В руку Олега легла рукоять секиры. Удобно и надежно. Он благодарно глянул на оруженосца, крутанул оружие пару раз над головой, разминая плечо, попросил Сполоха прыгнуть с места – высоко и вперед, смяв трех-четырех монголов.
Эти его не интересовали больше. Ему нужен был темник, который, не в пример другим монгольским военачальникам, обычно командовавшим с безопасного расстояния, рискнул-таки переправиться через реку с передовым отрядом. Где ж ты, милый? Ужель утек? Нет, здесь.
Конь стоял, по щиколотку погрузившись в песок на самом берегу, а всадник в золоченом шлеме, опустив саблю, оглядывался по сторонам – недовольно, но не растерянно. Заметив рвущегося на него Олега, что-то коротко приказал стоявшим рядом телохранителям.
Двое ордынцев бросились одновременно. Булава одного тяжело бухнула в щит, плечо у Олега противно, как зубная боль, заныло. Другой наметился проткнуть его копьем, но Олег успел перерубить древко и вместо удара заостренным наконечником получил в грудь только тупой и не очень сильный тычок. «Тоже, конечно, синяк будет, ну да ладно, – мелькнуло в голове. – Я-то опять размяк, оказывается».
Главная беда была в том, что теперь эта расслабленность, подкравшись, никак о себе не заявила. Хорошо подготовленный организм, обычно предупреждавший Олега, если необходимая в бою воинственность и агрессивность исчезали, теперь подвел, но настраиваться времени не было – отбивайся, да и только. Олег вышиб саблю у ордынца, который остался без копья, от булавы уклонился, хотя раньше мог бы легко отрубить противнику руку. И даже когда того по инерции от чересчур мощного замаха развернуло к Олегу боком и он остался совершенно беззащитным против секиры, она как будто сама собой развернулась в воздухе, ударила не острием, а плашмя. Вместо того чтобы быть разрубленным, ордынец просто вылетел из седла.
Бубны собрали сюда, на пятачок между Олегом и ордынским командиром, почти всех монгольских всадников, оставшихся на левом берегу Трубежа. «Черт, опасно!» – проскользнула мысль. Про золоченый шлем уже можно было забыть. Отбиться бы, да назад, да людей вывести. А многих уже и не выведешь. Олег краем глаза заметил, что у Василия, который сражался справа и чуть сзади, в уголке рта показалась струйка крови, он побледнел и сполз на землю. Незнакомого седого дружинника с трех сторон подняли на копья.
После нескольких новых ударов на щите Олега под умбоном образовалась трещина; левая рука онемела, по ногам разбежались мурашки беды, так же как когда-то его пятнадцатилетнего, пытавшегося плыть против течения на Волге, затянуло в водоворот. Дыхание сбилось, кровь в висках стучала громче монгольских бубнов, по-прежнему разрывавших воздух. Олег понял, что ему страшно. Очень страшно. Секира стала неимоверно тяжелой, пришлось бросить ее на землю и вытащить меч.
Тут что-то змееподобное развернулось в воздухе. Он успел понять: аркан, но реакции хватило, только чтобы отшатнуться. Веревка захлестнулась вокруг шеи Сполоха. Тот нервно всхрапнул и повернул испуганный глаз на Олега.
Олег потянулся мечом к веревке – перерубить, однако не мог: то ли аркан был натянут слабо, то ли удару не хватило хлесткости. Тогда меч полетел вслед за секирой, в руке оказался нож, и только им Олегу удалось освободить коня.
Монголы, на счастье, чуть промедлили, вместо того чтобы на него броситься вновь. Олег успел оглядеться, его взгляд выхватил из хаоса боя изумительнейшую картину: немолодой ордынец и один из Олеговых юнцов-дружинников, сцепившись друг с другом, дошли до ножей, и теперь каждый держал противника за кисть, не давая нанести последний удар. Они яростно дышали друг другу в лицо, думали, может, не пришли ли пора кусаться, а их лошади – красивый вороной жеребец и аккуратная пегая кобылка, притиснутые другу к другу, – напротив, приязненно обнюхивались и время от времени слегка прихватывали друг друга зубами.
