жонглировать невыговариваемыми названиями ядов и радиоактивных веществ?.. Кто будет городить огород и давать повод для сплетен, когда есть безошибочные народные средства…
– Ну вот и умница, вот и молодец, – похвалил Песцов крысу. И с чувством, нисколько не юродствуя, завернул в фольгу. – Сослужила службу, родная. Уж ты извини…
Затем поставил в холодильник яд, вымыл в ванной стену и пол и покатил на «Мерседесе» к морю. Там, на намытом берегу залива, расположился парк Ленина. Плохонький, одичавший, но со всеми приличествующими аксессуарами: памятником вождю, Пионерским прудом и аллеей Коммунаров. В десятке шагов от этой аллеи сплошным куполом поднимались заросли густого шиповника, донельзя плотные и колючие. Здесь Песцов присел на корточки, выкопал садовой лопаткой ямку и предал земле покойную крысу. Это была его личная традиция, важный, как он всерьёз полагал, компонент будущего успеха. Во всяком случае, назад Песцов шёл тихий и умиротворённый, настраиваясь на результат.
Прочие реалии не радовали.
Надежда Константиновна не преминула, напомнила в который уже раз: «Ты, голубь, так и знай, о стрельбе сразу забудь. О всяких там ноктовизорах – тоже. Фонарик светить, может, и будет… примерно как гнилушка лесная. Так что, касатик, колюще-режущее…»
Вот такая нынче ведьма пошла. Технически подкованная. Даром ли двадцать первый век на дворе.
«Ладно, колюще-режущее так колюще-режущее…» Въехав на территорию гаражей, Песцов миновал вахту и мойку, повернул налево и остановился у бокса под номером семь. Открыл замки, распахнул ворота, включил свет… Гараж был бетонный, просторный, а главное, с вместительной ямой-кессоном под досками пола. Картошки можно заложить хоть самосвал. Только Песцов, ежу понятно, там держал отнюдь не картошку.
Надев перчатки, он первым делом приступил к ревизии арбалетов. Коллекция у него имелась богатая… Один с двадцати метров пробивал трёхмиллиметровый стальной лист, то есть мог прошить не только борт «Жигуля». Другой отличался скорострельностью, позволяя всадить за минуту десяток стрел в мишень с открытку величиной. Песцов задумчиво погладил «девастатор», взвесил на руке «сафари-магнум», «профессионал»…
«Нет, – решил он, – возьмём, пожалуй, вот это».
«Вот это» – был штучный, сделанный на заказ экземпляр. Всё в этой машине соответствовало последнему слову техники: композитные дуги, прицел, предохранитель, надёжнейший спуск. А уж болты… Восьмидесятиграммовые, со спиральным остриём, бритвенно-острые. Причём сделанные из особого сплава, почти мгновенно корродирующего в солёном растворе. Сиречь в крови.
Метательное оружие составляло личную инициативу Песцова. Будем надеяться, ненаказуемую. Выбрав арбалет, он занялся оружием рекомендованным, колюще-режущим: выбрал титановую, на манер малой сапёрной, лопатку с волновой заточкой, клинок вроде мачете, с незаметными глазу алмазно-прочными зубчиками на лезвии и «летающий» – ох, ностальгия! – спецназовский нож, таивший в себе могучую пружину. Остальные сборы были рутиной. Одежда, обувь, ещё кое-что по мелочи… У него оставалось часов пять на то, чтобы поспать перед трудовой ночью, и он не собирался терять ни минуты.
Варенцова. Ретроспектива 1
Жара пришла в столицу решительно и бесповоротно. Кремлёвские звёзды в вышине истекали рубиновым свечением, «дышал» под ногами асфальт, народ стоически прел в кроссовках и «варёных» заокеанских штанах. Воздух был тяжёл, плотен и наполнен бензиновым угаром, чувствовалось, что дело кончится грозой, но когда – один Бог знает.
