Листовку принес в НКВД осведомитель Емельян Попов, по кличке — «Попик», кареглазый, хилявый вьюноша, часто выступающий в газете со статьями о нравственности и поэзии. В милиции знали, что Попик ворует книги в библиотеках, выводит штампы, продает редковинки на базаре. Но антисоветчики опаснее, чем какие-то хмыри-жулики... А у Попика, как и у Шмеля, и у Лещинской, было тонкое чутье на врагов народа. Он пописывал стишки, легко втирался в доверие к местным членам литобъединения, к студентам.
Придорогин пригласил Порошина:
— Аркаша, ты помнишь: года три тому назад заводилось у нас дело о прокламации? Мы тогда запурхались, не стали вести расследование. Поройся-ка в архиве, найди ту писульку. И за дело возьмись лично. Попик — осведомитель серьезный, перспективный, природный. Я бы даже сказал — потомственный!
— Не нравится мне Попик, — вздохнул Порошин. — Вертлявый он, подленький, стишки вот недавно украл у одного пиита, опубликовал в «Магнитогорском рабочем» под своей фамилией.
— Аркаша, все наши осведомители — подленькие. Но мы без них не обойдемся. Тебе и Шмель когда-то не нравился. А теперь это — лучший сексот в городе, твой друг и помощник. Признайся в своей ошибке!
— Да, Шмель у нас молодец.
Аркадий Иванович искренне раскаивался, что относился когда-то к Шмелю с высокомерием, чувством неприязни. Заведующий вошебойкой, выполняя поручения НКВД, бегал иногда и таился в засадах по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Он помог раскрыть и арестовать около ста вредителей, диверсантов, шпионов. Порошин в шпионов не очень верил. Но ведь они сами признавались, называя руководителей, состав организаций. И далеко не все делали это под битьем и пытками. Неужели просто от страха, от представления о мучениях? А где же нравственность и сила духа? Пока что из пяти тысяч, прошедших через допросы НКВД в городе, испытание выдержали всего два человека: дед Меркульев и его внучка Фроська. А пытки, то бишь физическое воздействие на врагов народа, не самостоятельность, не местная инициатива. Сам товарищ Сталин объяснил, почему необходимы ужесточенные допросы. За Иосифа Виссарионовича Порошин согласился бы отдать жизнь: «Сталин — великий вождь! Какое дело вершит! Построим социализм, и все будут равны. В магазинах лет через десять появятся колбаса, мясо, конфеты, одежда. Рабочие будут жить в благоустроенных квартирах, ездить на работу в легковых машинах, летать на дирижаблях. Гейнеман и Трубочист говорят, будто все это — утопия. Но ведь жить с каждым днем все лучше. Вот уже отменили и карточки...»
— Прибыл в ваше личное распоряжение! — отрапортовал Шмель. Порошин улыбнулся дружески:
— Садись, Мордехай, отдохни. Я рад видеть тебя. Извини за то, что относился раньше к тебе холодновато.
— Приятно слышать, Аркадий Ваныч.
— Хочу тебе поручить ответственное дело.
— Какое?
— Возьми вот эту прокламацию, сходи в школу казачьей станицы. Поговори с учителями, попроси у них старые тетрадки, если они сохранились. Надо найти по почерку девочку-школьницу, которая нацарапала сию пакость три года тому назад. Срок на розыск — двое суток. Девицу, кем бы она ни была, хватай и волоки сразу ко мне или к Придорогину.
Для Матафонова задание было более трудным: объехать с фотокопией почерка конторы, базы, учреждения. Девица, нацарапавшая антисоветскую прокламацию, вероятно, окончила школу, устроилась на работу. Институт и техникумы Аркадий Иванович уже проверил, там следы не обнаружились. Значит, паршивка сидит в какой-нибудь конторе, если не уехала за пределы города. В рабочий класс девица с таким почерком — не пойдет! Весь ее характер на виду! Змея!
