Аппарат тоже был серьезно ранен. Мало того, что пострадало крыло, вдобавок погнулись стойки шасси, сорвались расчалки и крылья для управления креном. Лопнула тяга к хвостовому оперению.
Когда горе-летчик убедился, что Планерная гора и обеспокоенные еврейские лица перестали кружиться перед глазами, он наказал Прохору свезти себя в минскую губернскую больницу, а мастерам ремонтировать аппарат, посулив денег. В Силичи Самохвалов вернулся дней через десять, похудевший, съежившийся, с перемотанной головой, перетянутыми ребрами, но по-прежнему полный идиотской решимости заставить «СаМоЛет» летать. К его удивлению все оказалось на месте, почти трезвый солдат радостно замахал руками, шавка не менее радостно залаяла, а евреи выкатили нескромную сумму в виде счета за реанимацию птички. Зараженный всеобщим энтузиазмом, Петя выплатил мастерам половину запрошенного, чем их удивил, обрадовал и немного разочаровал — наследники одного из колен Авраамовых искренне уважали чужое умение торговаться.
Планер, идеально отремонтированный, стоял у дощатого помоста, нацелившись в небо острым углом буквы V. Самохвалов проверил крепления, пошевелил ручку управления, попробовал забраться в люльку и взвизгнул от боли. Туго бинтованные ребра напомнили о себе.
— Азохн вей! Вам, пан, таки не стоит самому пгобовать.
— А что мне делать, Хаим? Сидеть, как поц с мытой шеей? — наобщавшись с евреями, Петр невольно нахватался их выражений. — Сентябрь на носу. Скоро дожди, не до полетов будет.
— Господин Петр Андреевич, дозвольте мне! — глаза юного Мордехая были столь просящими, будто он вымаливал что-то материальное, а не право сломать хребет, грохнувшись с высоты. — Смотрите, что я придумал. Видите, крепление троса теперь не замком, а простым крюком. Как только ваш самолет оторвется от досок, отец стопорит лебедку, я перелечу его, и трос соскользнет.
Самохвалов осмотрел крючок и удивился, как не додумался до столь очевидной мелочи. Можайскому, куда как более опытному конструктору, сие тоже не пришло в голову. Но как отпустить в полет подростка, когда во время первой попытки сам чуть не убился?
— Хаим, ты понимаешь, как это опасно! Неужели разрешишь сыну такой риск?
— Бить евгеем везде опасно, господин, особенно в этой стгане. Но мами умный, весь в меня — он спгавится. Поднимется на сажень к Богу — Бог поможет.
Еще раз проверив аппарат и снова убедившись в своей летной непригодности, Самохвалов решился. Он долго рассказывал парню про свои европейские и крымские полеты, объяснял про поддержание скорости, управление креном и т.д. Словом, повторил все, что ему внушал Арендт на пронизывающем крымском ветру.
С полным ощущением, что он делает глупость, Самохвалов сам развел огонь в топке паровой машины. Забулькало в котле, стрелка манометра поползла к рабочей зоне. Петр сходил в избу, взял «Кодак» и установил его на треногу. В этом полете он только зритель.
Мордка стащил шапку с головы и снял черную куртку. Споро залез на подвес, ухватился руками за перекладину и ручку управления. Иосиф подхватил его за ноги, плечом подпер балку хвостового оперения.
Солнце клонилось к закату. Безветрие. Петр сделал первый кадр — на исходной позиции. Руки дрожали. Если бы не авария при первой попытке, он бы так не нервничал. Наконец котел набрал давление, Хаим махнул рукой и повернул рычаг лебедки.
Иногда мгновения вмещают минуты, а то и часы. Свист пара, чуханье паровой машины, скрип блока и дробный стук башмаков Иосифа по деревянному настилу слились в какофонию запуска. Хаим торопливо остановил лебедку, поймал выпавший конец буксира, и три головы повернулись вслед за улетающим аппаратом.
