Тем более что Транквилиум – не Афганистан, оружие туда поставлять никто не сможет, так что преимущество будет подавляющим… да и народ не тот. Ему представилось вдруг, как разгружаются эшелоны, как по немыслимым мостам и туннелям танки и бронемашины сходят с гор и окружают район прохода железным кольцом, как вертолеты высаживают десанты, как внутри кольца возникают города, вначале палаточно‑барачные, а потом… Он отогнал видение и сам над собой посмеялся: пацан, пионерская зорька сыграла. Это будет в сто раз страшнее Афганистана, подумал он, и все равно мы победим, потому что за нами, позади нас – будут самые лучшие в мире заградотряды с «першингами» и MX…
Чемдалов огляделся. Они ничего не знают, подумал он. И не узнают, потому что Величко – не знал. А если и узнают, то не смогут помешать. Едят, пьют. Ходят…
Живите пока, ребята.
У него было странное чувство: будто он на сцене театра, идет бесконечная пьеса, и все давно забыли, что это пьеса – и пытаются жить всерьез. И даже умирать – всерьез.
– Ладно, – сказал он вслух. – Допустим, что ты прав. Величко перебежал… туда. В Мерриленд, в Палладию – неважно. Скорее, в Палладию. Он и так всплывет рано или поздно. А может быть, его засадят на Гармошку. По большому счету, Степа, – плюнуть и растереть. Все равно – когда мы туда придем, деться ему будет некуда.
– Нет, – сказал Туров. – Его нужно найти и убить. И Марина – найти и убить. Это – нужно. Все остальное – как получится…
– Ладно, – сказал Чемдалов. – Тогда – занимайся этим делом. Три недели сроку.
– Понял, – сказал Туров. – В Большой Комитет за помощью обращаться можно?
– Да хоть в Центральный. Но чтобы легенду не нарушать!
– Я не пацан, – отмахнулся Туров.
Среди пассажиров, сошедших на берег в Кассивелауне с борта пакетбота «Иван Великий», обслуживающего линию Ньюхоуп – Новый Петербург и задержанного в Ньюхоупе из‑за гражданских беспорядков, была и маленькая еврейская семья: папа Джейк Шульман, часовщик, ювелир и антиквар, как он отрекомендовался, и его семнадцатилетняя дочь Наоми.
Пара была трогательная: низенький, кругленький, очень подвижный, очень разговорчивый папа – и высокая, медлительная, вся в мелких кудряшках черных роскошных волос, с диким взглядом из‑под тяжелых век дочь. Ее можно было бы счесть красавицей – если бы не багровое родимое пятно на шее и на части щеки. Папа рассказывал всем, кто соглашался его слушать, что это пятно – часть семейной трагедии, женихи далеко стороной обходят девочку, но нельзя же допускать, чтобы она так страдала ни за что – и вот он, отец, исполняя свой отцовский долг, везет ее в Порт‑Блессед к доктору Квили, который умеет такие пятна удалять… Дочь молчала, глядя в пол. А девочка‑то – огонь под пеплом, шепнул своему другу и компаньону мистер Мак‑Конти, адвокат. Компаньон охотно согласился. Они и сошли в Кассивелауне, и Светлане почти не пришлось прибегать к своему умению говорить с акцентом и особым образом строить фразы, чему ее так упорно учил Сол. Сначала было смешно, потом стало получаться. Еще три дня, и мы сосватаем тебя за раввина, смеялась Олив. В Кассивелауне было темно из‑за низко висящих туч. Дождь начинался, но тут же кончался. Сильно пахло рыбой. Другая пара, мистер и миссис Черри, роскошная блондинка с синей лентой в волосах и пожилой моряк, не по своей воле ставший чиновником адмиралтейства, как бы случайно прогуливалась по палубе над трапом. Баркас отчалил. Взлетали весла, и уже невозможно, невозможно было различить слившиеся в короткое тире фигуры пассажиров. Увижу ли я ее когда‑нибудь? – вдруг с ужасом подумала Олив. И Светлана, глядя на уходящий все дальше и дальше высокий борт барка, подумала: увидимся ли? О Господи – где и когда? Раз… раз… раз… – негромко командовал боцманмат. Небо касалось верхушек мачт.
Поразительно резкими голосами орали чайки.
На причале Шульманы взяли кэб и сразу же отправились на станцию дилижансов. Кассивелаун был полной противоположностью романтически‑возвышенному Порт‑Элизабету. Плоский, темный, не слишком чистый город, состоящий будто бы из одних задворок. Бесконечные глухие заборы тянулись вдоль улиц с узкими, в две ладони, тротуарами, слепые стены и фасады с забеленными окнами; черные решетки в проемах, редкие деревца, мостовые из дикого камня, темная стоялая вода в каналах, неистребимый запах рыбы, рыбной чешуи, рыбьего жира, рыбачьего клея… нет, Кассивелаун не стоил внимания. И красивые дома, что попадались им на пути, и сады, и уходящий куда‑то ясный бульвар казались пленниками этого города. Здесь делались деньги, большие деньги, и ни для чего другого этот город предназначен не был. Он даже не был предназначен для тех, кто жил в нем – хотя они, возможно, притерпелись к его уродствам и не замечали их, видя лишь что‑то хорошее…
Дилижансы в Порт‑Блессед уходили каждый час, но свободные места были только в семичасовом.
Шульманы сидели в станционном ресторанчике и убивали время, поедая невкусный обед. Надо кушать, дочка, журчал непрерывно Сол, ты молодая, ты еще не знаешь, что главное – это правильно питаться… Светлана старалась не слышать. Когда они готовились, Сол вот так же вбивал в ее тупую голову, что главное – это никогда и ни при каких обстоятельствах не выходить из роли, пусть камни падают с неба… Она и не выходила. Просто считала дни, сколько еще осталось: семь… пять… теперь вот – три, да‑же меньше. Двое суток в дилижансе, потом поездом – ночь и утро. Да, папочка, шептала она. Тошнота не то чтобы прошла – но теперь ее можно было подавлять просто усилием воли. Впрочем, и пилюли, и настойку она пила аккуратно.
Мучили запахи. Казалось, ко всему на свете добавили по капле чаячьего жира.
– Я больше не могу тут сидеть, – сказала Светлана и улыбнулась. – Я сейчас сойду с ума…
Сол тут же с готовностью встал, выставил крендельком ручку. С потертой сумкой через плечо он не расставался никогда.