Перстень Царя Соломона - Елманов Валерий 14 стр.

Ну а серебряный запас туда запихали заодно. Три мо­нетки на экстренные расходы остались в бушлате, а оста­льное — под скотч. Теперь же оставалось только радовать­ся, что друг у меня оказался таким настойчивым. Получа­лось, что терпеть мне лишь до ближайшей деревни, а там разживусь и одеждой и лошадью...

«И вообще все не так уж плохо,— успокаивал я сам себя,— Скажи спасибо, что не убили, хотя могли бы за­просто».

Но тут же мечтательно подумалось, что если бы сейчас мне повстречался хоть кто-то из них, то я бы ему сказал та­кое спасибо — запомнил бы на всю жизнь.

Однако надо собираться в пугь-дорогу. Для начала под­полз к костру, попробовал раздуть — может, остались ис­корки. Результат, разумеется, был нулевой, даже отрица­тельный. Мало того что я ничего не выдул из холодной золы, так еще и оказался весь в пепле. Вот уж точно — за­ставь дурака богу молиться.

Тогда принялся собирать в разорванные пакетики ле­карства. Половину, а то и больше эти козлы попросту вы­сыпали на землю, но, по счастью, не все. К тому же на не­которых был выдавлен рисунок, и ошибиться, какой круг­ляшок куда совать, я не мог. Собрав их и продолжая бор­мотать под нос успокоительное: «Все не так плохо», я уже совсем было изготовился в путь-дорожку, как тут в кустах неподалеку послышался какой-то странный треск. Кто-то явно пробирался в мою сторону.

Ну, думаю, хана. Прав ты, Костя. Оказывается, оно и впрямь все не так плохо... было. Зато теперь, когда оттуда вылезет медведь или штуки три волков, хуже уже не будет.

«Совсем голый, а какой смелый!» — ласково сказала Мать Волчица, разглядывая человечка, стоящего перед ней.

Я, конечно, был не совсем голым в отличие от Маугли, да и смелость моя... Нет, трусом я себя не считаю, хотя в этом случае моя отвага была скорее вынужденной. Так уж сложились обстоятельства. При ином раскладе я бы не стал искушать судьбу. Дикий зверь, да еще ранней весной, когда с едой не ахти, это, знаете ли, не шутка.

Вот только ничего иного мне не оставалось. Бежать? И далеко я от косолапого удеру? Про волков вообще гово­рить не стоит. Нет уж, останемся. Вон и коряга какая-то валяется, которую не успели спалить,— худо-бедно сой­дет. Авось Фортуна улыбнется, и неважно какая из них — римская или отечественной закваски. Мне бы сейчас сго­дилась любая удача.

«Теперь все в твоих руках,— сказала Багира Маугли,— Мы теперь можем только драться».

И впрямь иного выхода не наклевывается. В смысле более приемлемого. Стою, жду. Тот, что в кустах, как на­зло, не торопится. Не иначе, смакует предстоящее удово­льствие. Я где-то читал, что настоящий гурман, перед тем как приступить к трапезе, некоторое время просто любу­ется на блюдо, наслаждаясь его внешним видом. Потом еще минуту дегустирует аромат, а уж после берется за вит­ку с ножом. Вот только я не знал, что и среди лесных жите­лей встречаются гурманы. Ладно, век живи — век учись. Мне тоже спешить ни к чему.

«Эх, яблочко! Куда ты котисся? Попадешь ты к нам в лес — не воротисся». Вот-вот. А я хоть и не яблочко, но тоже не вернусь. Потому жду не торопясь, а заодно прики­дываю диспозицию — на какое дерево в случае явного пе­ревеса вражеских сил мне забираться. Как назло подлесок хилый, приличных деревьев почти нет. Но спустя минуту мой взгляд наткнулся на весьма неплохой дубок, что рос неподалеку. И крепкий и раскидистый. Если что, то с раз­бега, да еще одной ногой оттолкнуться от ствола — как раз уцеплюсь за ветку, а дальше будет видно.

Ох и сложна ты — жизнь в Средневековье. Покажешь зубы — выбьют, не покажешь — загрызут. Причем, как теперь выясняется, в буквальном смысле этого слова. И куды бедному влюбленному журнал юге с металлургиче­ским образованием податься, пойди пойми.

