Прощай.
Ты вернешься?
Да. (Нет — прости!)
Прощай. Я люблю.
Я люблю!
Тебя не могут убить, я не верю!
Да. (Могут — прости!)
Я буду помнить! Я буду ждать! Возвращайся!
(Прощай навсегда — прости...)
...Представьте себе на секунду, каково это — знать, что можешь не идти — и идти все равно. Любить — и отказаться от любви. Неистово, до слез, хотеть жить — и добровольно жертвовать жизнью. В тринадцать. В пятнадцать. Когда ты еще даже не начинал жить. Понимаете — даже не начинал! Когда тебе и вспомнить-то свою жизнь НЕЧЕМ!
А тебе говорят — отдай ее. Ради слов — отдай. Просто — ради слов.
Можете себе это представить? А понять?
Те, кто сейчас готовился высаживаться на побережье Ан-Марья на закат от гор — едва ли могли. Поэтому в конечном счете они были обречены на бесславную гибель. Но их было много, очень много — и это значило, что ребята, стоящие на площади, погибнут тоже.
3а слова, без которых они не мыслили своей жизни.
ЛЮБОВЬ. ПАМЯТЬ. ЧЕСТЬ.
Интерлюдия: «Дон Кихот»
В тумане теплится восход...
Копьем, мечом и кулаками
С баранами и ветряками
Сражаться едет Дон-Кихот.
Он едет тихо мимо стен
И кровель, слабо освещенных...
Как много есть неотомщенных,
А отомщенных... нет СОВСЕМ!
И в миг, когда сверкнет над ним
Латунный таз огнем холодным,
Смешное будет благородным,
А благородное — смешным.
В тумане теплится восход....
Сражаться — глупо и опасно...
Смириться может Санчо Панса.
А Дон-Кихот? А Дон-Кихот...
...В шаге от Бранки Олег почти столкнулся с Гостимиром, но тот лишь весело улыбнулся, махнул рукой и поспешил куда-то в сторону. А Бранка с улыбкой протянула руку навстречу мальчишке, который тоже улыбнулся и принял ее ладонь обеими своими руками.
— Ты пришла проводить меня.
— Да... — кивнула Бранка.
— Правда?! — окончательно просиял Олег. Девушка покачала головой:
— Одно не веришь еще — твоя я? — и она крепко поцеловала Олега в губы.
— Я видел тебя...но не поверил, что ты — ко мне, — Олег вздохнул: — Вот, видишь...Я ухожу, но не туда, куда мы думали. И все равно — может быть совсем.
— Может статься, — спокойно ответила Бранка: — Так я стану ждать тебя, Вольг.
— А если я...— Олег помедлил и все-таки не сказал этого слова: — Если я не вернусь?
— Может статься, — повторила Бранка: — Будет так — убью я себя. Тем часом, как уверюсь, что потухла твоя звездочка.
— Не говори так, — Олег коснулся ладонью губ девушки. — Я вернусь с победой.
— Й-ой! — вдруг оживилась притихшая было Бранка. — Без памяти стою! То тебе! — и она развернула на пальцах сине-алую головную повязку с вышитой золотом мордой рыси: — Волосы твои коротки, да все одно бери.
— Конечно, — Олег сложил повязку и опустил ее в карман ковбойки — левый.
— Я ее здесь носить буду... ну а успею обрасти, она на свое законное место перекочует!
Бранка протянула руки, взялась пальцами за локти Олега. Тихо прошептала:
— О чем речь ведем... об этом ли надо...
— Я не знаю, о чем, — беспомощно ответил Олег.
— Так помолчим.
— Помолчим.
Они застыли, глядя друг другу в глаза так, словно на всю жизнь хотели запомнить друг друга. И таких пар много было вокруг...
...Шум и голоса, донесшиеся от ворот крепости, заставили обернуться всех разом. Горцы с изумлением уставились на людей, входящих на площадь.
Тут было человек триста, шедших в подобии строя — мужчин и юношей в возрасте от 15-16 до 50-55 лет. Разно, но удобно одетые, они шли с топорами, заткнутыми за пояса, рогатинами на плечах, охотничьими ножами, самострелами, виднелись несколько ружей... Над головой строя колыхался черный флаг с золотым прямым крестом.