В Москве есть улицы, есть проспекты и переулки и есть шоссе. Одно из них называется – шоссе Энтузиастов. Как вы думаете, любезный читатель, почему? Что представляется вам при слове «энтузиасты»? Правильно, тайга, гитара, палатки, новое месторождение, Байкало-Амурская магистраль… А вот и неправильно! Указанное шоссе есть не что иное, как переименованный Владимирский тракт. Энтузиасты же – в данном случае революционеры, которых жестокий царизм гнал на каторгу в кандалах…
Правда, стройная девушка, что весело топала по городскому шоссе, подходила скорее под первое, более привычное определение энтузиаста. Она только что сдала первый госэкзамен – научный коммунизм – и чувствовала себя без пяти минут молодым специалистом. Который совсем скоро отправится по распределению куда-нибудь далеко. Туда, где кончается асфальт и начинается настоящая жизнь…
Оксана миновала бульвар и свернула туда, где у магазина «Мясо-рыба» рядком стояли автоматы с газированной водой. Газировка присутствовала четырёх сортов: просто с углекислым газом и облагороженная сиропами – яблочным, грушевым и аскорбиново-лимонным. Стаканы, правда, давно растащили местные алкоголики, но Оксану и это не напугало. Она без колебаний сполоснула руки в мойке для стаканов, бросила в прорезь три копейки и, быстро сложив ладони лодочкой, подставила их под струю прохладной шипучки. Есть в жизни счастье!
Тучная мороженщица, сама какая-то полурастаявшая от жары, так не считала.
– Нету сахарных, вышли все, – почти с радостью ответила она Оксане. – Остались только пломбирные полуторта и трубочки по двадцать восемь копеек. Брать будете?
– Давайте черносмородиновую, – кивнула Оксана и начала отсчитывать на ладони мелочь…
И тут где-то за бульваром заревела сирена пожарной машины.
– Ну вот опять, оглашенные, – взяла монеты мороженщица, не глядя открыла крышку, достала, выпустив белое облачко, увесистый замёрзший цилиндр. – Всё ездют и ездют, надоели уже. Не на пожар. Не иначе как за водкой. Нате. Берите.
Оксана взяла мороженое и отправилась искать скамейку, желательно в тени, потому как есть на ходу – значит себя не уважать. Так ей бабушка говорила. А вой сирены всё приближался, и, выйдя на тротуар, Оксана увидела голосившую машину – та красной молнией летела к перекрёстку. Наверное, действительно на пожар…
Что конкретно случилось на перекрёстке, Оксана сразу не поняла. Она просто увидела, как большой фургон тронулся по зелёному свету и плавно, точно в замедленном кино, выехал прямо под завывающий сиреной пожарный автомобиль.
Сирена закричала так, как кричали, говорят, под бомбами раненые паровозы, захрипела и смолкла. Красная машина перевернулась, страшно проскрежетала по мостовой и замерла, из её чрева, словно выпущенные внутренности, потянулись шланги, шланги, шланги… Шумно проснулся гейзер под расплющенным капотом фургона, воздух пронзили крики, стоны, всхлипы, матерная ругань…
…Народ у нас, кто бы что там ни говорил, в массе отзывчивый и дружный, особенно если беда. Кто-то со всех ног кинулся к телефонной будке (о мобильниках в те годы мы и не слыхали), кто-то выскочил с огнетушителем, кто-то бросился вытаскивать из покорёженных кабин пожарных и водителя грузовика… Всё же в тот день ангелы-хранители пребывали на высоте: пострадавших выпутывали из обломков – бесчувственных, окровавленных, контуженных, с разбитыми лицами, но живых.
Третьей машиной, пострадавшей в аварии, оказалась красная «шестёрка», на которую отбросило грузовик. Деревянный, обшитый металлом кузов от удара сорвался с места и рухнул несчастному «Жигулю» прямо на крышу. Всхлипнул смятый металл, лопнула передняя шина, с хрустом раскрошилось стекло…
Куда подевалось из рук только что купленное мороженое и как она оказалась у разбитой «шестёрки», Оксана потом так и не вспомнила.
Внутри машины сидели двое, крепкие, коротко стриженные парни. Жутко окровавленные, но живые, шевелящиеся…
– Эй, вы как? – окликнула девушка и попыталась открыть заднюю дверь.
– Нормально, – бодро отозвался водитель. Вытер ладонью заливавшую глаза кровь, опустил спинку кресла, переполз назад и сквозь дверцу, открытую Оксаной, вылез на белый свет.
У него были поранены руки, рассечена бровь, а слева на лбу наливалась чудовищная шишка.
– Чепуха, – сказал выбравшийся следом пассажир. – Легко отделались.
Сам он был в относительном порядке, если не считать чужой крови, испортившей светлую куртку. Статный, уверенный, ладный, симпатичный и жутко неотразимый.