А этот гад, как назло, затих. Хоть бы зарычал, что ли, или загавкал, а он молчит. Не иначе как предвкушает. Продолжает наслаждаться видом будущей трапезы. Вот только не знает, что блюдо сегодня подано с зубами и за удовольствие ему придется заплатить. А разглядеть, кто именно затаился, не получается. Вроде бы голые кусты, но уж больно густо растут. К тому же начинаются они на воз­вышении, а потом земля уходит под уклон, и кто там внизу окопался, попробуй разгляди. Меня уже трясет всего, и не пойму — то ли от холода, то ли с бодуна, то ли нервное, но чую: теряется боевой запал, уходит на борьбу с низкой температурой. Еще немного, и...

«Ах ты ж, зараза такая,— думаю.— Ты терпеливый, да я не очень».

— Выходи,— ору, — людоед поганый, на честный бой! Нечего там по кустам отсиживаться! Выползай, а то я сейчас сам за тобой приду! Все равно ты от меня не скро­ешься! — И, подобрав с земли еще одну палку, мечу пря­мо в кусты, а оттуда...

Глава 6

ПОЧТИ ПЕРВОЗВАННЫЙ

Хорошо, видно, я палкой попал, метко. Уж очень жа­лобный рев оттуда раздался. Не вскользь угодил, куда-ни­будь по плечу, к примеру, а в самую что ни на есть морду.

Хотя что это я — рев, морда. Крик оттуда раздался, обычный человеческий крик. То есть угодила моя палка не по волчьим клыкам, не по медвежьему носу, а по чело­веческой роже.

И сразу мне стало весело. Хоть немного да отплатил. Пускай малость, за одну штанину и то рассчитаться не хватит, но отвесил награду.

А что с адресатом не ошибся, так это точно. Я Апостола по голосу признал. Ишь паршивец! Вчера чуть ли не в рот мне заглядывал, когда услыхал, в скольких странах я по­бывал.

«Еще,— просил.— Еще, дядька Константин».

Это он так бдительность мою усыплял, пока сам с устатку не сомлел. И ведь усыпил, гаденыш, подсобил расслабиться.

«Что же получается? — думаю.— Не иначе как они пе­редумали. Решили, что и такому добру, как кальсоны, пропадать негоже, послали стервеца дочистить. А я вот он, проснулся уже. Что, юный мерзавец, не ожидал?! Ну-ну, погоди немного, сейчас не такого леща получишь. Дорого тебе мое бельишко обойдется, ох как дорого».

И грозно скомандовал:

— Выходи, я сказал, пока совсем не разгневался, а не то...

Конечно, с моей стороны то была пустая угроза, не бо­льше. Лезть в колючий дикий малинник ради сомнитель­ного удовольствия начистить молодому паршивцу рожу я все равно бы не стал. Собирал как-то малину, знаю, что это такое. Хоть одежда была и поплотнее, чем сейчас, но все равно чуть ли не за каждую ягодку я расплачивался красной черточкой на коже. Это в лучшем случае. В худ­шем — чертой. Когда вылез, разодранные руки два дня по­мыть не мог — так все щипало. Чего уж тут — горожанин, он и есть горожанин. Впрочем, это я говорил, повторяться не стану.

Однако поверил мне сопляк, что я за ним полезу. До­жидаться не стал, решил вынырнуть из кустов самолично. Или он решил, что я от этого подобрею? Ну-ну, наивное создание. Иди сюда, родной, а то у меня руки уже чешутся от нетерпения.

Шел Андрюша медленно, с опаской. Ни единого рез­кого движения. Ну прямо как я вчера. Никак опять бдите­льность мою решил притупить? Нет уж, дудки, я хоть и бледнолицый, но не из того анекдота, в котором наступа­ют дважды на одни грабли. Или он меня отвлекает? На всякий случай оглянулся. Да нет, не видно по сторонам других бармалеев. Не крадется ко мне беглый монах Пале­ный, не прячется за молодым дубком Серьга, не стоит за березкой Посвист, не щурится в наглой ухмылке остроно­сый. Да и негде им тут спрятаться. Деревья вокруг не в об­хват — от силы в полобхвата, не больше. Поросль молодая. И впрямь один. Вот же дурень! И на что рассчитывал, не­понятно. Сейчас начнет, чего доброго, канючить, что не по своей он воле вчера...

Как услышал парень. Не дойдя пяти шагов — не Иначе как опасаясь моей сучковатой дубины,— плюх коленками на землю и затянул жалобным голоском:

— Не повинен я, дядька Константин. Ей-ей, не пови­нен.

