— Я весьма ясно говорю в «Математических началах», — произнёс Исаак звенящим голосом оскорблённой добродетели, — что не обсуждаю физических причин и места нахождения сил. Что тяготение существует и действует на расстоянии, принимается как данность. Почему и как это происходит, не рассматривается. Я не был бы человеком, если бы не хотел узнать, что такое тяготение и как оно действует, а даже если бы эти вопросы нисколько меня не трогали, барон фон Лейбниц и его континентальные коллеги продолжали бы беспрестанно меня ими донимать. Поэтому да! Я хочу постигнуть суть силы. Я над этим тружусь. Невежда зовёт мою работу алхимией.
К чести Исаака, он заметил обиженный взгляд Даниеля и добавил:
— Да. Нет ошибки в том, чтобы называть её алхимией, но само слово, обременённое грузом истории, не воздаёт ей должного.
— Вы позволите задать вопрос касательно ваших изысканий в этой области, как бы она ни называлась? — спросил Лейбниц.
— При условии, что в нём не будет потайных капканов, — отвечал Ньютон.
Лейбниц исхитрился разом закатить глаза, подавить тяжёлый вздох и произнести:
— Если я правильно понимаю значение термина «сила» в вашей метафизике…
— Которое представляет собой единственное известное мне связное определение силы! — вставил Ньютон, глядя на принцессу.
Лейбниц, с видимым усилием, изобразил на лице ангельское терпение.
— Как я понимаю, сила у вас означает некое невидимое воздействие, осуществляемое через то, что вы считаете вакуумом пространства, с бесконечной скоростью и придающее предметам ускорение, хотя ничто их вроде бы не касается.
— Если не считать тех оговорок, которыми вы снабдили слова «пространство» и «вакуум», это вполне грамотное описание силы тяготения, — признал Ньютон.
— Итак, в вашей метафизике, которой, как мне ни жаль, сейчас придерживаются почти все, существует нечто, именуемое пространством, по большей части пустое, однако содержащее отдельные комки, называемые телами. Среди них есть огромные тяжёлые шары, которые мы зовём планетами, но также множество мелких, как эта кочерга, вон тот канделябр, ковёр и двуногие одушевлённые тела, откликающиеся на имена «Даниель Уотерхауз», «принцесса Каролина-Вильгельмина Бранденбург-Ансбахская» и прочая?
— Всё перечисленное столь очевидно, что можно лишь дивиться, когда образованный человек излагает нечто до такой степени банальное, — сказал Ньютон.
— Я согласен с вами в том, что на перо доктора Уотерхауза, когда он пишет, действуют иные силы, помимо тяготения, и что силы эти, насколько нам известно, не управляют движением камней и комет, — сказал Ньютон.
— Гука очень интересовали мышцы, — вставил Даниель. — Он изучал их под микроскопом и пытался сделать искусственную мышцу, чтобы полететь. Вот она бы вполне описывалась законами механической философии, ведь в конечном счете была бы просто воздухосжимательной машиной и, как таковая, подчинялась закону Бойля. Будь у Гука больше времени и более сильные микроскопы, он отыскал бы в мышцах крохотные механизмы, подобным же образом описываемые механическими законами. Тогда все якобы загадки разрешились бы…
Даниель замолчал, потому что и Ньютон, и Лейбниц замахали руками, как будто он испортил воздух, и они отгоняют дурной запах.
— Вы совершенно не о том! — воскликнул Лейбниц. — Меня не интересует физика мышц. Подумайте, если бы Гук построил свой летательный аппарат, приводимый в движение, детерминистски, газовой машиной, что ещё он должен был бы добавить к своему устройству, чтобы оно взлетело на купол Бедлама и утвердилось там, невзирая на порывы ветра, а затем вновь пустилось в полёт, а не рухнуло, как подбитый голубь? Я пытаюсь привлечь ваше внимание к тому, что идёт по нервам от мозга: решениям или, вернее, их физическим проявлениям, так сказать буквам, которыми они пишутся; тому, что передаётся мышцам, чтобы они могли наполнять смыслом безвидное и пустое.
