Мать с отцом радовались её охотничьим успехам — и не мешали. Жизнь впереди долгая, найдёт себе пару по вкусу. Немайн ещё в гнезде решила — работать по крупному мясу. Недельку молодые перебьются — на бабушкиных нычках и том, что сами поймают. А так — будет им еда, пока Немайн ещё добудет. Кроме того, отдавая всю добычу подросткам и маленьким, можно и самой лапы протянуть. А не протянешь — совесть заест в голодные глаза смотреть. Они ж не виноваты, что не умеют пока.
А если цель, скажем, лось — то любая мелочь — её, Немайн, законная закуска. Так и надёжнее выйдет, и свое брюхо не останется пустым. Проблема: взять лося. По хорошему, лося нужно валить группой — и то занятие опасное. Отец именно во время такой охоты лапу и потерял. А в одиночку… Но — кто самый умный в семье? Немайн. Разве не стоит доказать? Но сначала лося нужно вытропить.
Вытропила… А дальше что? А ничего. Лось был слишком большим и сильным, и слишком уж сторожким. Он уже за три прыжка готовился к обороне, и непрервно и чутко следил за хищницей. Или не совсем хищницей? За весь день росомаха так ни разу и не бросилась, не попыталась заохотить. И держалась на почтительном расстоянии, при этом не пыталась скрываться или красться. Правда, временами подходила чуть ближе, но сразу возвращалась назад, словно боялась слишком близко подойти к такой громадине.
Лося такое соседство беспокоило — но поделать он ничего не мог.
А ещё был запах. Постоянный и всё усиливающийся. Росомахой пахло от деревьев, об которые Немайн тёрлась. На тропах — наследила. А кое-где и нагадила. И постоянно появлялась — не слишком близко, но уж и не слишком далеко. Появления её сопровождались шумом и треском, ей не было никакого дела до того, что она, видите ли, может кого-то спугнуть! Кто-то может спугиваться — и хоть убегать, хоть готовиться к бою, а росомаха будет лущить орехи — вот их сколько в беличьей ухоронке! И малым не унесёшь, и питательно. Зеленью зимой и не пахнет, но не мясом единым жива росомаха. Немайн припомнила, какой праздник был по осени, когда она нашла полянку с голубикой… И родичам не показала, а повадься в угодье хоть и медведь — сама бы порвала в клочочки! Уж такая это вкусная штука. И для шерсти полезная, да.
На пятый день соседства с лосем Немайн уже паслась с ним рядышком. Зимой много чего не отроешь, да и некогда, но росомахи небрезгливы. Падаль — ела. Мечтала — вот бы найти такую тушу, чтоб не стыдно было малым затащить. Охотиться, даже на мышей — избегала. Вдруг лось вспомнит, кто это там шныряет под копытами… До того, как один короткий прыжок не вознесёт притворщицу ему на загривок. А дальше — быстро. Когти, зубы. Язык, лакающий вытекающее, которое домой не дотащить.
Насытившись и поразмыслив, добычу Немайн поволокла не в гнездо, а воюющим родичам. Тем ведь некогда охотиться — нужно мишку гнать. А тащить — оказался труд. Долгий. Треть туши по пути умяла, пять дней маялась — а вместо спасибо зубы кажут, рычат утробно. Злятся. Особо племянницы растявкались. Воображают, дуры, что тушу у Немайн отняли. Один отец потрепал за ухо ласково. Но тем и ограничился. Рядом держались братья. Опекали, чтобы в драку сам не бросился. От него нынче не зубы и когти, а мудрость требуется. Сами братики мясо жрали, а косились зло. Припоминали, что в поход не пошла. Не понимали, что расплатиться за победу детёнышами — для семьи смерть. А пока охрана давилась чужой добычей, отец зашёл дуракам за спины, встал столбиком, и показал невесть откуда взявшийся в единственной верхней лапе плакат. С одним единственным словом: «Умница». И только потом подошёл к туше и урвал долю героя — заднюю ногу.
Немайн фыркнула. Отца покормила — хорошо, но что-то он сдал. Будь у него все четыре лапы, наверняка показал бы всем урок вежества. А ещё припомнились малыши и неумёхи там, возле гнезда. Наверняка у них уже животы подводит. И Немайн принялась искать новую добычу.