На другой день Порошин засел в паспортном столе. Расчет его был прост. Антисоветчица должна была получить паспорт, заполнив анкеты. Паспортов на жителей из казачьей станицы выдано не так уж много. Первым на след вышел сексот Шмель. Учительница сразу опознала почерк своей любимой ученицы. И тетрадки с ее сочинениями сохранились. Шмель вырвал тетрадку из рук учительницы и побежал в НКВД. Матафонов по случайности обнаружил сразу на одной из продуктовых баз накладную с почерком антисоветчицы. Она здесь получала продукты почти ежедневно. Порошину долго не везло, но когда он взял учетную карточку с разыскиваемым почерком, то сердце его оборвалось... Сомнений быть не могло. Карточка-анкета была заполнена гражданкой — Меркульевой Ефросиньей Владимировной. Нет, к великому горю — не однофамилицей, а Фроськой. Она подмигнула с фотокарточки: мол, вот я и попалась!
У Порошина теплилась слабая надежда, что Шмель и Матафонов ничего не найдут. Тогда можно еще что-то предпринять, пустить розыск по ложному следу, уничтожить листовку, фотокопии. Но в паспортный стол позвонил Придорогин:
— Порошин? Срочно ко мне! Мы нашли гадюку, которая прокламации пишет. Я уже направил Бурдина на задержание. И знаешь — кто это? Твоя Фроська! Но ты не переживай. Я тебе доверяю. Напиши объяснительную, будто это одна из твоих шлюшек. Што ты сам за ней следил, подозревал. Не падай там духом. Ты ведь с ней не расписан в загсе...
Лейтенант госбезопасности Бурдин не арестовал Фроську сразу. Он пришел в буфет горкома партии, заказал обед, присматривался. Приехавшая из Москвы скульпторша Мухина зарисовывала Фроську.
— Боже, какой материал! Я потрясена! — кружилась завороженно московская знаменитость возле буфетчицы горкома.
Народу в зальчике было многовато. Олимпова, Жулешкова и Лещинская метали презрительные взгляды и на буфетчицу, и на скульпторшу. Бурдин слышал их реплики:
— Что она нашла в этой рыжей телке?
— Для прообраза колхозницы она подходит.
— Скульпторша в общем-то бездарна, утонченные души она не заметит.
За одним из столов обедали вместе новый директор металлургического завода Павел Иванович Коробов и начальник строительного треста Константин Дмитриевич Валериус. На скульпторшу они даже не глянули, хотя знали о ее приезде, а с лейтенантом госбезопасности поздоровались улыбчиво. Бурдину было приятно, что перед НКВД стали заискивать даже люди, которые находятся на таких высоких должностях. Директор комбината Завенягин был слишком независимым, слава богу, что его куда-то перевели. Загнали, говорят, к черту на кулички. А Хитарова арестовали вчера в Челябинске. Бурдин догадался, что Коробов и Валериус говорят за обедом вполголоса, с оглядкой, именно об аресте Рафаэля Мовсесовича.
У буфетной стойки весело переговаривались Виктор Калмыков, поэты Василий Макаров и Михаил Люгарин. Они не знали и ведать не могли, что сегодня прокурор Соронин подписал ордера и на их арест.
Из-за двери служебного хода выглянула секретарша Бермана:
— Фрося, тебя к телефону.
Бурдин сделал вид, будто внимательно разглядывает вилку. Кто же звонит Фроське? Впрочем, можно было не беспокоиться. Все телефоны прослушивались. Разговор горкомовской буфетчицы по телефону мог выявить нового сообщника. Бурдин чувствовал неудобство лишь по одному обстоятельству: Фроська была невестой и любовью Порошина. Но это — его проблемы. Пусть выкручивается сам. К тому же осложнений для Порошина не предвиделось. Фроську разоблачили и арестовывают по наводке и оперативной разработке самого Аркадия Ивановича. А может, она надоела ему, и он решил таким способом избавиться от любовницы? Чужая душа — потемки.
Фроська вернулась в буфет после телефонного разговора оглушенной. Она роняла ложки и ножи, разбила стопу тарелок, отвечала посетителям столовой невпопад. Скульпторша Мухина закрыла свой альбом:
— Что случилось, Фрося? Ты — погасла, умерла. Где твое колдовское излучение? Такой ты мне не нужна. Встретимся завтра. Гуд бай!