Эта полутолпа-полустрой, до отказа забив свободное пространство у башни, замерла. Стоявший рядом со знаменосцем Степаньшин — на плече у него было ружье, у пояса — топор и нож — выступил вперед, обвел горцев взглядом, всем земно поклонился и начал:
— Вот оно что... Знаем мы все дела. Трое суток еще назад приходили к нам по вескам послы с юга. Собрали мужиков и начали говорить... Порешили мы их, — жестко оборвал сам. себя лесовик: — Стали судить промежь собой — не по-божески получается, — остальные дружно загудели, подтверждая его слова. — Уж сколько лет бок о бок живем, и зла мы от вас не видели. Вот мы тут собрались... Ну и пришли, значит. Потому и в Писании сказано: «Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя!» Принимайте и нас в свое войско! — и он снова поклонился, а за ним — весь отряд.
Горцы замерли в изумлении. Отважные, гордые — и высокомерные от этой гордой отваги, они всегда смотрели на лесовиков свысока, не считая их способными на сознательную активность. Но вот стояли люди с оружием в руках, которые шли всю ночь и весь день до нее — на смерть «за други своя».. и многим из горцев стало СТЫДНО...
Потом поднялся радостный и дружный крик. Горцы смешались с лесовиками. Гоймир резким, коротким жестом указал Степаньшину место рядом с собой. Тот надел шапку, принял знамя и легко взбежал на приступки башни...
* * *
Светлым северным вечером вокруг Рысьего Логова горели костры. Завтра с рассветом надо было выступать, но никто не спал и нигде не было слышно причитаний. Воина не провожают слезами. Зато много слышалось песен — самых разных: под гусли, волынки, резкие рожки-кувиклы. И много было танцев.
Олег с Бранкой не расставались. Переходили от костра к костру, нигде не задерживаясь надолго. И только в одном месте остановились — где вокруг большого пламени кольцом стояли, положив ладони друг другу на плечи, три десятка парней. Они смотрели в огонь молча, но Бранка шепнула:
— Часом будут коло плясать...
Олег кивнул. Он уже видел этот танец, но каждый раз зрелище будило в нем напряженное волнение.
— По рану дружина уходила в бой... — негромко пропел непонятно кто. Ему откликнулись хором:
— По рану дружина уходила, в бой...
Круг двинулся — неспешно, нога за ногу. Сцепленные руки разом взметнулись, ноги ударили в землю:
— Й-ой, друже — слышишь, слышишь?
Уходила в бой....
Й-ой, друже, слышишь, друже —
Уходила в бой!
Круг убыстрял движение. Снова, раз за разом, вскидывались руки — словно раскрывался невиданный цветок — и гулкое «умп!» издавала земля под перетянутыми ремнями походными чунями...
— Мечи воздеваете — за славой идем!
Мечи воздевайте — за славой идем!
Й-ой, друже — слышишь, слышишь?
За славой идем!
Й-ой, друже, слышишь, друже —
За славой идем!
Быстрее, быстрее несся круг, металось пламя, кидаясь в стороны за летящими над землей людьми, словно добрый Огонь хотел коснуться каждого, защитить прикосновением от бед и зол...
— Может, стать успеху, может — сгинем все!
Может, стать успеху, может — сгинем все!
Й-ой, друже — слышишь, слышишь?
Может, сгинем все!
Й-ой, друже, слышишь, друже —
Может, сгинем все!
— Уйдем, — попросила Бранка, — нет желанья и думать про то...
— А? Погоди...— Олег с трудом оторвался от гипнотизирующего зрелища, расслабил напрягшиеся мышцы. Но всё же пару раз оглянулся на скачущее за подвижным частоколом ног пламя...
В другом месте под быстрый перебор гусельных струн Олег услышал знакомое:
— Чтоб ворон
Да не по нас каркал —
По чарке, по чарке!
— и подумал, как был бы удивлен Розенбаум, узнав, где поют его песни и на чем аккомпанируют. А дальше заливался девчоночий голос — довольно-таки беззастенчиво:
— Ой, калина-малина,
Одно слово — новина!
Не лежалось так нигде —
Одно с ним по лебеде!