За вторым лосем пришлось зайти ещё дальше. Пока попался подходящий. И «приручение» шло неплохо, но на четвёртый день, когда добыча уже утрачивала сторожкость, Немайн увидела следы, в которые вместились по две её лапки. А вскоре и того, кто их оставил.
Мех с проседью, но над поверженным сохатым прыгает кузнечиком. Немайн легла на брюхо и принялась смотреть. Биться с чужаком за угодья и мясо — не по её силам, да и не виноват красавец с серебряной диадемой на лбу, что положил глаз на ту же добычу. Следовало уходить, искать другую жертву. Но оторвать взгляд от прыжков белолобого оказалось невозможно. И ведь гон будет только в начале лета.
А тот заметил Немайн и коротко, призывно, залаял. Мол, откушай, голубушка. И ведь не гон, не гон! Ничего ему не нужно — кроме как радостью от успеха поделиться! И знать ведь не знает, отчего ему в одиночку удалось завалить такую глыбищу! Немайн подошла поближе. Вежливо наклонила голову. Белолобый фыркнул. Привстал, достал из-за спины табличку: "Угощайся, красавица". А толку? Красавице теперь нового лося выслеживать. И приручать. Неделя. А маленькие голодные. Немайн даже подвыла от обиды. Под лапой вдруг появилась табличка на палочке. Немайн откуда-то знала — на табличке написано: "Нужно. Отдай. Маленькие голодные." Но лапа не поднялась, и скоро под ней снова был лишь придавленный снег. На глаза наворачивались слёзы, но Немайн держала спину гордо. Нужно было повернуться и уйти. И так много времени ушло впустую — но росомаха продолжала сидеть и смотреть на белолобого. Сил отвести взгляд не было.
Белолобый, кажется, удивился. Подошёл. Обнюхал. Что он уловил? Запахи гнезда? Склонил голову насмешливо, тявкнул пару раз, и потрусил в сторону. Оставив Немайн всю тушу. В задней лапе мелькнула табличка: "Тебе нужнее". Понял! Без просьб, без слов… Немайн плакала — по-росомашьи, крупно и беззвучно. От счастья, от благодарности, от стыда — и ещё от чего-то, что никак не решалась назвать.
А когда Немайн пришла в себя, был далеко. И ладно. Теперь росомаха, во время гона не подпускающая к себе самцов — мелкие все, и глупые, и никакое томление не заставляет принять желаемое за действительное — знала, куда следует прогуляться, когда настанет гон. От кого она с удовольствием родит пару щенков. А повезёт — и трёх. А нет — и одним будет счастлива!
Значит, весной, решила Немайн. Весной. Отблагодарю…
И снова бурлацкие дни. Кто говорит про прожорливую да ненасытную росомаху? Да, когда такой некрупный зверь, урча, тащит огромную тушу, со стороны выглядит так, будто от жадности давится. А на деле — в гнездо торопится. А что по дороге куски выедает, так на пустой желудок волочь груз в десять раз себя тяжелее — неподъёмно. Сила для этого нужна. Вот и приходится выедать из лосиного бока кусок за куском, и каждый кусок встаёт поперёк горла, когда представляются голодные глаза детей. Даже чужих.
Но вот — родная пещера. Точнее, маленькая расселина в скале. Как трудились отец с мамой перекрывая её! Ведь каждую жёрдочку нужно найти — чтоб одна к одной — и пристроить наверху. Потом на основу лёг слой опавшей листвы — чтоб снег внутрь логова не проваливался. Зато теперь над головой есть крыша, а тепло легко получить, свалившись с роднёй в обший клубок, в котором уже не разберёшь, где чьи лапы и хвосты.
Первым навстречу попался рыженький детёныш, ещё даже не подросток. Самый большелапый, самый лобастый, самый бойкий. И — вполне здоровый. Немного похудевший — ну так вот ему, как раз, и полезно. А то был поперёк себя толще. Словно вырасти собирался не в росомаху, а в нерпу. И плавал, правда, лучше всех. Заметив Немайн, он сразу поднял лапку с табличкой:
"Я тетерева поймал".
Если правда — молодец. Зимой — не на току! Зимой это птица осторожная… Немайн внимательнее посмотрела на рыжего. Подняла лапу: "А где тушка? Съел в одиночку?"
Тот заскулил.
"Не бойся, говори."
"Тётка отобрала".