— Мы не встретимся больше, Вера Игнатьевна. Прощайте! — шепнула ей Фроська.
— Что за глупости? — не поверила Мухина.
Когда буфетчица наливала борщи в тарелки, Бурдин встал из-за стола, заглянул за шторку. Фроська ведь могла сыпануть яду в тарелку. Предположение оказалось верным. Правда, яда не было. Но действо ее было не менее преступно и отвратительно. На подносе стояли четыре тарелки: две голубых и две белых. Фроська высморкалась в две голубые тарелки с борщом, плюнула туда же... Бурдин отошел от занавеси, снова сел за свой стол. Кому же предназначены две голубые тарелки с борщом и соплями буфетчицы? Кого она так ненавидит?
Голубые тарелки Фроська подала Жулешковой и Лещинской.
— Приятного аппетита! — кивнул им Бурдин, не желая разоблачать Фроську раньше времени.
Минут через сорок все отобедали, разошлись. Бурдин сидел за столом, просматривал газету, изредка поглядывал на свои кировские часы. Фроська вместе с посудомойкой, рябой бабой Глашей, навела порядок в зале, подошла к Бурдину покорно:
— Вы ведь за мной?
— Да, Фросенька, нас ожидает машина. Аркадий просил подвезти тебя после работы прямо к нему, в НКВД.
— Ладно уж, зачем врать...
— А разве не он звонил, недавно вот?
— Не он звонил.
— Кто звонил, узнать не так уж и сложно, Фрося. Телефоны у нас на контроле. Ты убедишься в этом через полчаса.
— Вы подозреваете и Аркашу?
— Нет, Фросенька, Порошина мы не подозреваем.
— А меня за какие грехи берете?
— А за то, что ты сморкалась в тарелки с борщом для Жулешковой и Лещинской.
— Вы и это увидели?
— НКВД все видит, все знает!
Придорогин не пожелал даже взглянуть на гражданку Ефросинью Меркульеву. Дело ее контролировал Пушков. Следствие затянулось на полгода. И не было никакой связи между прокламацией, написанной три года тому назад девочкой Фросей Меркульевой, и листовками, которые принес в НКВД осведомитель Попик. Совпадала только часть рукописного текста. Перед арестом звонил Фроське Трубочист, предупреждая ее об опасности. Но предупреждение его было туманно, не основывалось на точной информации.
Бурдин и Пушков были довольны тем, что Фроська призналась, рассказала, как прятала вместе с дедом пулемет. Степанов уговаривал Фроську мягко, ласково:
— Подпиши, Фросенька, признание, будто хранила в буфете горкома яд для отравления Орджоникидзе и Ворошилова. И для товарища Сталина — на случай его приезда. Тебя с дедом так и так расстреляют за схорон пулемета. Какая тебе разница — за что умирать?
— Вам-то зачем этот оговор?
— У нас, Фрося, в отчете появится раскрытие серьезного вражеского умысла, заговора.
Фроська противилась:
— Про товарища Сталина не подпишу.
— Почему не подпишешь?
— Он был человеком уважительным.
— Аркадий просит подписать, — обманывал Степанов. — Как подпишешь, устроим тебе с ним свиданку. Получишь право на получение передач, посылок.
Свидания с Порошиным для Фроськи они организовать не могли. Придорогин опять отправил своего любимца в командировку — в Челябинск. Начальник НКВД спасал Порошина от неприятностей. Фроська подписала в протоколе, что готовилась отравить стрихнином весь горком партии во главе с новым секретарем Берманом, а также директора металлургического завода Коробова и товарища Сталина, Молотова, Кагановича и Ежова, если бы они приехали в Магнитогорск.
Фроську перевели из подвала НКВД в тюрьму. Гейнеман тайно готовил для нее продуктовые передачи, передавая посылки через Трубочиста. Приходили в тюрьму к страдалице и старухи-казачки Починская, Коровина. И девчонки из станицы — Верочка Телегина, Груня Ермошкина. Гришка Коровин запрещал своим родичам навещать в тюрьме Фроську: