Перстень Царя Соломона - Елманов Валерий 28 стр.

— А что дает этот перстень? — полюбопытствовал я.

—  В документе об этом говорится весьма туманно: «Оно не принесет тебе большого благополучия, но ты сможешь соприкоснуться с чудесным. Малая сила дарует благоволение в делах и послушание окружающих, а вели­кой доступно все, и даже само время тает пред ним, как свеча от огня, и становится подвластно владельцу. Но не каждому дано открыть его силу, как малую, так и великую, равно как и воспользоваться ею, а лишь тому, в чьем серд­це — «гиллемоа». Что значит последнее слово, понятия не имею.

Мы вновь переглянулись.

—  И вы уверены, что...— начал было я, но Соломон Алексеевич безапелляционно заявил:

— Я ни в чем не уверен, молодой человек. Ученый на первоначальном этапе без многочисленных проверок имеет право только на предположение. Без догадок, гипо­тез и версий пути вперед не существует, поэтому я могу взять на себя смелость лишь выстроить возможную кон­цепцию, а затем приступить к проверке ее истинности с помощью гм... гм... всех доступных ему приборов. Более того, если, как уверяют, при совершении необходимых ритуалов обязательна вера во все, что осуществляет экспе­риментатор, то, скорее всего, у меня ничего не выйдет. Древность перстня — это одно, а его магические свойст­ва,— он насмешливо фыркнул,— это, голубчик, совер­шенно иное, и сам я, простите, не Нострадамус и не граф Калиостро, а простой ученый. Кстати, прошу заметить, именно советский ученый, то есть воспитанный на науч­ных фактах, где нет места ни мистике, ни колдовству, ни прочим бредням античного мира. Хотя, безусловно, слу­чай весьма любопытный.— Он внимательно оглядел нас, слегка задержав свой взгляд на мне, и строго заметил: — Тем не менее бредни бреднями, а я бы посоветовал вам, молодой человек, не увлекаться подобными вещами все­рьез и уж тем более не проводить рискованных экспери­ментов.

— Вы же не верите ни в магию, ни в колдовство,— усмехнулся Валерка.

— Не верю,— кивнул Соломон Алексеевич.— Но в дан­ном случае речь вовсе не о них. Я охотно допускаю, что многое из кажущегося нам ныне загадочным и впрямь су­ществует, только ничего сверхъестественного в этом нет — просто не изучен механизм действия. А лезть в это неизученное, будучи неподготовленным, все равно что, не разбираясь в электричестве, пытаться починить сло­мавшийся утюг. В лучшем случае вы его просто не почи­ните, а в худшем он у вас так коротнет, что гладить одежду станет некому.

— Как я понял, вы тонко намекаете, чтобы мы без ва­шего участия ничего не намечали,— улыбнулся Валерка.

— Не намекаю, а говорю об этом открыто, тем более что нужный инструмент для ремонта — отвертки, изолен­та и так далее, сиречь заклинания, рисунок внутри пента­граммы и прочие необходимые условия для обряда вам аб­солютно неизвестны, а я могу открыть их только в обмен на собственное участие.

— Но для этого, очевидно, подойдет далеко не каждый день, а мой друг торопится,— уклончиво заметил Валерка, покосившись в мою сторону.

Я вздохнул, мысленно извинился перед Машенькой и твердо заявил:

— Если надо ждать не больше пяти дней, то можно со­гласиться.

— Даже меньше, — заулыбался обрадованный Соломон Алексеевич,— Нынче у нас... ага... да, всего четыре. Обряд совершается в ночь накануне... ну да, второго сентября, так что подождать надо всего-навсего четверо суток, — по­вторил он.

Надо сказать, что царский тезка приготовился на славу, то есть, когда мы к нему пришли, квартиру, точнее гости­ную, было не узнать. И как только он ухитрился перета­щить из нее громоздкую стенку и прочую мебель. Профес­сор на всякий случай даже снял с потолка люстру, оставив только тяжелые синие шторы на окне. Пол он расчертил цветными мелками. Синие линии причудливо набегали на красные, те — на зеленые, и в этих треугольниках и квадратах навряд ли можно было бы понять хоть что-то.