"Какая?" — почему-то этот разговор не удивлял.
"Морриган".
Ну да, эта детей ненавидит. У самой такое уродилось — загрызть пришлось, пока не выросло. А малой снова тянет лапку: "Бабушка Немайн, ты её накажешь?" А то! Да её все должны наказать! Вся семья! А парень молодец — не кусок попросил, помогать принялся. Толку от него было чуть, но всё-таки он помогал, а не мешал. Вот только у самого входа в нору ходила кругами Морриган. Медно-красная шерсть, кирпичная шлея вдоль бока. Окрас как у самой Немайн. Уродилась вот. А теперь заматерела… Уж и не различить почти. Разве только припомнить, что Морриган совсем не умеет охотиться. Что не мешает ей быть полезной для семьи. Когда маленьких не обижает.
Немайн подняла лапу с табличкой: "Обидела!" — и показала на маленького.
Морриган только ощерилась зло.
Немайн отпустила тушу. Нет, ну это за всякими пределами. Сейчас кому-то будет больно.
"С войны сбежала, у племянника мясо отобрала… Гадина."
Морриган поняла — сейчас будет драка. А потому поспешно подняла лапу:
"Дед послал. За едой."
Кому дед, кому — брат. Ну, правильно сделал. С самого начала нужно было назначить охотников. А не обвинять Немайн в трусости.
"За тетеревом Брана?"
"Нет. За твоим лосем. Сказал — второго в гнездо потащишь. А нам нужнее".
Немайн ощерилась. Морриган попятилась.
"А ещё он сказал, что я одна с тобой не справлюсь."
Из-за деревьев вышел брат. Этарлам.
"Отдай тушу. Нас двое."
Надо бы отдать… Но — малыш Бран становится рядом.
"Нас тоже двое!"
И встал, умница, против прадеда, а не тётки. Тот хоть не убьёт. Да и отвлечётся малость. А ещё они решат, что Немайн будет биться честно… Нет. Вот пока брат занят детёнышем, его и рвануть. А потом — Морриган. Как не хочется убивать родню… Но силы не те, чтобы щадить. Они будут ждать рычания, укусов без рывков, оплеух тыльной стороной лапы. А получат рваные раны — а главное, сухожилия, удары длинными и острыми когтями — лучше по морде, такой удар сносит морду оленю — чем росомашья крепче?
"Уйди, внук."
"Нет! Там Белен голодный. И Бранвен."
Снег у входа в туннель перед гнездом зашевелился.
Вся обсыпанная звёздной пудрой снежной пыли по тёмно-бурому меху, появилась та, которая всегда спасёт — и никогда не опоздает.
Великая Дон. Мама…
Улыбнулась во все клыки — и Этарлам виновато заскулил, а Морриган фыркнула и сделала вид, что её очень интересует собственный хвост.
Дон подняла лапу с табличкой.
"Спасибо, дочь."
И, когда Немайн опустила шерсть на загривке, добавила:
"Почему бы тебе не рассказать людям о нас? Мы же твоя семья!"
Немайн хотела было спросить, зачем ей рассказывать о чём-то каким-то лысым обезьянам — но проснулась. Впереди был новый день. Точнее, новое утро…
Глава 2. Устье Туи. Ноябрь 1400 года от основания Города
Поздним вечером, когда даже сида отправилась видеть свой недолгий ночной сон, викарий принялся за письмо, чтобы уже утром на дромоне оно отправилось в Кер-Мирддин. За истекшие дни произошло слишком много достойных примечания событий, чтобы не использовать оказию. Так что об утерянных минутах сна отец Адриан не жалел. Вот то, что ответа ждать придётся несколько дней — это было обидно. Но что поделать — епископу Дионисию нужно восстановить монастырь святого Давида. Работы меньше, чем строить город с нуля — но совсем немало, есть свои сложности, а духовный труд иной раз потяжелее физического.
"Преосвященному Дионисию Пемброукскому, покровителю и, смею надеяться, другу моему — привет! Помню, при расставании нами было уговорено, что писать тебе я буду не реже, чем раз в неделю, из соображений получить совет более опытного пастыря, как в деле попечения всего стада, кое, право, суть не овцы, а волки, и пастушки волков, которой я теперь прихожусь духовником, что исполняет меня гордостью, но время от времени — беспокойства о достаточности скромных моих способностей.