Потрясающая картина. На фоне садящегося августовского солнца, далекого леса и зеленого пастбища скользит вдоль склона окрыленный человек.
Магия полета. Под ногами нет земли, к которой привязан с детства, по которой бродили тысячи поколений предков. Ветер в ушах и глазах. Небывалая скорость. Ощущение поразительной легкости, иллюзия могущества, ожидание подъема к самым облакам...
Мордка покачал крылом, выровнял планер, опустил хвост, вытянул ноги и плавно коснулся земли. Но вздох облегчения застрял в глотках, когда колеса зарылись в грунт, и аппарат, кувыркнувшись через нос, шлепнулся на спину.
Бежали все. Черным вороном с развевающимися пейсами и бородой несся Мендель, за ним шариком катился толстый Кац, трусил Самохвалов, придерживая руками ноющие ребра, и даже хромой Семенов попытался изобразить некий спринт. Но еще до прибытия спасательной команды юный планерист слез с крыла, оказавшегося под ним, выпрямился и станцевал нечто похожее на «Семь-сорок», своим видом показывая: происшедшее его полностью устраивает. Петр на радостях, что все обошлось, вручил испытателю рубль и тут же понял, как погорячился: в юных еврейский глазах загорелась уверенность, что установлена твердая ставка за каждый полет.
«Самолет-1» достойно выдержал повторное крушение, повредив лишь шасси; капотирование вообще не оставило последствий. Уже на следующий день бравые помощники восстановили аппарат, приспособив на каждой из стоек шасси длинную лыжу, которые не мешали взлету, но исключали переворот через голову. Центровка уехала вперед, поэтому подвес пришлось перенести ближе к хвостовой балке, переместив и ручку управления.
Так, с мелкими переделками и незначительными происшествиями, но без серьезных аварий, авиаторы организовали два десятка полетов. Мордка, освоившись, совершал в воздухе небольшие эволюции, но поймать восходящий поток и взлететь как в Коктебеле не вышло ни разу, даже сняв для облегчения рули крена и управляя в балансирном режиме. Под конец в качестве имитатора реактивного двигателя меж стоек шасси положили пудовое бревно — в таком варианте аппарат протянул метров двадцать.
Заметные издалека эксперименты начали привлекать внимание. Если старшее поколение селян трудилось в полях, то малые ребятишки и городская молодежь частенько подбирались к Планерной горе, наблюдая за странными экспериментами столичного господина. В Париже, верно, за такое зрелище пришлось бы выложить немалые деньги. Но Петра быстрый заработок мало волновал. Наоборот, он рассчитывал, что слухи о его полетах из белорусской глуши растекутся не так быстро, как из питерских пригородов.
Разобранный планер и паровую лебедку отвезли на хранение в графский дворец. Планерная гора опустела до следующих запусков.
На прощание Самохвалов посетил семью летчика-испытателя, где торжественно вручил пять рублей. Мама Мордехая, полная дама по имени Сима, обняла благодетеля, прослезилась и заявила: «Пан, вы — очень хороший человек. Жалко, что не еврей».
Глава 6
24 сентября 1889 года — 22 февраля 1890 года.
Санкт-Петербург. Минская губерния
— Петр абсолютно прав, не стоит это публиковать.
Отставной моряк слушал Джевецкого, расстраиваясь больше и больше, однако понимая, что Стефан Карлович прав. Можайскому весьма хотелось увидеть в прессе статью, описывающую удачный летательный аппарат, созданный с его участием.
— Планеры удавались и раньше. Арендт летал выше и дальше. Если вы не хотите ранней огласки, господа, не торопитесь. Кстати, на ваших фото, Петр Андреич, преобладают лица... определенной национальности. Прошу не счесть меня пристрастным, тем более что в Польше на это смотрят свободнее. Но мы в Санкт-Петербурге, милостивые государи. Нельзя не считаться с общественным мнением. «Летучие евреи» — подходящий газетный заголовок? Как будто их на земле не хватает.