Неожиданно эта картинка – ирреально мирная – прогнала приступ апатии. И когда со стороны реки донеслось противное «тын-н-н» отпущенной тетивы, нейромашинка опять сработала нормально. Он обернулся на звук и увидел стрелу: она летит, медленно поворачивается вокруг своей оси, вибрирует ее оперение. Но нагнуться к земле за мечом и отбить ее он уже не успевал, а ловить на глазах у всех не хотелось. Поэтому он всего лишь сбросил себя из седла на землю, а пущенная ему под нагрудную пластину стрела пролетела над спиной Сполоха.
17.20… Оставшимся на левом берегу Трубежа монголам удалось компактно собраться у самого брода… Олег упал! Феликс, Олег упал!!
Оказавшись на земле, Олег первым делом попробовал вытащить из-под конского трупа свою секиру, но не мог. Помочь ему было некому: вокруг уже не осталось своих. Двадцать минут он не командовал и не подавал пример, как надо действовать, – и бой превратился в свалку, и монголы сразу же воспользовались численным превосходством.
17.35… На плацдарме у южного брода монголы очень грамотно себя повели. Они закрыли его зонтиком из стрел с правого берега Трубежа и перебили всех русских дружинников, которые не сообразили выбраться за пределы обстреливаемой зоны. Теперь ордынцам никто не мешает, и они в полном порядке отходят через реку к основным силам.
Отходили не все. Двое телохранителей монгольского командира развернулись и направили своих коней в сторону Олега, одновременно опуская копья.
Олег вздохнул, отпустил рукоятку неподдавшейся секиры и хлопнул по шее Сполоха, чтоб тот убирался подальше. Потом опустился на колено, упер щит нижним углом в землю, устроил к нему из обломка копья упор, еще долгих три секунды размышлял, какое из нацеленных на него копий ударит первым. И даже успел решить, что все равно не проткнут, так затопчут.
Но тут где-то позади тренькнула тетива, затем, почти без перерыва – снова. И этот звук Олег узнал. Не мог не узнать. В нем действительно было что-то похожее на игру Стива Харриса и вой волка. Он помнил его с тех времен, когда вместе с Сигизмундом Орвицем, алхимиком Гуго фон Лихтенштейна, впервые опробовал эту тетиву во дворе княжеского замка на краю Венского леса. Результат оказался бесподобным, и Орвиц, не переставая, хвалился перед Лихтенштейном. С его слов выходило, что он нашел-таки рецепт точности лука: трое суток вымачивать тетиву в слюне кабана, накануне покалечившего человека. Олегу эта легенда нравилась; он почтительно поддакивал, хотя пропустили тетиву через молекулярный модификатор, замаскированный под обычный для того времени кальцинатор алхимика, и она по своим качествам сравнялась с тетивой профессионального спортивного лука, изобретенного одиннадцатью веками позднее.
Разглядеть пущенные с этой тетивы стрелы Олег не мог, но увидел результат: один из пораженных ордынцев неестественно наклонился в сторону, потянул, умирая, всем своим весом повод, его конь отвернул и промчался мимо. Второго – уже мертвого – прямо на Олега несла лошадь, но копье погибшего опускалось все ниже, потом воткнулось в землю, и монгола выбросило из седла. Лошадь чуть не потеряла равновесие, но все-таки удержалась на ногах. Олег не успел увернуться – удар!
Его отбросило метра на три, и после падения поначалу ему показалось, что голова лежит отдельно – шеи как будто не было. Наконец ощущения стали возвращаться. В ушах гудело, под веками появились красно-оранжевые молнии, во рту – вкус земли. Он открыл глаза и увидел Нормана, стоявшего шагах в ста от него рядом со Сполохом. Он держал наготове лук и поминутно переводил взгляд с монгольских всадников, еще оставшихся на левом берегу Трубежа, на Олега. Рядом с ним стояли три воина, по виду из испытанных ветеранов, но на Нормана глядели с исключительным уважением.