Впрочем, я и не пытался, положившись на главного «мага», который суетливо устанавливал меня по центру, чтобы я одновременно касался рукой с перстнем буквы «каф» в синем треугольнике и в то же время второй буквы, «йод»,— в зеленом квадрате. При этом пальцы моей пра­вой ноги, между прочим, босой, должны были пребывать у подножия буквы «алеф», но не заступая за черту, отделя­ющую «алеф» от «тет», а левая нога должна была закры­вать букву «ламед».

Если бы вы видели, где были изображены все перечис­ленные буквы, то поняли бы, в какой неудобной позе при­шлось мне стоять, при этом зафиксировав свой взгляд неподвижно, устремив его на букву «айин». Но главное, и самое обидное, заключалось в том, что ничего не прои­зошло. Ну ничегошеньки.

Разве что легкое головокружение, которое вполне объ­яснимо более прозаичными причинами. Вас бы так поста­вить — враскорячку, с широко растопыренными в сторо­ны руками и с неестественно вывернутой куда-то влево головой — вообще бы рухнули через пять минут, а я ухит­рился выдержать целых полчаса, пока разочарованный Соломон Алексеевич не подал знак выйти из круга.

Ах да, почти одновременно с моими головокружения­ми пламя свечей, в изобилии расставленных вокруг пен­таграммы, вдруг стало резко колебаться из стороны в сторону, но и тут, если призадуматься, все объяснимо. Новоявленный маг зачастую совершал такие резкие дви­жения, что удивительно, как они вообще не погасли.

Да еще на самом перстне на один короткий миг, в глу­бине камня, как мне показалось, блеснуло что-то, похо­жее на глаз, только не человеческий, а, скорее, кошачий, с вертикальным зрачком. Впрочем, проблеск этот был на­столько мимолетным, что, скорее всего, мне он просто показался. Да и мало ли что может померещиться после стояния в такой позе.

Словом, факир был пьян, и фокус не удался. В свое оправдание расстроенный Соломон Алексеевич уверенно заявил, что, по всей видимости, место проведе­ния ритуала имеет гораздо большее значение, нежели он предполагал. Возможно, оно должно быть геоактивным или иметь какие-то другие свойства, например близкий выход к поверхности руд тяжелых металлов. Набравшись нахальства, он даже предложил на прощание устроить второй эксперимент, но на сей раз... в Израиле. Мол, есть у него кое-какие сведения, где именно проводил свои об­ряды царь Соломон. Разумеется, не факт, что эти данные подлинны, но вдруг. Все расходы по поездке он, безуслов­но, берет на себя.

Я прикинул, сколько дней придется вбухать, потом вспомнил о высказанных накануне предположениях Ва­лерки касаемо скорости временных потоков и, не без не­которого разочарования, отказался. Жаль, конечно, но что уж тут.

Честно говоря, не желая окончательно расставаться с этим загадочным колдовским миром магии, я чуть ли не всю обратную дорогу на пути в Реутов еще пытался найти какие-нибудь изменения в перстне, крутил его и так и эдак, но ничегошеньки не обнаружил. А наутро мне стало не до разглядываний — сборы в путь-дорожку заняли все время без остатка. Еле-еле уложился, чтобы на следую­щий день выехать в Тверь, а оттуда в Старицу — не мытьем так катаньем, но я упрямо собирался достичь своей цели, и мне было плевать, что мир магии не собирается мне в этом помогать...

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.

Совсем.

Глава 10

КАББАЛА... НА ПРАКТИКЕ

Соломон Алексеевич много еще чего рассказывал, в том числе и о каббале. Тогда я чуть не уснул от рассказа хо­зяина дома, зато теперь мог, напустив на себя многозна­чительный вид, заметить Ицхаку, что мне доводилось кое-что слышать об этой мудреной штуке. Еще бы. Ведь именно с ее помощью ювелир и собирался то ли активиро­вать мой лал, то ли напитать его неким астральным могу­ществом, то ли еще черт знает что. Впрочем, раз не полу­чилось, то и неважно, что он там хотел.