— А на Западе меня обвинят, что сам не осмелился взлететь и отправил рисковать головой еврейского мальчишку, — согласился Самохвалов. — Но кое о чем я хочу заявить и запатентовать: поворотные плоскости для управления креном и лыжи против капотирования.
Можайский все больше хмурился, напоминая грозовую тучу. Еще чуть-чуть, и из него начнут бить молнии. В довершение к отказу в публикации, его имя будет красоваться под изобретением, которое сделали «эти».
— Александр Федорович, чему вы удивляетесь? Я платил им деньги за каждый отработанный день. Посему ими придуманное — наше по праву.
— Адмирал, перестаньте расстраиваться, — снова вступил в разговор поляк. — Лучше составьте компанию. Имею намерение в ближайшие выходные посмотреть на очередного гениального самоучку.
Действительно, Россию накрыл настоящий авиационный бум. Количество желающих создать аэроплан росло с каждым месяцем. Газеты пестрели сообщениями об изобретениях новых летательных снарядов. Казалось, люди на земле ожидали некий катаклизм, спасение от которого имелось лишь на небесах. В Европе, наоборот, наступило некоторое затишье. Наряду с отчетами о запусках аппаратов легче воздуха промелькнуло сообщение о планере Лилиенталя, вот, пожалуй, и всё.
Воскресное представление на ипподроме венчалось показом изобретений господина Сковородникова, известного спортсмена в новомодном велосипедном увлечении. На дорожке рабочие установили небольшой деревянный трамплин. Затем спортсмен, набрав скорость на велосипеде, украшенном V-образными крыльями, отдаленно напоминающими птичьи, налетел на трамплин и спланировал примерно сажени на три или четыре, вызвав восторг и аплодисменты публики. Велосипедный ангелок сделал круг, подъехал к трибуне и, взяв рупор у помощника, разразился речью примерно следующего содержания:
— Дамы и господа! А теперь разрешите представить вам величайшее изобретение века — орнитоптерный пароплан конструкции Сковородникова.
Пара помощников выкатила из-за ворот чрезвычайно странное сооружение. На трех установленных по одной линии саженных велосипедных колесах были водружены крылья такого же типа, как на авиавелосипеде, только гораздо большего размаха. Между средним и задним колесом блестел медью котел высокого давления, за ним подымалась дымовая труба, из которой валил черный дым. Для устойчивости от заднего колеса в стороны торчали два маленьких колесика, придававшие гротескной конструкции трогательно детский оттенок.
Изобретатель несколько минут поколдовал над паровым котлом, что-то там регулируя. Затем с подставки взгромоздился на переднее колесо, поставив ноги на педали, скрепленные с осью. Среднее колесо оседлал ассистент. Второй помощник открыл клапан, со свистом запустив пар в приводную трубу, велосипедисты нажали педали, и комичный крылатый дракон двинулся по дорожке. Крылья подымались вверх, с громким хлопком выходящего пара дергались вниз, экипаж изо всех сил крутил педали, вызывая веселое оживление у публики, но отрыв от земли не происходил никак. «Орнитоптерный пароплан» в движении напоминал китайского маскарадного огнедышащего дракона, виденного контр-адмиралом во время восточного вояжа. С той лишь разницей, что родственники Змея Горыныча извергали дым из пасти, а дракон Сковородникова из места, не при дамах сказать какого.
— Как он собирается управлять в воздухе? — Можайский с недоумением рассматривал катавшийся перед ними выкидыш российского изобретательства.
— Никак. Он рассчитывает на секунду-другую оторваться от земли, — Самохвалов не стал подначивать, партнера, снаряд которого имел не больше шансов улететь, чем пыхтящий орнитоптер. При всех минусах красносельской конструкции Петр не мог не признать, что изделие отставного мореплавателя не до такой степени входило в противоречие со здравым смыслом, как коптящее перед ними диво имени Сковородникова.