Ой, калина-малина,
Доглядите — то дела!
Завистуйте — так лежим
С воеводой молодым...
— Пойдем до тебя, — негромко сказала Бранка. — Одна ночь, да наша...
— Пошли, — легко согласился Олег.
Наверное, не они одни в эту белую, ночь стремились остаться хоть ненадолго и оставались вдвоем. И в этот раз — второй в их жизни — все получилось еще лучше, а главное — без ощущения вины перед кем бы то ни было. Потому что третьего раза могло и не быть. На топчане в комнате Олега на постоялом дворе лежали не два подростка, нет. Подростки не ходят на смерть. И не клянутся убить себя, если любимый не вернется — так, что в истинности клятвы не остается сомнений..
Уже под утро они уснули, обнявшись — коротким, глубоким сном. И Олег проснулся первым — ему почудилось, что Бранка плачет. Но ее лицо — в ладони от лица Олега было спящим и спокойным во сне, на скулах лежало полукружье теней от длинных густых ресниц. А всхлипывали где-то сзади, и Олег осторожно повернул голову.
Небольшое существо — комок меха с крупного кота размером — сидело на небрежно брошенной, а теперь аккуратно сложенной одежды Олега. Существо перебирало вещи лохматыми то ли лапками, то ли ручками, перекладывало их удобнее, аккуратнее аккуратного — и совсем по-человечески всхлипывало.
Домовой плакал...
...Рыжего конька Гоймир привел на обрыв над водопадом в тот момент, когда солнце, неподвижно повисев над краем мира. вновь поползло в небо. Юный князь поставил смирное животное на каменной площадке недалеко от Грохочущего водопада и, протянув к разгорающемуся диску топор-чекан со скругленным книзу полотном, заговорил:
— Хвала тебе, Дажьбог, отец огня небесного, Солнце пресветлое! Вот он я — стою под взглядом у тебя, родич старший. Гоймир, князь племени Рыси с недавна. Пришел со спросом. Правдой ответь. Недобро увидишь — одно ответь правдой, без лжи. Что ответишь — при мне и будет, не поманю братьев своих поперед победы надеждой, не уроню духа им поперед гибели отчаяньем. Мне ответь, Дажьбог! Князю! Вот — то тебе — ответь!!!
И с этими словами Гоймир, повернувшись на пятках, обрушил чудовищный, молниеносный удар чекана на широкий лоб рыжего коня.
Коротко хрустнула кость. Брызнула в стороны кровь из-под умело вырванного лезвия, залила лицо князю. Но, не обращая на это внимания и не поднимая руки, чтобы вытереться, молча смотрел Гоймир, на какую сторону упал конь.
Больше этого не видел никто. Только князь — и Дажьбог, давший свой ответ.
* * *
Оказалось, что и без того невеликому ополчению предстоит разбиться на еще более мелкие группы, которые дойдут вместе только до предполагаемой зоны боевых действий. Олег только теперь сообразил, что не будет массового ополчения и больших битв с врагом, какие он представлял себе. Такая тактика со стороны гораздо менее многочисленных дружин и ополчения всех выступающих племен — а они едва ли превышали по численности 25 тысяч воинов — и куда хуже вооруженных горцев была бы губительной. Данваны и их рабы не раз разбивали и более многочисленные армия лесовиков, горожан, горцев, анласов и добровольцев с Земли. Ставка делалась на партизанские боевые действия — как тут говорили, «украдную войну» — по всей территории на западе Горной Страны, примерно в шестистах километрах по земным меркам от Вересковой долины. Опыт предыдущих войн подсказывал князю Гоймиру — такому же мальчишке, как и его бойцы — что оптимальными будут отряды по два десятка человек, бьющиеся самостоятельно и объединяющиеся на время для проведения особо крупных операций. Конечно такими словами Гоймир не мыслил, потому что не знал их, но общая концепция имела такую суть. Люди Степаньшина должны были развернуть войну в их родных лесах на границе Горной Страны и задержать те отряды врага, которые попытаются нанести удар горцам «в подбрюшье» — а что такая попытка будет, никто не сомневался. Пожилые воины, кроме того, брали под охрану Сохатый перевал.