Вот только ювелир авторитетно заявлял: как бы ни пы­жились сыны Израиля, но истоки этого учения заложили еще жрецы Вавилона, а оттуда оно вначале перебралось в Египет, а потом, уже при Моисее, было прихватизировано вместе с золотыми побрякушками наивных египетских девушек во время знаменитого бегства евреев. То есть пращуры царя Давида не более чем продолжатели, но ни­как не первооткрыватели, да к тому же еще и воры, что бы тут ни утверждал мне с важным видом Ицхак.

Само же учение и впрямь настолько универсально, что лежит в основе чуть ли не всех мистических ритуалов, за­клинаний и большей части систем гадания, являясь клю­чом ко всему происходящему на земле. Исключения, ра­зумеется, имеются, куда входит, между прочим, и наша славянская мифология, но они редки.

Суть же каббалы в какой-то мере изложил... апостол Иоанн, кратко заявив в своем Евангелии, что «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Примерно то же самое гласит и древняя еврейская леген­да, утверждающая, что при Сотворении мира с повязки бога по очереди сходили живые буквы алфавита, входя­щие в иврит, и каждая вытворяла то, что свойственно ей одной. Вот такая вот идея — звук равен цифре и соответст­вующей букве. Отсюда и зародилась каббала.

Вообще-то Соломон Алексеевич был далее более по­дробен во вводной части своего рассказа, нежели Ицхак, заявив, что это учение может описывать все выходящее за пределы человеческого понимания, что с его помощью можно выразить то, для чего в любом языке просто нет слов, а также что благодаря каббале можно свести воедино все идеи любых философских течений, как бы сильно они ни отличались друг от дружки.

В его описании вскользь проскочило даже то, что сим­волический язык этого учения допускается для использо­вания сверхточного выражения своих идей, и сама алгеб­ра, а следовательно, и язык программистов-компьютер­щиков в каком-то смысле — детище каббалы. И хотя Со­ломон Алексеевич признался, что знаком с этим учением постольку, поскольку оно касалось его главного увлече­ния — камней, то есть шапочно, но все равно звучали его слова настолько вдохновенно и убедительно, что даже я, скептик по натуре, чуточку им поверил, после чего и со­гласился на эксперимент с перстнем.

Правда, когда он не удался, веры, которой и без того было с гулькин нос, убавилось наполовину, а то и поболь­ше, но не рассказывать же об этом Ицхаку — еще обидит­ся. Напротив, я сделал вид, что жутко воодушевлен его по­знаниями.

Вообще-то выглядела эта система, во всяком случае в описании купца, который, как я понял, ознакомлен с ней тоже не очень-то глубоко, довольно-таки просто. Во-пер- вых, десять кругов разума и влияния какой-то силы. Кру­ги эти он почему-то обозвал сефиротами. Низший из них — Малькут, высший — Кетер. Они выстроены в три колонки и соединены двадцатью двумя линиями-путями. Их Ицхак окрестил цинарами.

Чуть погодя я совсем запутался в них, запомнив лишь то, что я, по его мнению, уже выдвинулся из сефирота Не- цах, означающего торжество жизни, в сефирот Хесед — величие добра, уверенно топая по пути Каф, который по­казывает мне все, что есть в мире. Потому я и вижу Вели­кий цикл всего сущего, становясь предсказателем.

Но больше всего мне пришелся по душе перевод этих слов. Оказывается, Нецах — это Победа, а одно из значе­ний слова Хесед — Любовь. Получается, что я победонос­но шествую за своей любовью. Символично, черт подери.

Ицхак же в настоящий момент выступил из сефирота Тиферет, что значит красота совершенства, по пути Йод — служение свету, причем туда же, куда и я, то есть в Хесед, где мы непременно встретимся.