Но у юнца, видимо, закончилось дежурство — с листком, на котором я ставила свою подпись, вошла женщина (старше его), отвечавшая на мой запрос. Я ощутила некоторое облегчение и разочарование одновременно, а заодно и устыдилась второго. Неужели выздоровлению всегда сопутствует такая неразумная похотливость? Интересно, часто ли в госпиталях сталкиваются с проблемой половой дисциплины? Честно говоря, мне редко приходилось болеть, и тут я была не в курсе.
Служащая взяла у меня книгу, вернула мне мою расписку, а потом, к моему крайнему удивлению, спросила:
— А мне поцелуй не положен?
— О-о… Вы тоже там были?
— Там были все, дорогая, кто мог двигаться. Этой ночью все были наперечет. Я, конечно, не лучший боец на свете, но, как и все остальные, проходила общий курс боевой подготовки. И… Да, я была там. И не жалею об этом.
— Спасибо, что вытащили меня, — сказала я и поцеловала ее. Постаралась я сделать это чисто символически, но она перехватила инициативу. Поцелуй вышел влажным и горячим, и… яснее, чем любыми словами, она дала мне понять, что стоит мне когда-нибудь пожелать сменить жанр, она встретит меня с распростертыми объятиями.
Ну, что бы вы сделали на моем месте? Кажется, у людей бывают такие ситуации, для которых не существует строго утвержденного регламента. Только что я узнала, что она рисковала своей жизнью ради спасения моей… В этом нет сомнений, поскольку рейд был наверняка не так прост, как он выглядел в изложении Босса. Его обычная манера выражаться такова, что полное уничтожение, скажем, Сиэтла он охарактеризовал бы как «сейсмический толчок». Поблагодарив за спасение своей жизни, могла ли я сейчас оттолкнуть ее? Могла?..
Нет. И целуя ее в ответ, я полуутвердительно отреагировала на ее немое послание… Правда, тайком скрестив пальцы за спиной, чтобы никогда не чувствовать себя обязанной выполнить обещание, на которое вынуждена была намекнуть своими губами.
Наконец она прервала поцелуй, но не отодвинулась от меня.
— Слушай, родная, — сказала она, — хочешь, я тебе скажу кое-что? Помнишь, как ты отбрила этого подонка, которого они называли Майором?
— Помню.
— Этот кусочек пленки переписан и ходит сейчас у нас по рукам. От того, что ты ему ответила и как ответила, все в восторге. И больше всех — я.
— Это интересно. Скажи, а не ты ли сама ухитрилась переписать этот кусочек?
— Ну, что ты. Как ты могла подумать? — Она усмехнулась. — А ты против?
Я раздумывала не больше четверти секунды:
— Нет. Если тем, кто меня спас, нравится слушать, как я разговаривала с этим ублюдком, пускай наслаждаются. Только… вообще-то я обычно так с людьми не разговариваю.
— Все это прекрасно знают. — Она погладила меня по щеке. — Но, когда потребовалось, у тебя это здорово получилось, и каждая женщина здесь гордится тобой. Мужики тоже.
Она не торопилась уходить от меня, но вошла ночная сестра и велела мне лечь, сказав, что сейчас сделает мне укол снотворного. Я запротестовала, но так — приличия ради. Служащая из архива кивнула ей:
— Привет, Рыжик, — и, повернувшись вновь ко мне, тихо сказала: — Спи. Спокойной ночи, родная.
После этого она встала и вышла из комнаты, а Рыжик (это не имя — волосы у нее отливали золотом) спросила меня:
— Предпочитаете в руку? Или в ногу? Не обращайте снимания на Аниту, она вполне безвредна.
— Она вполне нормальна. — Мне пришло в голову, что Рыжик могла не только прослушивать все, что делалось в палате, но и просматривать на мониторе. Могла?.. Нет никаких сомнений. — А ты была там: на Ферме, когда горел дом?
— Когда горел, нет. Я была в гравилете с командой, которая вытащила вас и доставила сюда. На вас… больно было смотреть, мисс Фрайди.
— Не сомневаюсь. Спасибо тебе, Рыжик, а ты поцелуешь меня на ночь?