— Я вас понял, — сказал Даниель, — и утверждаю, что всё, с самого верха — поршни и цилиндры, гири и пружины. Мне не требуется иных объяснений того, как я пишу, а птица — летит.
— И тут с вами согласен! — сказал Лейбниц.
Наступило обескураженное молчание.
— Неужто я так легко обратил вас в материализм? — спросил Даниель.
— Отнюдь, — возразил Лейбниц. — Я лишь говорю, что хотя телесная машина подчиняется детерминистским законам, она делает это сообразно желаниям и повелениям души вследствие предустановленной гармонии.
— Я попрошу вас объяснить подробнее, — сказала принцесса. — Ваш тезис очень трудно понять.
— Главным образом потому, что он неверен! — вмешался сэр Исаак.
Каролине пришлось буквально встать между двумя философами.
— Тогда мы все согласны, что барону фон Лейбницу следует подробнее изложить учение о предустановленной гармонии, — сказала она. — Однако прежде я хотела бы услышать, как сэр Исаак толкует явления, о которых говорили сейчас доктора Уотерхауз и Лейбниц. Сэр Исаак, оба джентльмена утверждают, что их вполне устраивает объяснение, согласно которому всё, с самого верха, представляет собой набор механизмов. А вас? Нужно ли вам что-нибудь ещё?
Ньютон сказал:
— Если мы допускаем, что не только мускулы, но и нервы, и самый мозг, как изволил выразиться Даниель, «поршни и цилиндры, гири и пружины», действие которых может быть изучено и описано неким будущим Гуком, нам всё равно придётся объяснить, как движет этими механизмами душа, дух или какое уж там слово мы будем употреблять — то, что обладает свободной волей, не подчинено детерминистским законам и делает нас людьми. По сути, мы вернулись к проблеме, которую обсуждали раньше и которую вы, Даниель, нашли такой скучной: проблеме взаимоотношений Бога и вселенной. Если Бог — более чем отсутствующий помещик, более чем совершенный часовой мастер, который запустил Свои часы и ушёл, то мы должны объяснить, как Он влияет на движение всякой вещи в мире. И это приводит нас к загадочному явлению, называемому силой. Рассуждая об анимальных движениях, мы в конечном счёте приходим к тому же вопросу: как душа, обитающая в теле, влияет на ход больших дряблых часов.
— Я в корне несогласен, — вмешался Лейбниц. — Душа и тело вообще не влияют друг на друга!
— Тогда откуда моя душа знает, что пламя свечи колеблется? — спросила принцесса Каролина. — Ведь я вижу его колебания глазами, частью моего тела?
— Потому что Бог вложил в вашу душу представление об этой свече и обо всём остальном во вселенной, — сказал Лейбниц. — Но Бог в любом случае воспринимает вселенную иначе! Он воспринимает все вещи, потому что беспрестанно их творит. И я отвергаю всякие аналогии между отношениями Бога с вселенной и нас с нашими телами.
— Я вообще не понимаю гипотезу барона фон Лейбница, — признал Исаак.
— Какова же ваша гипотеза, сэр Исаак?
— Что большая часть животного тела — детерминированная машина, я согласен. Что ею управляет мозг, доказано Уиллисом и другими. Отсюда следует, что по законам, избранным Богом, душа имеет власть действовать через мозг и, таким образом, влиять на анимальные движения.
— Снова Декарт с его шишковидной железой! — фыркнул Лейбниц.
— Он заблуждался насчёт шишковидной железы, — сказал Ньютон, — но я готов признать некоторое формальное сходство между его образом мыслей и моим.
— То есть, — перевёл Даниель, — есть способ, которым свободный, бестелесный, немеханический дух может производить физические изменения в работе механизмов мозга.