Хозяин лучше знает — причем про всё на свете. Рано, это значит — рано.
— Ты ведь большевик? — задал риторический вопрос мужчина средних лет в сером полувоенном кителе и мягких сапожках. — А ми, болшевики, нэ можем умерэть просто так, раньше, чем исполним свой партийный долг перед Советским Народом!.. Так что давай, дарогой, возвращайся…
— А потом…
— А потом снова приходы… Вина красного с тобой выпьем, да…
— Как скажешь, но… Можно мне задать один вопрос? — стеснительно опустил глаза Человек.
— Хоть два, — усмехнулся в усы старший из собеседников.
— Слушай, Отец, мы ведь с Тобой такие — э-э-э, вовсе не святые… А почему тогда мы сейчас не в аду?
На этот раз Он сердито нахмурился, задумчиво пососал свою знаменитую трубочку («Как хорошо, что я её Ему в гроб догадался-таки положить», — мысленно порадовался за Него Человек), и ответил, с глубокой печалью и гневом:
— Вот, Лаврентий, пасматри на меня — сижу это я здэсь… яблоки чищу… вино пью… трубку куру… Мэрилин Монро от смертной тоски поёбиваю… ЭТО ЧТО ЖЕ, ПО-ТВОЕМУ, РАЙ?!
И потом Он в сердцах весьма крепко выразился — так, как обычно любил богохульствовать Его отец, грузинский сапожник Виссарион, в очередной раз проклявши немилосердно жестокого Верховного Судию…
Человек открыл глаза…
Шёл дождь, мелкий и холодный.
Мимо маленькой, подмосковной («Откуда знаю?») платформы Коренёво пролетела, не останавливаясь, последняя электричка… Какая-то странная, неизвестной ему конструкции, с округлой, обтекаемой оконечностью головного вагона.
Рядом, на мокрой лавочке, лежала мокрая газета…
Человек достал из кармана мокрого пиджака пенсне, надел — и, близоруко щурясь, прочитал: «Правда. Орган Центрального Комитета КПСС. 18 августа 1991 года».
Однажды на праздничном концерте в Большом театре в программу были включены грузинские танцы…
Товарищ Сталин внимательно посмотрел выступление артистов, вежливо похлопал и сказал:
— Мне, русскому человеку, это всё чуждо!
Больше грузинские песни и пляски при его жизни на мероприятиях такого уровня не исполнялись…
«Вот сволочи, а? До чего обнаглели!»
Товарищ Берия прекрасно, в один момент, просчитал ситуацию…
Это делается так.
Берётся подлинный номер газеты — например, той же «Правды», электрографически копируется, и часть статей заменяется отпечатанным тем же шрифтом и тем же кеглем вражеским материалом… Видал он в Отечественную подобные издания!
Тогда этим занимался «Абвер-аусланд»… Но сейчас — кто? «Интеллидженс»? «Управление специальных операций»?
Но какие наглецы! Прямо вот взяли и на лавочке оставили… А утром какой-нибудь работяга, не проснувшийся ещё, возьмёт, в электричке прочитает. Да ещё и в цех с собой принесёт!
Хорошо, если там профорг или парторг хорошие…
А ведь так и проскочит вражья пропаганда!
Потому что ничем, кроме вражеской агитации, этот номер быть не мог.
Две КПСС, скажите на милость, а? Вторая причём — на какой-то странной «Демократической платформе».
Да для России-матушки, по его личному мнению, и одной-то, честно говоря, многовато!
Шлёпая в темноте по лужам («Холодно, а? Чёрт возьми! Холодно, а! Да ведь я и впрямь живой! Холодно, холодно!! Какая радость… И жрать так хочется, будто полвека не шамал…»), Берия спустился с засыпающей платформы.
Да для России-матушки, по его личному мнению, и одной-то, честно говоря, многовато!
Шлёпая в темноте по лужам («Холодно, а? Чёрт возьми! Холодно, а! Да ведь я и впрямь живой! Холодно, холодно!! Какая радость… И жрать так хочется, будто полвека не шамал…»), Берия спустился с засыпающей платформы. Впереди и справа вроде бы тянулось шоссе.
Аккуратно свернув вражескую газетёнку («Эх, жалко, помну, улика ведь! Ничего, Володарский расправит!») и сунув её в карман, Лаврентий Павлович, скользя в темноте по суглинку, пробирался меж высоких деревянных заборов, за которыми упоительно лаяли («Живые!») дворняги.
По деревянным мокрым ступенькам короткой лестнички спустился к мокро блестевшему асфальту.
У бетонной коробки — судя по всему, автобусной остановки («Богато живут! Это хорошо… в наше время павильоны деревянные были») стояла легковушка неизвестной ему марки («Не „Победа“… не ЗиС… не МЗМА… трофейная, что ли?»), из открытой дверцы которой что-то бумкало и блекотало — неужели мелодия?
Ну и вкусы.
В чёрной тени, которую обильно отбрасывал навес, закрывая какой-то мёртвый, ртутно-сизый свет уличного фонаря, кто-то с сопением возился.
Берия, деликатно отвернувшись, собирался пройти мимо («Ну и нравы у потомков…»), но…
Из-под навеса до него донёсся тоненький, совсем девичий, полузадушенный голосок:
— Дяденька, помогите…
Резко затормозив, Лаврентий Павлович крутанулся к остановке, близоруко прищурился.
В распахнутой на волосатой груди рубахе, из-под которой виднелся громадный, как бы и не поповский наперсный крест, ему навстречу шагнул азербайджанец. Вот только не надо меня спрашивать, как Берия это определил.
Вы же не спутаете одногорбого верблюда с двугорбым, правильно?
— Ара, ти кюда шёл? — раздался наглый, развязанный голос азербайджанца.
— Да вот, в Москву хотел бы добраться. Не подбросите? — включил дурака Лаврентий Павлович, бочком подбираясь поближе к пока еще живой тушке хулигана.
— Я тибя сичас вверх пидброшю и на свой хюй насожу…
— А зачем хамить-то? Сказал бы просто — нет! — укоризненно покачал головой не любящий хамов Берия.
Второй азербайджанец, удерживающий в углу остановки девушку («Слушай, какую там девушку? Совсем ребёнок..»), недовольно заметил:
— Ара, давай уже замочи скорей рюсски козлина, а то эта рюсски пилять миня кусаить…
— К сожалению, ребятки, я не русский!
— Чиво?!
— Мингрел я… — и, резко выбросив вперед левую руку, Лаврентий Павлович одновременно сделал полушаг вперёд, перенося всю тяжесть тела на левую же ногу… Открытая ладонь Берии с поджатыми пальцами снизу вверх врезалась в нос первому кавказцу, а потом Лаврентий Павлович резко развернул корпус, и его правая рука воткнулась согнутыми в клюв пальцами в солнечное сплетение преступника. Кавказец хрюкнул и послушно согнулся, и тогда Берия нежно взял его за мохнатые уши и с хрустом насадил переносицей на своё колено.
Товарищ несчастного калеки бросил девушку, выхватил нож…
Лаврентий Павлович укоризненно посмотрел на него и, как говаривала его жена Нателла,«сделал в глазах февраль»…
Второй кавказец завизжал от ужаса, бросил на землю нож и, рухнув на колени, пополз в угол остановки, прикидываясь ветошью…
Лаврентий Павлович с трудом отдышался («Эх, жизня наша кабинетная! Надо мне больше двигаться…») и наставительно сказал барышне, старательно прикрывающей свои прелести обрывками блузки:
— Ну что же вы так поздно гуляете? Где тут у вас милиция?