Шварц улыбнулся.
– А большего от тебя никто и не ждал, Карлуша. И я даже рад, что ты по-прежнему бдителен. Одна только просьба… Если все же решишь предать огласке этот… рассказ, ради нашей дружбы, пожалуйста, предупреди меня. Чтобы я хотя бы успел с рабочими рассчитаться, прежде чем проект закроют.
– Ты узнаешь об этом первым, – торжественно пообещал Карл Поликарпович. Они с Яковом пожали руки.
– Чаю? – с сомнением произнес Жак.
– Нет, пойду, пожалуй… – Клюев поднялся. – Я вам тут устроил Французскую революцию в разрезе… вам бы в себя прийти. Ну и мне тоже, если честно. Так что… увидимся, Яков. – Фабрикант коротко кивнул итальянцу. – Жак… Не провожайте, выход найду сам.
Шварц подошел к окну и проводил взглядом удаляющегося по улице Клюева. Тот шел ровным, уверенным шагом. Жак приблизился к патрону и едва слышно произнес:
– Неужели ты настолько ему доверяешь? А вдруг все же раструбит повсюду, естественно, исключительно из благих побуждений? Эх, зря ты не дал мне его напоить особым коньяком…
– Доверяю, Жак. Карл человек разумный, а доводы я привел внушительные, и вполне в области его понимания. К тому же, я пока что еще не разучился убеждать, причем так, чтобы человек верил безоговорочно.
– Отец обмана, – ухмыльнулся помощник.
– «Отец лжи», – поправил его Яков. – Цитируешь, так не перевирай… Тем более что это не про меня. Да и лжи особенной в моей речи не было. И Петру Игнатьевичу несладко бы пришлось – я так понимаю, подоплека твоя кого угодно заставит сомневаться в собственном рассудке; и проект наш оказался бы под угрозой. И Карлуше бы никто не поверил, разве что прицепились бы газетчики к его истории, как к занятному казусу, из которого можно создать страшилку для обывателей. Только вот тебе бы пришлось подальше от шумихи уехать, а мне сейчас помощь нужна, как никогда. Все к концу идет.
– «Все идет к концу»… – задумчиво повторил Жак. – Апокалиптически звучит.
– Как есть, так и звучит.
– Кони, Всадники бледные? Дева в багрянце на Звере ожидается? На нее я б взглянул…
Яков вздохнул.
– Ты несносен. Тянет и меня перефразировать: «Бессмертного и могила не исправит». Ладно… шекспировские страсти поутихли, а работа никуда не делась. Надевай-ка, друг мой, фартук и очки, да становись к столу. И переверни грампластинку. Слышал песню о карлике, что держал маятник часов? Вторая, поставь.
Джилл повернула звонок и постаралась придать лицу больше решимости. Дверь открылась неожиданно быстро, и за ней стоял Адам.
– Мистер Ремси. Я пришла поговорить с вами.
Юноша посторонился, пропуская ее.
– Наедине. – Добавила Джилл и направилась налево, к ближайшей двери. Однако Адам перехватил ее локоть:
– Не туда. У Якова Гедеоновича… визитер. Пройдемте в малую гостиную.
Усевшись в мягкое (неподходящее случаю) кресло, Джилл сложила руки на коленях и сказала деловито:
– Мистер Ремси. Я так и не получила внятного объяснения по поводу вашего поведения за последние месяцы, а также ясного объявления о намерениях. Я хотела бы прояснить, по-прежнему ли вы заинтересованы в дальнейшем общении, существуют ли между нами какие-то невысказанные разногласия или же…
Она запуталась, да и взгляд молодого человека стал будто стекленеть, а брови поползли вверх.
– То есть, я хочу сказать… В прошлый раз мы расстались, когда ты был несколько не в себе, только после болезни. И ведь я не выдумала свои чувства, и ты тоже, я уверена…
– Я не понимаю, – жалобно сказал Адам. – У тебя что-то случилось? Кто-то тебя обидел?
Джилл раздраженно отмахнулась и выпалила:
– Ты меня обидел!
