Явился из-за шторы черный Вестник с жезлом и молча склонил голову.
— Я хочу спать, — сказал Вирайя. — Понятно? Сделай что-нибудь, чтобы я уснул.
Вестник приложил руку к груди и исчез. Вирайя испытал миг неприятного волнения. Пошел исполнять приказ — или докладывать о неслыханной выходке новичка.
Маленький лакированный аппарат на круглом столике в углу издал мелодичный гудок и замигал огоньками, Вирайя подошел, снял трубку.
— Слышишь, брат, — сказал голос Триты, слегка приглушенный шипением помех. — Если хочешь поспать, прикажи подать снотворного. А то мы вчера тебя так обработали, что трое суток не уснешь.
— Спасибо, брат, я уже послал Вестника, — отвечал архитектор, испытывая нечто вроде приступа нежности. — Спасибо, дорогой, что ты обо мне заботишься.
— А то как же, — сказал Трита. — Мы тут заботимся о новых братьях. Иначе туго придется. Вместе жить, вместе помирать.
Сердце Вирайи сжалось.
— Помирать?
— Ну да. Если это ядро каменное прямо в нас… понимаешь? Никакие убежища не спасут. Даже твои…
— Единый не допустит гибели своего Ордена, — привычно вымолвил Вирайя. И тут же отчетливо понял, что сказал банальную и глупую фразу. Здесь, на Черном Острове, можно было не прибегать к формулам, годным для Внешнего Круга.
— Правильно, — ответил Трита. — Не допустит. Ну, спокойной тебе ночи. — И повесил трубку.
Явился раб, посланный Вестником, с высоким стаканом пенистой жидкости на блюдце. Согнувшись чуть ли не до полу, подал и ждал. Питье было довольно горьким, пахло лимоном.
Отослав раба, Вирайя улегся поудобнее, закрыл глаза. Ждать пришлось недолго. Медленно разошлась по телу истома, тяжелели веки, — исполнялось желание. Могуч святой Орден, отбросивший человеческие слабости! Вот смешано время суток, и можно бодрствовать или отдыхать, когда угодно…
На миг Вирайе стало невыразимо приятно от сознания, что он теперь — член Ордена, Священный, что к его услугам все богатства распределителя, безграничная роскошь, подобострастная забота всей Империи. Впереди — сладкая, блестящая жизнь. Он властен над жизнью и смертью миллионов посвященных Внешнего Круга: он может остановить любого прохожего и приказать ему покончить с собой, и ему безропотно подчинятся, потому что воля Внутреннего Круга неисповедима. Благословенное каменное ядро! Единый позаботился, да…
Чья это красно-белая машина отъехала первой с поля? Все ожидали с таким напряжением, пока она не достигнет шоссе…
Гасли острые мысли. Сладкая дрема растворила границы тела, в уютном всеобъемлющем тепле нежилось угасающее сознание. Толпами явились зрению пестрые предвестники сна — лица, фигуры, предметы и виды, непостижимым образом перемешанные с обрывками фраз, сказанных и выкрикнутых различными голосами. Освободившись от жесткой связи событий, видения на все лады варьировали пережитое. Как основная музыкальная тема, сквозил в их гротескном рисунке бело-фиолетовый свет факела.
Факел… «Копье Единого»! Что-то очень важное, связанное с ним, пробивалось сквозь цветистую муть полусна.
Попытка Вирайи бороться с наступающей ясностью только ускорила ее победу. Увяло зыбкое очарование, путь к блаженству был грубо прерван, и оформилась беспощадная мысль — венец всех его неистребимых сомнений.
Круг всесилен. Кругу покорны пространство и время. Зачем же нужны Кругу добавочные сведения о планете, летящей навстречу? Зачем нужны гигантские убежища? Разве нельзя отклонить удар? Как вообще смог Единый подвергнуть риску Орден, Страну Избранных, весь род человеческий? Или есть пределы и его власти?
Но тогда… все традиционные представления о божестве и Круге…
Кто смотрел из красно-белой машины на взлет «Копья»? Кто?!