17.48… Черт!!! Вижу Нормана. Олег, выходит, так и не отправил его назад. Он и небольшая группа дружинников стоят перед южным бродом на границе зоны обстрела с правого берега Трубежа. Норман положил двух монголов, которые хотели добраться до места, где упал Олег. Еще двух! Олег поднимается! Только бы ему теперь под стрелы не попасть…
– И хорошо, что не отправил, – Феликс, не менее напарника удивленный, повесил на сук веревку, конец которой только что собирался сбросить вниз. – А то пришлось бы сейчас мне туда лезть, Олега вытаскивать. И не факт, что успел бы я.
18.12… Все монголы ушли с левого берега Трубежа. Заградительный обстрел прекращен, но лучники остались у самой воды, и если шевельнется какой-нибудь раненый, сразу начинают стрелять снова. И по чужим, и по своим, кажется…
Олег попытался подняться на четвереньки, но воткнувшаяся невдалеке ордынская стрела заставила быть осторожнее. Он пополз.
Голова гудела страшно. Да если бы просто гудела… Контузий, что ли, не было? Не впервой. Но так она не только гудит – чуть повернешь неаккуратно, и как будто внутри что-то раскаленное на мозг проливается. Глаза закроешь – хоть чуть-чуть легче. Так, ползем, ползем, аккуратно… Кто это орет как сумасшедший… Какой я, к черту, великий князь… И не дергай ты меня, ради бога, убью! Не дергай!
– Великий князь! Великий князь! Велит! Велит тебе! Велит тебе, боярин, возвращаться к войску.
Олег поморщился и приоткрыл глаза. За плечо его держал мальчишка, одетый в роскошный лазоревый плащ-корзно – Владимир, сын великокняжеского постельничего Георгия Всеславича. Отец отрока – пожилой, долго болеющий владимирский боярин – остался в столице, и паренек почти постоянно был рядом с князем Андреем. Тот учил его играть в шахматы и грозил плеткой, если мальчишка не прочитывал положенные ему на день четыре страницы из сочинения Владимира Мономаха «О путях и ловах».
Мальчишка был умненький и не трус. Но сейчас он был бледен и испуганно поглядывал на реку. Олег потихоньку, всем телом, чтобы не разбудить боль в голове, повернулся и посмотрел туда же.
Через Трубеж, помутневший, буро-желтый, опять переправились монголы. Олег понял это по звяканью оружия, скрипу доспехов, глубокому дыханию коней; до него дошло, что теперь он не может рассмотреть лица врагов. Что-то случилось с его зрением: он видел все как будто бы сквозь оконное стекло, о которое разбиваются и скатываются капли частого дождя. Через реку будто двигались не люди и кони, а коричневые тени с нечеткими контурами.
Подвели Сполоха, и Олег полез в седельную суму. Нужно было срочно добраться до туеска с архангелом Рафаилом, а то толку, от него, боярина Олега Владимировича, никакого не будет.
Рядом с копытом коня в землю воткнулась стрела. Потом еще. Сполох нервно переступил и тряхнул хозяина. Голову Олега опять прошил разряд боли, подступила уничтожающая волю тошнота. Медтуесок, с трудом нащупанный, выскользнул из ставших ватными пальцев.
Дьявол! Ладно, вариантов, видимо, больше нет.
Олег нащупал языком на обратной стороне левого верхнего резца небольшую выпуклость и сильно нажал. На язык пролилась пряная горьковатая жидкость – мощный стимулятор адреналина.
Почти сразу стало легче дышать, головная боль отступила, через минуту Олегу не показалась такой уж безрассудной мысль вернуться на берег, где осталось все его оружие, кроме лука и ножей. Меча было особенно жалко, он был очень хорош – из кузниц, которые Орвиц, оказавшийся весьма предприимчивым, построил вокруг алхимической лаборатории.