– Я никогда… – Юноша взял ее за руку и вся злость Джилл куда-то вмиг улетучилась. – Я ни за что и никогда не причиню тебе боль, Джилл.
– Но почему тогда… теперь уже я ничего не понимаю. Что ты чувствуешь ко мне, Адам?
Ее тетя пришла бы в ужас от такой прямоты, граничащей с крайней степенью неприличия, но Джилл было все равно. Она должна была выяснить здесь и сейчас – стоит ли ей на что-то надеяться или же лучше всего будет забыть молодого секретаря и продолжать жить дальше.
Адам, ни секунды не задумываясь, ответил:
– Я тебя люблю.
– Но почему… почему ты не пришел ко мне? Не позвонил, не написал? Я ведь все это время места себе не находила!
– Мистер Шварц запретил.
Он сказал это так просто, будто речь шла о чем-то обыденном, вроде запрета покупать ветчину в определенной лавке. Джилл задохнулась, пытаясь подобрать слова, обрисовывающие все ее замешательство и обиду. Наконец она, собравшись с духом, вырвала свою руку из пальцев Адама и выдавила:
– Как такое возможно? Я понимаю, ты на него работаешь… но есть же у тебя свободное время? Разве ты не хотел увидеть меня?
– А я тебя видел. Я провожал тебя до дома каждый день, шел сзади, так, чтобы ты меня не заметила.
– Это… это очень странно, Адам, не находишь? Как он может тебе такое запрещать? А если запретил, и ты слушаешься, сейчас же ты меня видишь…
– Речь шла о том, чтобы не встречаться с тобой за пределами этого дома, и самому не искать встречи. Так я понял. Он сказал: «Не ходи к ней домой или в редакцию, встретив на улице, не заговаривай, а если все же придется, сошлись на срочное поручение и уйди».
– Он меня ненавидит? – Прошептала Джилл. – Но почему? Что я такого сделала?
– Нет, не ненавидит, – Адам снова взял ее за руку и легонько пожал пальцы. – Просто… все дело в нашем проекте. Слишком многое надо успеть, и я не могу отвлекаться, он так сказал.
Джилл заплакала. Вернее, она только сейчас с удивлением отметила, что по щекам ее текут слезы – и то лишь оттого, что стало щекотно. В груди что-то щемило, и в мешанине чувств, теснившихся внутри, самым сильным было, пожалуй, непонимание.
– Но почему? Ты ведь не работаешь круглосуточно? Что ты делаешь, когда заканчиваешь дела? Как наши встречи могли помешать? Может… – От того, что ей удалось нащупать хоть какое-то объяснение, стало почти физически легче. – Может, он думает, что ты выдашь случайно какие-то секреты, а я расскажу об этом в статье?
– Не знаю. – Адам покачал головой. – Он не говорил. Просто запретил видеться.
– Несносный, ужасный, бессердечный человек! – Теперь Джилл рассердилась. – Я бы дала ему слово… подписала бы документ, если надо! Нельзя же так поступать с человеком. А ты – ты что, никак не мог возразить?
– Я не могу ему возражать, – мягко улыбнулся Адам.
– Почему?
Юноша задумался. Но не так, будто сочинял лживый ответ, это было видно по его лицу; а так, будто пытался подобрать слова, которые Джилл поймет.
– Я ему обязан жизнью. Он мой…
– Отец? – Изумилась девушка. – О… тогда понятно. Но…
Сотни мыслей пронеслись в голове. Внебрачный ребенок, ответственность и чрезмерная забота, и, хоть Адам уже достиг совершеннолетия, все же был связан узами почтительности и послушания. Для того, чтобы пойти против воли родителя, требуется не только самоуверенность, но и решимость идти до конца, и, если надо будет, настоять на своем ценой хороших отношений с отцом… Такого она Адаму, безусловно, не желала. Если он рассорится с отцом из-за нее, это ничем не поможет, и она будет чувствовать себя ужасно. Возможно, будет корить себя всю оставшуюся жизнь.