Ужас объял Вирайю — ужас, доселе не испытанный, больший, чем в часы мучений, когда висел он нагишом на магнитных браслетах. Обливаясь холодным потом, архитектор зарылся в подушки и стал неистово молиться, ожидая жестокой кары.
Выпитая жидкость продолжала действовать. Скоро сон сморил Вирайю. Ему снилась Аштор.
В первый год из той части Персидского залива, что примыкает к Вавилону, появилось животное, наделенное разумом, и оно называлось Музаром Оанном. Все тело у животного было как у рыбы, а пониже головы у него была другая.
Вавилонский жрец Берос.
Налаженный механизм теократии работал без перебоев. Чиновники Внешнего Круга привычным порядком вели строительство и учет, сплетали сложную сеть централизованного распределения. Их собратья, посвященные в духовный сан, безмятежно учительствовали, врачевали и правили ежедневные ритуалы молений Единому: в конце концов, не только покой в стране, но и равновесие Вселенной зависели от того, насколько скрупулезно будет соблюдаться Избранными каждая деталь обряда.
Но покой и равновесие все-таки пошатнулись. Невообразимая секретность, которой окружал Черный Остров каждое свое слово и каждое дело, не помешало просочиться жутким слухам; более того, искаженные жесткими фильтрами, эти слухи приняли самый причудливый характер. Стрезва привычно молчали; но, уединившись в дружеском застолье, перешептывались о каких-то грядущих человеческих жертвоприношениях по примеру древних. Некоторые лица духовного звания обвиняли Избранных в неверии и гордыне, предсказывали близкий гнев бога и Острова.
Новости были сладко-захватывающими, как рассказы о призраках перед сном. Их передавали дальше, любовно изукрасив леденящими душу подробностями.
Еще больше радости приносили застольным вещунам вполне достоверные сведения о том, что на верфях метрополии в страшной спешке строятся чудовищно-огромные транспортные суда: их шпангоуты были хорошо видны с моря и с улиц портовых городов.
Кстати, именно с моря, то есть с борта рыболовецких и распределительных судов, проникли в метрополию подробности внезапно начатых, лихорадочных работ на горных массивах Земли: туда согнали, кажется, всех наличных рабов и строили что-то грандиозное. Во всяком случае, мирные сейнеры и рудовозы часто уворачивались в открытом море от внезапно появлявшихся эскадр, черных кораблей с крылатым диском на носу; и даже окончательно пьяные горожане поднимали головы на ночных улицах, следя, как с надрывным ревом уплывают в сторону огни грузовых «змеев». Орден что-то перетаскивал через весь мир, волок по морю и по воздуху целую бездну таинственных грузов.
Несмотря на постоянный страх перед всеведением Ордена, было так принято намекать за столом на свою причастность к «компетентным источникам» и «высшим тайнам»…
В тот роковой для Империи год, нуждаясь в спокойной рабочей обстановке и понимая, что открытые репрессии лишь усилят смуту среди избалованных, мнительных Избранных и вызовут сокрушительную панику на Архипелаге, Внутренний Круг постарался отвлечь внимание народа. Собственно, Орден занимался этим уже тысячу лет, стараясь совместить в своих подданных крайнюю религиозность с привычкой разряжать угнетенные желания и чувства в «очистительных» кровавых оргиях; но теперь Священные превзошли себя, изыскивая русла-отводы для нарастающего волнения. В Висячих садах столицы был устроен многодневный праздник, причем кольцевые каналы текли вином, в рощах разыгрывались массовые эротические действа с участием детей и животных, а напоследок сошлись на стадионе две армии гладиаторов, вооруженные топорами, гранатами и огнеметами. Раненых, по обыкновению, добивали сами зрители. Объявлялись лотереи с розыгрышем драгоценных призов из орденского распределителя. Даты из мифологической и государственной истории отмечались с неслыханной пышностью; фейерверки, подобные полярным сияниям, не гасли ночами над Архипелагом.