Ее поцелуй был теплым и совершенно не требовательным. Позже мне стало известно, что она была одной из той четверки, которая ворвалась в дом, чтобы вызволить меня, — один мужчина с кусачками, двое других — стрелки с оружием, а Рыжик… Она одна тащила носилки. Но сама она так об этом и не упомянула ни разу сейчас, ни позже.
О времени, проведенном в больничной палате, я всегда вспоминаю, как о первом случае в своей жизни (не считая отпусков в Крайстчерче), когда я ощущала простую, тихую, радость. Каждый день. Каждую ночь. Почему? Да просто потому, что я была не одна .
Конечно, из того, что я уже рассказала, каждому ясно — я живу как человек уже много лет. У меня давно уже нет удостоверения с большой пометкой «ИС» (равно как и с пометкой «ИЧ». Когда я захожу в туалет, мне никто не может сказать, чтобы я воспользовалась самой крайней кабинкой. Но фальшивое удостоверение и выдуманное происхождение не дают вам ощущения тепла, они лишь избавляют от унижений и преследований. И вы все равно прекрасно понимаете, что нет на свете такой нации и такого государства, которые бы сочли вас (и весь ваш вид) приемлемыми для равноправной причастности к ним. И вы прекрасно знаете, что на свете полно мест, где, стоит вам себя выдать, вы будете немедленно высланы, а то и уничтожены (или проданы).
Искусственный человек страдает от того, что у него нет родословной, гораздо сильнее, чем вам может показаться. «Где вы родились?» Что ж, строго говоря, я вообще не рождалась: я была создана в Генно-инженерной лаборатории при Трех университетах в Детройте. «Ах, вот как?» Мое началобыло сформулировано в Мендельской ассоциации, в Цюрихе. Такой вот чудесный диалог!.. Только вы никогда и нигде его не услышите — ведь эти ответы никак не могут сравниться с ответами тех, чьи предки нашли свое место на «Мейфлауэре». В моей метрике сказано, что я «родилась» в Сиэтле — полностью разрушенном городе, из которого вышло чудное местечко для пропавших метрик. А также для утерянных родственников.
Поскольку я никогда не была в Сиэтле, я очень тщательно изучила все записи и картинки, которые только могла достать. Я думаю, истинный уроженец Сиэтла не смог бы подловить меня на какой-нибудь неточности. Во всяком случае я надеюсь на это.
Но то, что я получила от всех, пока отходила от этого дурацкого изнасилования и отнюдь не забавного допроса, была настоящим, нефальшивым, и мне не нужно было даже думать о необходимости соблюдать осторожность. Это касалось не только Рыжика, Анны и того юнца (его звали Теренс), но и еще по меньшей мере двух дюжин людей. С этими тремя я просто виделась, но точно знала, что в рейде участвовало гораздо больше. Сколько? Не знаю. Одно из основных правил Босса — не допускать лишних контактов членов организации, кроме тех случаев, когда этого требует деловая необходимость. Точно так же он относится к лишним вопросам — вы ведь не можете выдать секреты, которые просто не знаете, как не можете и выдать человека, о существовании которого не имеете представления.
Но Босс не придумывает инструкций ради инструкций. Встретившись однажды с коллегой по делам службы, вы можете продолжать встречаться с ним и просто так. Босс не поощряет таких взаимоотношений, но он и не такой дурак, чтобы запрещать их. Поэтому Анна частенько навещала меня поздними вечерами, перед тем как заступить на свое дежурство.
Она ни разу не пыталась получить награду, на которую намекнула первым поцелуем. Правда, и возможностей для этого было немного, но если бы мы очень захотели, то как-нибудь ухитрились бы. Причем я вовсе не пыталась отшить ее — ни в коем случае: если бы она хоть раз еще намекнула, что не прочь получить по счету, я не только расплатилась бы с удовольствием, но и постаралась бы изо всех сил убедить ее, что это — моя инициатива. Но она ни разу больше не выказала таких намерений.
Я думаю, она была сродни тем чутким (и очень редко встречающимся) мужчинам, которые никогда не станут лапать женщину, если она того не хочет, — они хорошо чувствуют это и даже не начинают.