И все же… до чего можно дойти в заботе о своем ребенке? Где та грань, которая отделяет искреннюю любовь от жестокого диктата, когда стремление оградить превращается в ограничения? Своих детей у Джилл не было, родителей она потеряла рано, и могла судить лишь по отношению к ней дяди и тети, да по книгам – и ей казалось, что мистер Шварц явно перегибает палку. Возможно, он исходит из неких религиозных побуждений?
– Мистер Шварц – еврей? – Спросила она.
– Не знаю. – Адам, с явным волнением наблюдавший за ее лицом, будто ждал опасных проявлений гнева или отчаяния, пожал плечами. – Он никогда не говорил мне о том, к какой религии принадлежит, или к какой национальности.
– Наверное, он не одобряет меня, потому что я – не еврейка… – Почти уверенно сказала Джилл.
– Нет, – с обескураживающей честностью тут же поправил ее Адам, – он сказал, что ты «помеха нашему проекту».
– Я уже ничего не понимаю, – простонала девушка. – Что за проект?
– Не могу сказать. Он секретный.
– То есть… – Джилл усилием воли заставила себя убрать руку из ладони Адама. – Ты меня любишь…
– Моя жизнь не имеет смысла без тебя. Даже когда ты вдалеке, мне достаточно знать, что ты – где-то.
– Не перебивай, – всхлипнула Джилл. – Ты меня любишь, и я тебя люблю, и ты хочешь быть со мной, но не способен нарушить запрет мистера Шварца?
– Да, все верно.
– Я, пожалуй, пойду. – Джилл встала с кресла, чуть покачнулась, но, когда Адам подставил ей локоть, чтобы ухватиться, вздернула подбородок и отвернулась, продолжая говорить уже себе под нос, не глядя на молодого человека: – Мне надо подумать… Я… дам тебе знать, когда решу, как нам быть.
Изо всех сил стараясь не зарыдать, Джилл вышла из гостиной; пока шла, она спиной чувствовала взгляд Адама, направленный на нее. Но не обернулась, даже выйдя на улицу – лишь чуть вздрогнула, когда чуть погодя (он совершенно точно стоял на пороге, и смотрел ей вслед) хлопнула дверь, закрываясь.
Карл Поликарпович отходил от дома Шварца в состоянии странном – вроде бы решение было принято, и сомнений уже не было, но в голове шумело, вертелись обрывки фраз из недавнего разговора, и неотступно преследовало его чувство, что Яков вроде как крест на нем поставил, разочаровался. Возможно, даже обиделся. Справиться с обуревавшими его эмоциями на ходу Карл Поликарпович не мог и потому, завернув за угол и увидев кофейню, призывно манящую уютным светом апельсиновых абажуров, направился туда. Столики у огромного застекленного окна, выходящего на улицу, были заняты; да он и не хотел сейчас, чтобы мельтешили перед глазами, потому даже порадовался, что ему, извинившись, предложили скромный столик в уголке кофейни, почти у входа. Заказал винегрет и крепкого чаю. Официант вернулся скоро и в дополнение к основному заказу поставил перед Клюевым блюдце, на котором возлежала булочка с изюмом.
– За счет заведения, новое лакомство, попробуйте.
Чай был сладкий, черный – но без молока, как Клюев любил. За едой фабрикант расслабился, успокоился и тревожащие его необъяснимые страхи отступили.
Колокольчик над дверью тренькнул, и Карл Поликарпович неосознанно поднял голову, посмотреть на вошедшего. И удивился, узнав в миловидной барышне, что влетела в кофейню так, будто за ней несся сатана, ту самую молодую журналистку, которая часто бывала у Шварца, и к семье которой они раз приезжали с визитом. Девушка застыла на пороге, словно бы не совсем понимала, где находится.
– Мисс Кромби! – Махнул ей рукой Клюев. – Как я рад вас видеть! Присоединяйтесь, пожалуйста.
Девушка неуверенно обвела взглядом зал и подошла к столику фабриканта.
– Да садитесь, садитесь. Как это будет по-английски? «В ногах правды нет».
Мисс Джилл опустилась на стул напротив Клюева и сняла перчатки. Пробормотала что-то вроде «Добрый день» и уставилась в стену.