Впрочем, солдат любого из колониальных постов, этот несчастнейший среди Избранных, теперь истреблял за день куда больше спиртного и наркотиков, чем участник столичного шабаша — так чрезмерно вырос труд ловца рабов. Не успевали погрузить одну партию, как снова сигналил штаб сектора и сваливался на голову черный брюхатый «змей», жадно распахивая ворота под хвостом: «Гони!» Туземцы сжигали дома, целыми племенами бежали в леса, в непроходимые горы. На берегах Внутреннего моря появился какой-то энергичный вождь «коротконосых», за считанные дни собрал огромную армию. Дрались отчаянно; несмотря на пулеметы, разгромили десятки постов, взяли в осаду штаб сектора. Отчаянно храбрые копьеносцы и лучники, одетые в шкуры, гибли тысячами; но на их место стекались новые, столь же яростные толпы.
Начальник сектора запросил разрешения выпустить Сестру Смерти — но Круг ответил, что достаточно будет напалма, и потребовал еще рабов.
При всем при том — не всех удавалось успокоить фейерверками или напалмом.
…Ветер над раскаленным берегом плыл равномерно, без порывов, но высота прибоя была постоянной. Косо накатывалась мелкая кружевная волна по щиколотку; следующая хлюпалась тяжелее, взвихряя песок. Волны росли, пока не приходил настоящий вал, хищно изгибая гребень и далеко распластываясь по песку. Затем цикл повторялся.
Он тщетно пытался сосчитать, какой по счету вал самый большой. Ничего не получалось — прибой баюкал, крепло сонное оцепенение. В порядке протеста он резко поднял голову и сел, скрестив ноги, лицом к зеленому морю. И тут же спросил себя: «Зачем я это сделал?»
Отныне безразлично — лежать или сидеть, спать или бодрствовать, быть трезвым или пьяным. Он, Эанна, слит навеки с этим песком, он будет дышать этим песком, жевать его, вытряхивать из постели — пока его пепел не зароют в этот песок, накаленный свирепым солнцем. Впрочем, весьма возможно, что пепел утопят в болоте. Что тут еще есть, кроме песка и болот? Под выбеленным небом — язвы от морского ветра на раскрасневшейся каменной гряде, цепкие наждачно-серые кусты. За скалами — сизый пояс тростников, редкие пальмы с рыжими, пожухлыми перьями. Он будет еще много лет жить среди тростников, над мутным рукавом великой реки — одной из двух, орошающих эту жаркую зловонную страну. Он будет до седых волос заниматься нехитрыми солдатскими болячками: прижигать чирьи на ягодицах, сводить экзему или накачивать теплой водой каптенармуса, отметившего получение канистры спирта для чистки пулеметов. Станет привычным круг примитивных мыслей, рожденных неторопливым, скотским бытом; недаром собственные гладко выбритые щеки кажутся чем-то вроде вызова всему посту…
Повинуясь горестно-ироничному порыву, он стал читать одно из своих изящных и печальных стихотворений, написанных в форме «шестилепестковой розы». Не дочитав, засмеялся. Забавный и пустой набор звуков. Скоро он будет, подобно каптенармусу, нагревать флягу со спиртом в песке: приспособление ускоряется, да…
Круг мыслей и забот.
Его собственный «внутренний круг».
Да, Эанна давно чувствовал, что ходит по лезвию, — но первой жертвой оказался почему-то Вирайя, невиннейший из невинных. Где он теперь, гениальное взрослое дитя? Когда Вестники забирали кого-нибудь, даже ближайшие друзья старались десятой дорогой обходить его дом. Эанна, наоборот, немедленно навестил старую, до смерти перепуганную тетку архитектора и узнал, что Вестники вывезли почти всю обстановку из кабинета Вирайи, все его чертежи, записи, инструменты и даже любимые безделушки. Вероятно, Круг пытался создать Вирайе привычную рабочую обстановку — но где? Уж не в одной ли из своих полулегендарных «пещер», магических сверхизоляторов?