Ну правильно, как я и говорил. Только слова чуть-чуть иные, зато смысл один в один.

—  Сомлел я с твоего горячего, себя не помнил. Там то­лько,— головой куда-то за кусты мотнул,— и очухался, да и то ненадолго, сызнова в сон повело.

«Складно сказываешь,— думаю,— Хотя в этом я тебе поверить могу — и в то, что сомлел ты, и в то, что спал сладким сном. Помню, как посапывал да как губки банти­ком выпятил, будто целуешь кого. Такое не сыграешь. Для такого Табаков нужен, Миронов или Ефремов, да чтоб не только талант-самородок, но и театральное училище за плечами было. А вот что ты дальше запоешь?»

—  Я как утром очнулся, как узрел Посвиста в кафтане твоем, так чуть со стыда не помер. Ты к нам с добром да ла­ской, а они вона как. Ишь ты — они. А ты сам?

—  Грех ведь это, с христианской душой так-то. Сказано в Писании, зло за зло, дак ведь зла ты нам никакого не учинил, последним поделился, хотя у самого ни коня доб­рого, ни серебреца, а путь в вотчины Долгоруких нема­лый, не один день шагать.

Славно пел малец. Так славно, что я его и обрывать не стал, решил дослушать до конца. К тому ж пока непонят­но, как он будет выкручиваться дальше. Или скажет, что пришел просить прощения за всю свою честну компа­нию? Ну точно, коль подкрасться незаметно не получи­лось, так он сейчас...

—  Ты уж прости их, неразумных, за ради Христа небес­ного. Не сами они, жисть их озлобила.— И головой в по­жухлую листву бум.

Лучше бы в землю, конечно, там и удар звонче, да и чувствительнее — глядишь, немного и проникся бы. Но ничего, это от тебя все равно никуда не денется. Я тебе и звон в ушах устрою, и искры из глаз, и ломотье в поясни­це. Зря ты, парень, из кустов выполз, ой зря. Но это ты поймешь чуть погодя, когда до конца поведаешь про свой стыд, про совесть, которая у тебя на самом деле отсутству­ет, и про все прочее. И снова я угадал.

—  Вот меня совесть и заела. Одно дело — купчишки бессовестные, а иное дело — лекарь-негоциант.

Это я вчера так представился, когда рассказывал о своей профессии. Надо же, запомнил мудреное словцо. Молодец.

—  Вижу, не получается у меня их усовестить. Ругаются токмо да зубы скалят, над простотой твоей потешаясь, будто и креста на груди никогда не нашивали. Вот я и ре­шил подсобить тебе, чем могу.

Кстати, а где мой крестик? Рукой по шее провел — точ­но. И его сняли. Главное, было бы на что польститься, ведь дешевка дешевкой. Мне его приволок Валерка нака­нуне отъезда. Я вообще-то такими вещами не балуюсь, да и в церковь меня на аркане не затянешь. Бог он либо есть в душе — тогда и церковь не нужна, либо нет его — тогда и она не поможет, потому как всевышний — не человек, и, сколько поклонов ему ни долби, хоть шишку на лбу набей, все равно он тебя видит насквозь, и черноту в душе тоже. Получится даже хуже — ко всем прочим грехам добавится еще и лицемерие. Да и на черта ему наши поклоны с мо­литвами. Ему дела нужны, поступки добрые, а там ты хоть и вовсе не крестись, все равно божий человек будешь.

Сам Валерка придерживался точно такого же мнения, если не похлеще, просто без креста в эти времена никуда, вот он и расстарался, прикупил в какой-то церковной лав­ке. Не золотой — самый обыкновенный, на шнурке. Рас­чет и сделали как раз на то, чтоб ни у кого не возникло со­блазна, ан, поди ж ты, все равно сперли. И впрямь ничего святого для людей нет.

Хотя чего это меня на философию потянуло? Лучше послушаем, как парень свою игру закончит, благо, что партия уже перешла в эндшпиль, вот-вот наступит конец, а там можно пускать в ход свою корягу-дубину. Хорошо, что на ней много сучков. Вот и опробуем каждый по оче­реди на чьей-то спине. Но врет, мерзавец, складно. Со­всем как я в институте. Ладно, треть ударов скину. Не за проснувшуюся совесть — за мастерство языка. Пусть бла­годарит того профессора, который мне за точно такое же словоблудие натянул на экзамене тройку.