В один чудный вечер, незадолго до моей выписки, у меня было особенно хорошее настроение — этим днем я завела себе еще двух друзей (тоже принимавших участие в рейде и моем спасении), — и я постаралась объяснить Анне, почему это так много значит для меня. Неожиданно я поймала себя на том, что начинаю рассказывать ей про… Ну, словом, что я — не совсем та, какой кажусь, и… Она прервала меня:
— Фрайди, родная, послушай-ка свою старшую сестричку.
— А что? По-твоему, я распускаю вопли?
— Может быть… Помнишь, той ночью, когда мы впервые с тобой встретились, ты возвращала мне секретный документ? Так вот, я получила свой допуск к «Сов. секретно» лично от мистера Два Костыля много лет назад. Книга, которую ты вернула мне тогда, находится там, откуда я могу взять ее в любой момент. Но я никогда не раскрывала ее и никогда не раскрою. На ее титульном листе написано: «Для тех, кому необходимо ознакомиться», а мне никто никогда не говорил, что мне необходимо . Ты прочла ее, а я даже не знаю названия, не говоря уже о содержании, — мне известен лишь ее кодовый номер… Точно так же дело обстоит и с личными вопросами. Когда-то существовал такой иностранный легион, славившийся тем, что у каждого его воина не было прошлого — до того дня, когда он записался в этот легион. Мистер Два Костыля хочет, чтобы мы были именно такими. К примеру, если бы нам потребовалось искусственное существо, или, скажем, ИЧ — искусственный человек, служащий, ведающий набором, был бы в курсе этого. Я была бы в курсе, поскольку я обычно выполняю эту обязанность Надо было бы обзавестись поддельным личным делом, возможно, потребовалась бы пластическая операция, в некоторых случаях — ликвидация лабораторных маркировок, а затем регенерация тех мест, где они ставились… Словом, когда все это было бы сделано, ему уже никогда не надо было бы волноваться и переживать, что его могут похлопать где-нибудь по плечу и вытолкать взашей. Он может жениться, у него даже могут быть дети, и ему не стоит волноваться, что у них когда-нибудь возникнут проблемы, связанные с его происхождением. Не стоит ему беспокоиться и относительно меня , поскольку я обучена забывать . И потому… Родная, я не знаю, что у тебя сейчас на уме. Но если это — то, что ты обычно никому не рассказываешь, не рассказывай и мне , а то на следующее утро ты можешь возненавидеть себя.
— Нет! Так не случится. Я…
— Ну, хорошо. Если через неделю ты захочешь выложить мне это, я тебя выслушаю. Идет?
Анна была права: через неделю у меня уже не было потребности исповедоваться ей. На девяносто девять процентов я уверена, что она в курсе и… В любом случае это здорово, когда кто-то любит тебя за то, что ты такая, какая есть, и не считает ИЧ нелюдями и монстрами.
Понятия не имею, знали ли об этом или хотя бы догадывались другие мои новые друзья (Босс, конечно, не в счет, он-то знает, но он — не друг. Он — Босс.) Но это не имело никакого значения, потому что я поняла: если знали, им это безразлично, и если узнают, им будет наплевать. Единственное, на что им ненаплевать, это член ли ты команды Босса. И все.
* * *
Как-то вечером ко мне зашел Босс, волоча за собой костыли и недовольно фыркая себе под нос. За его спиной маячила Рыжик. Он грузно уселся в кресло для посетителей и небрежно бросил Рыжику:
— Спасибо, сестра, вы мне не нужны. — Потом повернулся ко мне и сказал: — Разденься.
В устах любого другого мужчины это имело бы или оскорбительный, или очень заманчивый смысл — смотря по обстоятельствам. Исходя же от Босса, это означало лишь, что он просто хочет, чтобы я сняла с себя одежду. Рыжик, по-видимому, поняла это, поскольку, услышав приказание Босса, кивнула и вышла, а Рыжик принадлежала к такому сорту медсестер, что дала бы прикурить самому Джеку Потрошителю, вздумай он покуситься на кого-то из ее пациентов.